Царь Федор. Трилогия

— А чегой-то ты, дочка, все в избе-то сидишь да сидишь… Вона надела бы платок понарядней, ну тот, что от мамки остался, да и пошла бы, что ли, к колодцу…
Настена удивленно воззрилась на него. С чего бы это отцу такая забота, чтобы ей здесь, где у них всего лишь временное пристанище, у колодца в материном платке красоваться? Но отец продолжал сверлить ее напряженным взглядом, а когда она так и не сдвинулась с места, вытащил из мешка материн платок, самое нарядное, что было у них изо всей их убогой рухляди, и сунул ей в руки:
— Иди-иди. Постой, на людей посмотри… а и улыбнись кому-нито. Можа, тот вой царевичев проедет. А нет — так, можа, еще кто, из тех, кто здесь в силе…
Настена несколько мгновений ошарашенно глядела на отца, а затем отшатнулась, прикрыв рот обеими руками. Отец зло сверкнул глазами, а потом опустил голову и глухо произнес:
— Ну куды нам с малыми-то на Урал-камень?.. Помрут ведь, дороги не сдюжив… — И, предупреждая возможные возражения, добавил: — Здеся-то уже все вона как обустроено. А там когда оно еще будет. И будет ли?..
Когда Настена шла к колодцу, ей казалось, все смотрят на нее как на кабацкую потаскуху, что за деньгу и чарку хлебного вина дозволяет мужикам сделать с ней, чего они сами захотят. И все то время, что она там стояла, прятала лицо за уголком платка. Так что отец, несколько раз выходивший на улицу, подошел к ней и прошептал злым голосом:
— Ты лицо-то не прячь, не прячь… а то и платок с волос скинь… будто случайно само сделалось…
Она уже совсем замерзла, когда внезапно, как раз с той стороны, откуда они пришли, послышался гулкий конский топот, и спустя несколько мгновений к колодцу подлетело около сотни всадников во главе с высоким, богато одетым юношей. При взгляде на него Настена почувствовала, как у нее сладко заныло где-то внизу живота, а материн платок будто сам собой слетел с головы и упал на плечи.
— Эй!.. — весело гаркнул тот, не слишком, впрочем, вглядываясь в нее. Ну и правда, чего смотреть на оборванку в поношенной и застиранной одежонке, у которой по ее собственной глупости на плечах болтался хоть и слегка потускневший, но на фоне остальной одежды вызывающе красный платок. — Эй, красавица, дай воды напиться! — закончил юноша, но затем опустил-таки взгляд на ее лицо, и его брови изумленно поползли наверх.
А у изб кто-то радостно и восторженно заорал:
— Царевич!!!
  
