Идеальные

– В Исландию также поедет одна женщина-инфлюенсер. Ее зовут Холли Гудвин, и у нее уже миллион подписчиков. Она – настоящий ас. – Алабама вспомнила последний пост Холли, который она лайкнула только пятой, хотя настроила оповещения в своем телефоне, чтобы успеть первой. Пост был посвящен волшебному смузи, который Алабама поспешила купить в тот же день, даже заплатив за ускоренную доставку. Очно она никогда не встречалась с Холли, и лишь по этой причине они еще не стали подругами. – А вы знаете, что сказала Опра Уинфри? – добавила Алабама. На этот раз – просто потому что ей захотелось поболтать. – Она сказала: «Окружай себя теми людьми, которые сделают тебя лучше». Из меня вышел неплохой инфлюенсер, но, встретившись с Холли, я стану еще лучше. Я в этом уверена.
Эту цитату Опры Уинфри Алабама нашла в том же журнале, в котором прочитала о депрессии. Она чуть было не купила этот журнал, чтобы вырвать заветную страницу и прилепить ее скотчем к холодильнику. А не купила его Алабама только потому, что ее муж, Генри, постоянно ныл о том, что их бюджет не резиновый, и требовал от Алабамы умерить аппетиты и покупки на «Амазоне». А недавно он и вовсе предложил ей сократить походы в «Старбакс» и хотя бы раза два в неделю заменять латте с обезжиренным молоком напитком домашнего приготовления (сам Генри пил лишь черный кофе и не понимал, что домашний латте по вкусу не сравнится с фирменным).
– Это Опра Уинфри сказала? – приподняв бровь, спросил доктор Свинкл.
– Да, – резко ответила Алабама. – Можете проверить сами, если мне не верите.
Доктор Свинкл еле заметно кивнул ей и опять записал что-то в блокноте. Возможно, он делал пометы о ее реакции. Однажды, когда Алабама была еще маленькой, одна учительница записала в ее табеле успеваемости: «Алабама не выносит критики в свой адрес и склонна вступать в спор, когда ей делают замечания». Прочитав эту запись, мать Алабамы закрыла глаза и сделала несколько продолжительных глубоких вдохов, как будто изо всех сил старалась не закричать. Выглядело это довольно комично, потому что мать Алабамы кричала нечасто. Обычно, когда ей действительно, судя по виду, приспичивало закричать, она вместо этого наливала себе стопку водки «Серый гусь».
До чего же Алабаму раздражали эти записи! Ее охватило очень сильное, почти неодолимое желание рассказать об этом Селесте. Ей стало бы намного легче, поговори она с подругой о докторе Свинкле. Вот только Алабама не могла, потому что Селеста была не в курсе ее визитов к нему. Не то чтобы Алабама желала непременно сохранить это в тайне. Просто Селеста всегда делала такое лицо, когда речь заходила об ее дочери – точнее, об ее повышенной нервной возбудимости, – как будто у Беллы и вправду могло однажды снести крышу.
Алабаме это не нравилось, и ей совсем не хотелось, чтобы подруга посмотрела и на нее с таким же выражением на лице.
«Мне снос крыши не грозит, так что увольте».
– Алабама?
Она вскинула глаза. Доктор Свинкл перестал писать и смотрел на нее с маленькой, но заметной складочкой между бровей. Судя по всему, он ждал от нее ответа, и это тоже раздражило Алабаму: он же даже не удосужился задать ей вопрос!
– Я спросил, как вы себя чувствуете на новой дозировке? – сказал доктор Свинкл.
Он произнес эти слова медленно, так, как говорила иногда сама Алабама, когда ощущала чрезмерное нетерпение. Ей захотелось выпалить докторишке: «Раз ты такой любопытный, тогда будь добр – не бормочи свои вопросы себе под нос». Но Алабама этого не сказала, потому что понимала: он сочтет ее комментарий «непродуктивным». Доктор Свинкл частенько употреблял это словечко. Для него все было либо продуктивным, либо непродуктивным, черным или белым, без пограничной «серой» зоны между вещами и явлениями.
И Алабама пожала плечами:
– Прекрасно.
Доктор Свинкл явно хотел услышать от нее более подробный отчет. Алабама все отлично понимала, но на этот раз ей действительно нечего было сказать. Каждый день в последний месяц она опрокидывала на ладонь маленький белый пузырек, брала двумя пальцами таблетку и щелчком отправляла ее в унитаз. Доктор Свинкл неминуемо пришел бы в ужас, признайся она ему в этом. Иногда Алабаме хотелось рассказать ему все – просто для того, чтобы увидеть его реакцию. Но она достаточно хорошо владела собой, чтобы этого не делать. Доктор Свинкл непременно сообщил бы Генри, не погнушавшись нарушить врачебную тайну.
 
