Чокнутая будущая (СИ)

— Инна приходила к тебе? Ты поэтому такая странная?
— Инна приходила, да. Но я сказала ей, что ты от меня ни за что не откажешься, пусть оставит свои притязания.
При-тя-за-ния.
Я действительно выговорила это слово без заминки.
Такое сложное, такое старомодное.
Сейчас, с длинными распущенными волосами и в пестрой бабушкиной шали, я и чувствовала себя средневековой чертовкой, заговаривающей зубы молодому купцу.
Позолоти ручку, и вся неправда моя, все лукавство и вся злокозненность будут твоими.
Я поделюсь с тобой отравой своего сердца.
Наполню ядом дурных мыслей, жестоких желаний, порочных фантазий.
Где найдешь ты еще такую?
Антон шагнул ко мне — ошарашенный, встревоженный, сбитый с толка. Положил руки мне на плечи, заглядывая в глаза.
Но там тебе ничего не увидеть — черное языческое пламя всего лишь.
— Мирослава? — позвал он беспокойно. — Ты сердишься на меня? Кажется, я ничем тебя не обидел.
— Ни словом, ни делом, — согласилась я, — разве что мыслями.
— А?
Да что ему объяснять!
У меня тут разыгрывался спектакль для одной-единственной актрисы, где зрители даже мешали.
— Ну, не бойся ты так, — холодно проговорила я, брезгливо, за кончики рукавов пиджака подняла его руки и сбросила со своих плеч. — У тебя же принципы, а у меня — фокусы, что между нами может быть общего. Инна ушла, уверенная в твоей непорочности. Та-дам! Теперь ты должен мне.
— И чего же ты хочешь?
— А если тебя? Что будешь делать?
Он усмехнулся — откровенно и зло.
Снял свои маски.
— Что в тебе есть, кроме провокаций? Вышла замуж за человека почти вдвое старше себя и заскучала? Развлекаешься?
— О, да, — согласилась я. — Ты очень потешный. Но сможешь ли ты защитить своего братца от такой неприятной женщины, как я?
— Даже не подумаю. Никто не заставлял Леху жениться на ком попало.
— В таком случае, давай больше никогда не встречаться наедине. У меня нет столько терпения, чтобы выносить такого зануду.
— Как скажешь, Мирослава.
Он все-таки остановился на пороге. Посмотрел на меня на прощание — с некоторым расстройством.
Ну, знаете, как будто человек ожидал получить качественный товар, а пришла подделка.
Как будто Антон все-таки ожидал от меня чего-то другого. Лучшего, большего.
Как будто был разочарован.
Что же, нас таких тут двое.
Через несколько дней случилось страшное: театр предложил Алеше сыграть Фамусова.
Я находилась в его квартире, меланхолично раскладывала сложный пасьянс на обычных игральных картах.
Грустная и злая.
Что толку знать свое будущее, если от этого никакого веселья и сплошные хлопоты?
Если бы я не гадала на Антона, то явно была бы сейчас счастливее.
Вероятнее, я бы до сих пор даже не взглянула бы в его сторону, а он — в мою. 
Может, я изменила ход событий? Слишком активно вмешалась в предсказанное и тем самым перечеркнула расклад?
И теперь мы на всю жизнь останемся в разладе?
Алеша прошел в комнату, не разуваясь.
Рухнул на диван прямо в пальто.
— Моя жизнь кончена, — сообщил он. — Фамусов! Фамусов!
Мне понадобилось несколько минут, чтобы вникнуть в суть трагедии.
— Ну, для Чацкого у тебя все же фактура не та, — произнесла я осторожно.
— Миллионы пьес! Множество ролей! Но мне предложили Фамусова! Фамусова! — взорвался он и начал задыхаться.
Я побежала за его каплями от давления.
— Может, — капая их в стакан с водой, спросила я робко, — тебе тоже перейти в экспериментальный театр, где служит богическая Римма? У них репертуар шире классического.
— Ни за что! Они играют в торговом центре! Там всего сто зрительских мест! Это вообще не театр!
— Но Римма кажется счастливой.
— Что ты мне о ней талдычишь, — рассердился Алеша еще пуще. — Я высказал руководству театра все, что думаю про этих мерзавцев. Всю жизнь на сцене… Да я… Да они… Фамусов!
Он выпил лекарство залпом, повернулся лицом к спинке дивана и накрылся пальто с головой.
Я стащила с него ботинки.
Долго сидела рядом и гладила по спине.
Какие слова можно найти для того, кто никак не смирится с реальностью?
 