2
 
— Фиуи-уи-уи-уить! — Макарша, молодой боевой холоп из Вятской земли, в отличие от большинства остальных не выгнанный дворянином или сыном боярским от безысходности, а покинувший хозяина только после его смерти, лихим разбойничьим посвистом возвестил округе, что мы едем.
Я усмехнулся. Макарша был лихим парнем, может, иногда и излишне лихим, ну да тут уж как кому на роду положено…
Я возвращался из Москвы, со встречи с отцом. Нет, на этот раз мы не ругались. Даже наоборот. И вообще, за полтора года, прошедшие после того памятного разговора в его кабинете, из которого меня вынесли, мы с отцом крепко поцапались только один раз. Когда он вызвал меня на Москву и повелел вместе с ним идти раздавать хлеб и деньги народу. Ох, как я тогда на него орал! Сам себе удивляюсь… Впрочем, немудрено. Я был на последнем издыхании, уже пару месяцев спал часа по три, ел на бегу, меня чуть только не шатало на ветру. А куда было деваться? Это сейчас здесь все налажено, за всем есть доглядчик, и, почитай, каждый крестьянин или ремесленник во всей вотчине (номинально отцовой, но я уже подспудно считал ее своей) знает, что, когда и как ему делать. А когда все начиналось…
Люди были перепуганы призраком надвигающегося голода. В этих местностях урожаи и в лучшие годы были так себе — сам-третей, максимум сам-четвёрт, а уж сейчас… Корма скоту тоже заготовлено не было. Трава не уродилась. С ягодами да грибами также был напряг. Народец пока бежать не начал, но уже поглядывали, поглядывали… Белкино было не царской, а личной вотчиной Годуновых, и старшим дьяком, ну то есть управляющим, здесь батюшкой был поставлен Акинфей сын Данилов прозвищем Тароватый. Здоровенный мужик лет пятидесяти от роду, державший в кулаке не только всех крестьян и мастеровых, что обретались на подворье, но и собственную семью. Хозяйственник он оказался фантастический. Ну да по прозвищу понятно. Я в очередной раз убедился, что отец — мастер по подбору и расстановке кадров… во всяком случае, был, пока не начал так часто болеть.
С Акинфеем свет Данилычем мы сдружились. Я сразу же выказал ему все признаки уважения, которое, после того как мы прошлись по подворью, а затем и проехались по вотчине, стало абсолютно искренним. Прибывший под охраной сотни стрельцов табор царской школы был пока полностью размещен по крестьянским домам, обустроен, а бригада плотников уже начала строительство для них требуемого количества изб. Это было не совсем то, что я планировал, но сразу рубить сплеча я не стал, а два вечера просидел с Акинфеем Даниловичем, рисуя на бумаге, что мне действительно нужно, и рассказывая, почему все это нужно делать именно так, а не как оно более привычно. Это принесло свои плоды. Акинфей Данилыч если и не стал горячим сторонником всех моих нововведений, то как минимум для себя решил крепко встать на мою сторону и… ну хотя бы посмотреть, что получится. Так что на третий день из сел и деревенек были вызваны старосты, которым было объявлено, что требуются охотники в плотницкие бригады и бригады лесорубов, коим будет уплочено зерном — ржой, овсом и ячменем. Услышав про размер оплаты, большинство мужиков прикинули, что со своих наделов даже при полном напряжении получат в лучшем случае едва половину того, что обещано, и, подпоясавшись, рванули на заработки.
Первым поставили кирпичный заводец. Ну да и делов-то было — соорудить навесы, под которыми кирпич сохнуть будет, обжечь первую партию в кирпично-угольной поленнице и сложить из нее большую печь для обжига. Затем возвели здания трех потоков царевичевой школы. Они были однотипными — учебный корпус с огромной горницей (ее я планировал использовать как для всеобщего сбора всего потока, так и в качестве спортивного и фехтовального зала), затем два этажа классных комнат, теплые туалеты и общежитие. Школьные отроки должны были жить в кубриках на класс, у каждого имелся личный шкафчик для вещей и тумбочка. Еще в общежитии была большая общая горница, кубрик классных дядек и хозяйственные помещения. То есть общая площадь, занимаемая только одним потоком, должна была едва ли не в два с половиной раза превысить всю ту площадь, что занимали два потока царевичевой школы в Москве. Кроме того, в состав комплекса царевичевой школы входили избы для размещения преподавателей, обширные конюшни, склады, баня, а также иные хозпостройки и непременно церковь. Сразу рядом с ними разместили длинные казармы охраны. Большая часть стрелецкой сотни, проводив нас до вотчины, вернулась в Москву, но два десятка во главе со старым, опытным десятским — остались. Казармы, однако, построили просторные, сотни на полторы душ.
Само подворье также расширили, в первую очередь конюшни, потому что три сотни красавцев-коней, что прислал мне Сапега, тоже надо было где-то размещать, и изрядно нарастили склады. Дело в том, что уже имеющегося хлеба, с учетом того что я обещал заплатить плотникам, хватило бы максимум до Рождества. И потому я со всем возможным почтением нижайше отписал батюшке обо всех своих начинаниях и закончил слезной просьбой прислать мне еще хлеба, а если возможно, то и мастеров добрых разных. Ответа я не получил, но через две с половиной недели с Калужских царевых хлебных складов пришел большой обоз с зерном, коего должно было с лихвой хватить на все мои нужды и затеи. Причем охраной этого обоза ведал не кто иной, как тот самый сын боярский Ляпунов, именем Прокопий, который когда-то и словил моего Немого татя. Немой тать, увидев его, оскалил зубы и глухо зарычал, а Прокопий Ляпунов окинул его тяжелым взглядом и сплюнул. Вот такая у них была взаимная нелюбовь. Но мне Прокопий понравился. Образования он был слабого, однако чтение и письмо разумел, а ум имел живой и восприимчивый. Поэтому обо всем, что увидел, он расспросил меня с уважением, но дотошно. А затем со всем уважением высказал пожелание возвернуться попозже и уже поглядеть, как оно все тут будет устроено.