Препарат, которым он ее пичкал, был антипсихотическим. Алабама узнала об этом после того, как допила все таблетки из первого пузырька и решила прочитать о нем в Интернете. Слово «антипсихотик» до сих пор вызывало у нее злость и даже бешенство.
Алабама была кем угодно, но только не психопаткой.
  
Часть II
 
Любой ценой
   
Глава 8
 
Холли
На утро следующего дня
Вик, Исландия
Будь Холли в комнате одна, она бы мерила ее сейчас шагами. Потребность в постоянном движении была ее личной особенностью, если не недостатком. По мнению матери, при ходьбе аура Холли окрашивалась в красный цвет.
Мать Холли, Анджела, теперь регулярно делилась подобными наблюдениями – с тех пор, как познала духовное пробуждение. В том, что она его познала, Холли винила Барта, с которым Анджела начала встречаться годом ранее. Барт владел студией йоги в Плано, и когда Холли поинтересовалась у него, не сошлись ли они с Анджелой из-за того, что оба носили совершенно одинаковые легинсы от «Лулулемон», он даже не рассмеялся.
Но ходить по комнате Холли сейчас не могла из-за присутствия Кэтрин, наблюдавшей за ней так, как это делала только она. Они находились в спальне одни, лишенные возможности покинуть эту комнату немедля. После того, как полиция сообщила им об исчезновении Алабамы, Скай – координатор группы – уведомила женщин о том, что все дальнейшие мероприятия, запланированные в рамках поездки, на время отменяются.
Холли чувствовала, что Кэтрин не сводила с нее взгляда и даже не пыталась этого скрыть. Некоторые женщины посматривали на Холли украдкой, из-под завесы ресниц, прикрывавших глаза. Но Кэтрин смотрела на Холли откровенно, непринужденно и навязчиво, как на свою собственность, что раздражало и одновременно стесняло ее, вызывая внутреннюю неловкость.
– Я видела, как тот тип повел Селесту Рид на кухню, – сказала Кэтрин, не переставая жевать жвачку, заменявшую ей завтрак. – Похоже, копы ее сейчас допрашивают.
Холли взяла мобильник и неуклюже потыкала по нему левой рукой. Ее правая ладонь все еще пульсировала там, где мякоть под большим пальцем рассекал полудюймовый порез. Порез был неровным, зазубренным, но не глубоким – не настолько глубоким, как она поначалу испугалась. А разглядеть под бинтом, что с ним стало, было, увы, невозможно.
– Эмили говорит, что слышала, как Селеста с Алабамой ссорились вчера вечером, – продолжила Кэтрин, то ли не замечая, то ли игнорируя молчание Холли. Ее слова перемежались с агрессивным чавканьем жвачки, липнувшей к зубам. – Похоже, ссора между ними вышла жуткая.
– Мне кажется, что Эмили немного драматизирует, – не поднимая глаз, сказала Холли.
На самом деле, Эмили не походила на женщину, склонную драматизировать. Она была миловидной, унылой и скучной тихоней – приторной, как шарик ванильного мороженого. У нее были большие карие глаза, маленький вздернутый нос и волосы песчаного оттенка, вечно уложенные мягкими, женственными локонами. До поездки в Исландию Холли никогда не слышала об Эмили фон Парис, что при количестве ее подписчиков – менее сорока тысяч – было совсем неудивительно. Холли не слышала о большинстве инфлюенсеров, согласившихся на поездку, за исключением Кэтрин – широкоплечей, рыжеволосой особы, прямолинейной и непосредственной в общении и поведении. Именно ее несклонность к театральности, обыкновенно присущей блогерам, привлекла к Кэтрин Холли, усмотревшую в том оригинальность. Только вот теперь Холли все чаще ловила себя на мысли: уж лучше бы ее соседкой по комнате была Эмили, которая шпионила за ней лишь тогда, когда считала, будто Холли ничего не замечает.