Алеша старел, но отказывался это признавать.
Вступал в новую полосу своей жизни, но цеплялся за прошлую.
Будь он обычным человеком, то этот переход давался бы ему проще, но для артиста, привыкшего к поклонницам, все казалось куда мучительнее.
Глядя на своего мужа, я поняла, что популярность — самая сильная зависимость в мире.
Вызывает стопроцентное привыкание.
Ночью Алеша разбудил меня, жалуясь на боль в груди.
Я вызвала Скорую.
О том, что надо позвонить кому-нибудь, подумала только утром.
Ветер гонял редкие тучи по серому хмурому небу.
В больничном скверике деревья теряли свою листву.
Половина седьмого. Еще слишком рано, или у нормальных людей уже прозвенел будильник?
Я вздохнула и набрала Антона.
— Мирослава? — совсем недружелюбно буркнул он.
— Ночью у Алеши был обширный инфаркт, — устало сообщила я. — Делали коронарное шунтирование. Сейчас он в реанимации, меня туда не пустили. Если все будет нормально, то в палату его переведут через пару дней. Сейчас я еду домой, пятая горбольница.
— Он в порядке? — быстро спросил Антон.
— Прогнозы хорошие.
— Понял. Еду.
— Ага, — я отключилась и побрела к остановке. 
После длинной бессонной ночи меня чуть знобило. Мысли метались бестолковые, отрывочные. Надо ли отменить всех моих клиентов? Смогу ли я добиться, чтобы мне позволили остаться у Алеши в палате? После шунтирования нужен уход, я знала об этом многое — бабушка тоже сильно болела. Как устроить все наилучшим образом? Сколько денег у меня отложено?
В теплом троллейбусе меня разморило. Я клевала носом и даже не собиралась реветь.
Всякое ведь случается, и такое тоже.
  
Глава 18
 
Как человек влюбляется в человека? Я имею в виду, должна же быть какая-то внятная причина.
Люди говорят о неуловимой химии, например. Запахе или выражении глаз, улыбке или ямочках на щеках, тембре голоса или еще каких-то глупостях, от которых екает сердце.
У меня оно екало, когда Антон произносил мое имя. У него это получалось невероятно интимно и в то же время так, как будто я была действительно важна.
Но, разумеется, это не могло быть причиной для любви.
Я влюбилась в него из-за еды.
И если вы себе сейчас представили что-то романтичное, вроде ужина в Париже или завтрака в Венеции, то немедленно перестаньте. Это была безвкусная и диетическая еда, без соли и на пару. И она предназначалась не мне.
По правде говоря, в эти месяцы я влюбилась в Антона трижды, и каждый раз у меня была вполне конкретная причина.
Тогда, когда у Алеши случился приступ, Антон приехал в больницу и сразу все разрулил. Договорился о платной палате, пообщался с лечащим и главным врачами, подкинул медсестрам и санитаркам конвертики на шоколадки.
— Ты можешь остаться сама с Лехой, — сказал он мне, — а можно нанять сиделку. Как тебе будет удобнее?
Мне?
Удобнее?
Разве сейчас время задавать такие вопросы?
— Я останусь сама, конечно, — ответила я, — не волнуйся, у меня есть опыт ухода за больными.
— Позвони, если тебе куда-то понадобится или если устанешь, я на подхвате, — попросил Антон и повесил трубку.
Это было непривычно.
Когда заболела бабушка, я была совсем одна — юная, все время напуганная и ничего не понимающая.
Оказывается, это очень важно — не оставаться одной в беде.
Я и раньше знала, что Антон очень ответственный человек, но знала это теоретически. На практике оказалось, что это как огромный зонт, который прикрывает тебя от ненастья.
Через пару дней Алешу перевели в палату, и я переехала туда. У меня была вполне сносная кушетка и сотня книжек на читалке, которые я все планировала прочитать, но все время откладывала.