Царь Федор. Трилогия

Ох мало… но елки ж палки, без решения главного вопроса — откуда взять учителей, увеличить контингент не представлялось возможным. Да, если честно, даже и на затеянное увеличение мест в царской школе и создание новых учебных заведений учителей не было. Но я надеялся, что часть таковых смогу выдавить из патриарха Иова, хотя он и так уже ворчал, что я буквально обдираю монастыри и епархии, едва ли не подчистую выгребая всех более-менее грамотных монахов, а часть удастся заполучить с помощью отправляемых посольств. Особенные надежды в этом деле я возлагал на венецианское. Ибо подавляющее большинство материалов по математике, физике, архитектуре и фортификации, а также и по банковскому и бухгалтерскому делу шли именно с севера Италии. Но пока все эти планы и расчеты у меня были сверстаны буквально на живую нитку…
Между тем подступал ноябрь. Еще весной я велел объявить, что большую часть оброка и хлебного налога будут имать овсом. К сентябрю в царевы хлебные склады — их сеть после великого голода батюшка расширил — рекой потек овес. Там он принимался, учитывался и тут же отправлялся в Воронеж, где его грузили на суда и отправляли вниз по Дону к Черкасску-городку. Туда же шел сплавляемый плотами рубленный еще зимой вокруг Воронежа лес, из него неподалеку от Черкасска казаки ставили здоровенные хлебные амбары. И опять же туда было отправлено почти сорок тысяч горшков и три тысячи жестяных банок тушенки, которые успел наработать мой заводец в Белкино. Для него это была первая масштабная «проба пера». Так что к декабрю там скопилось почти миллион пудов овса и двести тысяч пудов хлеба.
Выдвинутые казаками в степь дозоры докладывали, что обычной степной сторожи в этот раз крымчаки и ногайцы высылают мало, и опытных воинов в ней не видно. Все больше мальчишки под командой совсем уж дряхлых стариков, и к самому Дону они не подходят, опасаются. В общем, была надежда, что наши осенние приуготовления прошли незамеченными.
В конце ноября я исполчил поместное войско и посошную рать в уже знакомом лагере у Одоева и двинул вниз, к Воронежу, а затем Ново-Кальмиусским шляхом к Черкасску. Из стрельцов я на этот раз взял две тысячи конных, а более никого. Одновременно были посланы гонцы к башкирам, часть которых уже вовсю шерстили ногайские кочевья в предгорьях Кавказа, а часть еще двигались степями, раскинувшимися между Волгой и Доном, ничтоже сумняшеся попутно грабя и мирные кочевья казанских татар, и их данников, что явилось для меня очень неприятным сюрпризом. Еще не хватало во время разворачивающейся и без того тяжелой войны получить в государстве свару между казанцами и башкирами. Похоже, я тут все-таки перемудрил…
До Черкасска войска добрались только под Светлое Рождество, изрядно оголодавшими, и я дал армии недельный отдых, как раз пришедшийся на Рождество. К этому моменту подошли и башкиры. Их собралось тысяч пять, но и то было изрядно. Сразу после Рождества войско разделилось на две части — две трети вместе с почти пятью тысячами казаков под моим общим командованием двинулись от Черкасска в сторону Перекопа и устья Днепра, а треть вместе с башкирами и еще тремя тысячами казаков переправились через Дон и двинулись на юг, к устью Кубани. Позади обоих отрядов ехало посошное войско, нагруженное овсом и хлебом. Перед обеими частями войска была поставлена задача захватывать у встреченных крымчаков и ногайцев весь имеющийся скот и вырезать те кочевья, в которых встретятся русские или славянские рабы. Остальных не трогать. Впрочем, еще неизвестно, кому больше повезло. Ибо какая судьба ждет в самый разгар зимы людей, лишившихся не только пищи, но и практически единственного доступного в степи источника топлива — кизяка, было ясно. Но хоть какой-то шанс, например, добраться до Озю-Кале, как здесь именовался Очаков, Темрюка или Азова, у них все равно оставался.
Я не считал, что обладаю достаточным военным опытом, особенно в условиях степной войны, поэтому еще в Черкасске провел большое военное совещание. На нем было решено разделить войско на шесть колонн, почти полностью перекрывавших степь и позволявших не выпустить из ловушки ни единого кочевья, а приблизительно за один конный переход до Перекопа стянуть четыре колонны в кулак, на случай если информация о нашем войске все-таки просочится и ставший после гибели Газы Герая ханом Тохтамыш Герай быстро соберет войско и двинет нам навстречу. Особо много он собрать не мог, ибо большинство, причем самых лучших, опытных воинов полегли под Ельцом либо находились сейчас в нашем плену. Но, по самым оптимистичным для него расчетам, тысяч пятнадцать — двадцать он, стянув воинов со всего Крыма, выставить мог, что лишь где-то на треть недотягивало до моей части нашего общего войска, считая, естественно, без посошных. Правда, у меня в войске имелось две тысячи конных стрельцов и почти сотня разнокалиберных пушек (ну так вот здесь обстояло дело), которые везли на санях за войском, но для того, чтобы использовать это преимущество, нужно было время для развертывания. А крымчаки были последними, кого можно было заподозрить в том, что в случае чего они мне его дадут…
Пятьсот верст до Перекопа мы прошли меньше чем за месяц, в основном потому, что практически не останавливались. Отчего войско уменьшилось почти на пять тысяч человек, кои были отправлены к Черкасску с полоненным скотом. Конечно, такое ослабление моих сил было опасно, но я решил рискнуть, считая, что выигрыш во времени в данный момент важнее. Русских пленников в степных кочевьях оказалось всего около тысячи человек, украинцев чуть больше — под пять, были и молдаване, и валахи, несмотря на то что Молдавия и Валахия вроде как пребывали под рукой османского султана, а также и поляки, и венгры, и даже немцы и чехи, но тех совсем мало. Всех я отправил в Черкасск. Потом разберемся, что и как с кем делать.
Вплотную к Перекопу решили не подходить, остановились верстах в сорока, так чтобы войско было не разглядеть с башен мощной крепости Ферх-Керман, ключа ко всему Крыму. К этому моменту настало время для проведения еще одной операции. Еще находясь в Черкасске, я вместе с уже престарелым, но еще крепким и числящимся среди казаков самым хитроумным казачьим атаманом Нестором Серьгой разработал очередную операцию прикрытия. Он взялся собрать несколько сотен молодых казачат, отобрать из них тех, кто зело умел плавать, и, дождавшись моего сигнала, организовать массовую переправу казаков через Дон в районе Азова. По моим расчетам, турки должны были непременно приняться палить из пушек по плывущим казачьим стругам. И надобно было, чтобы несколько суденышек оказались разрушенными… Короче, мне нужно было полное обоснование постулата «урон был вельми большой, но подлый и ничем не обоснованный», который должен был выдвинуть перед истамбульским диваном Афанасий Власьев. Причем, как позже выяснилось, хитрован Серьга пошел еще дальше, сорганизовав пару парламентеров к воротам Азова, кои стали укорять турок, что они-де им никакого урону не нанесли, просто-де плыли мимо, дабы наказать «диких ногайцев» за «разор Русской земли», а турки, эвон, стрелять начали, струги и людишек побили. И они, мол, слезно просят более никакого урона им не наносить, поскольку именно против турок они никакого злого умысла не имеют. Начальник турецкого гарнизона Азова, что, совершенно естественно, казаков послал далеко и надолго и продолжил стрелять. Но затем, вот ведь дал Господь удачи, отписал в Истамбул про всю ситуацию, похваляясь как раз тем, что казаков послал по матушке, а множество их стругов, на коих они-де обычно ходят и разоряют турецкое побережье, потопил и разрушил. Как обычно, весьма и весьма преувеличив свои успехи… Нет, по идее турки были вполне в своем праве, не хрен тут всяким плавать в пределах досягаемости крепостной артиллерии, но, как говорится, — копеечка к копеечке.
Я изо всех сил старался создать у Высокого дивана впечатление, что совсем не хочу, а всего лишь вынужден ввязаться в эту войну. Сразу это ничего не меняло. Едва лишь я атакую османов — они ответят мне так, что мало не покажется. Но вот потом… когда наступит время говорить о мире, представления Высокого дивана о том, что же это за фрукт — царь Московский, и из какой ситуации он влез в эту войну, должны были сыграть свою роль. Ну, как говорил Мимино, я так думаю…