И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)

— Собираешься сделать себе цепную собачку, Гил? Помнится, твой дед поплатился за такое тщеславие, — проворковала девушка, как-то неуловимо оказавшаяся за его спиной. Она протянула руку и приподняла голову Акио за подбородок. На лице его выступил румянец, губы покраснели от того, как он их яростно кусал. — Какой экземпляр! Чистый, сильный! Не хочешь отдать его мне, когда закончишь с ним?
— А с чего ты взяла, что я с ним думаю заканчивать? — в голос чернокнижника прокрался холод зимней вьюги, он схватил вампиршу за кисть и крепко сжал её. — Кто позволил тебе его касаться, Тамика?
— Какие мы нервные, — удивлённо вскинула брови она, второй рукой пробегаясь по волосам Гилберта. — Но я всё ещё заинтересована тобой, малыш, не ревнуй.
Ловко высвободив руку из хватки Господина, она махнула мужчинам, призывая их на выход. И стоило библиотеке опустеть, как Гилберт мигом поднялся, подхватывая Артемиса прямо под ягодицы и направляясь со своей ношей к длинному отполированному столу. Опрокинув на него Акио, чернокнижник склонился к и без того повреждённой шее и выпустил клыки.
— О чём они говорили? — силясь хоть как-то отдалить неминуемое, спросил Акио. — Что за «Господин»?
— Тебя это не касается, — резче обычного отозвался Найтгест. У него была привычка рассказывать Артемису обо всём, он охотно отвечал на все его вопросы, но сейчас словно заледенел.
Найдя чистое место на шее, Гилберт медленно погрузил в него клыки, и тело под ним крупно задрожало, руки Акио метнулись к крепкой спине. С губ Артемиса сорвался хриплый напряжённый стон, он впился пальцами в плащ Гилберта, выгнулся под ним. Утолив свою жажду, Найтгест неторопливо отстранился, с ухмылкой смотря на мелко дрожащего любовника. Глаза альбиноса были прикрыты, ресницы едва заметно трепетали, раскрытые губы влажно маняще поблескивали в бледном свете. Выпрямившись, Найтгест щёлкнул пряжкой ремня, и Акио вздрогнул от этого звука, как от удара кнута. Он приоткрыл глаза, мутным взглядом оглядывая мужчину перед собой и невольно чувствуя искры желания в собственной крови: вампирский афродизиак действовал быстро, и всякий контроль исчезал. Понимая, к чему всё идёт, он медленно приподнялся и сполз со стола, под довольным взглядом чернокнижника опускаясь перед ним на колени. Процедура была унизительна, Артемису хотелось вопить в голос от негодования, но сил не было после ночной вспышки Гилберта. Он попытался покончить с собой, воспользовавшись тем, что хранитель потерял контроль, и был на этом пойман. Теперь руки болели, кости Найтгест срастил, но не до конца, позволяя фавориту чувствовать отголоски своего гнева. Медленно высвободив плоть мужчины из плена ткани, Акио плотно зажмурился, перебарывая желание до крови вцепиться зубами в возбуждённый орган. Приоткрыл губы, впуская в себя горячее естество, вздрагивая от каждого прикосновения чернокнижника. Он смотрел на это с едва заметной, довольной усмешкой, запуская пальцы в волосы альбиноса, перебирая их, наслаждаясь шёлком под ладонями. Артемис слишком торопился, старался доставить удовольствие и наконец сбежать в дебри библиотеки, но такой расклад не устраивал Гилберта. Тем более если учитывать, что от чрезмерных стараний швы на лице юноши разошлись и теперь кровили. Мягко отстранив от себя любовника, он приподнял его лицо за подбородок, вглядываясь в пустые от страха и афродизиака глаза. Не такого Артемиса он желал видеть с собой, не такое выражение лица пленило его сердце.
— Ты сделал себе хуже, — холодно обронил он, поднимая Акио с пола.
Но ноги его не держали, колени тщательно пытались согнуться, крупная дрожь сотрясала тело Охотника. Вернув брюки на положенное им место, затянув ремень, Найтгест поднял Артемиса на руки, глядя, как он тут же, запрокидывая назад голову, впивается пальцами в его плечи, приоткрывает губы в безмолвных сладостных стонах нетерпения. Вот только желание его было фальшивым. Гилберт медленно склонился к изуродованной шее и снова запустил в неё клыки, забирая собственный «яд» и возвращая мысли Артемиса на положенное им место. Фаворит на миг напряжённо выгнулся, засипел, а после обмяк на сильных руках. Качнув головой, он вышел из библиотеки и, поднявшись на этаж выше, вскоре зашёл в собственный кабинет. Там он усадил в соседнее со своим кресло Артемиса, медленно снял с его лица повязки. Щека его, рассечённая от уголка глаза до основания челюсти, покраснела, опухла, а швы гноились. И в ещё совсем свежей ране ворочалась тьма, часть его собственной тени. Гилберт никогда не был силён ни в медицине, ни в красноречии, но попытки овладеть этими сложными искусствами всё же имели место быть. С кончиков пальцев сорвались крохотные искры, напоённые аметистовым свечением, заскользили по ране, а затем, узнав тень хозяина, споро заплясали под кожей, изгоняя боль. Краснота и опухлость медленно сошли на нет, но на этом целительство было окончено. Если этот строптивый мальчик хочет, чтобы всё заросло, то должен сам этому способствовать, а не надеяться на сомнительных спутников прямиком из Пустоты. Заменив бинты, чернокнижник опустился в рабочее кресло и занялся своей непосредственной работой: проверял доклады, выписывал приказы, распоряжения, — в общем, делал всё то, что ненавидел более всего. По его мнению, Господин должен как минимум находиться со своими людьми, сражаться в первых рядах. А он со своей магией протирает штаны в кабинете, потому что старейшины ещё не решили, что им дороже — мир или правила. «У тебя нет наследника или преемника!» — вопили они в один голос. Хотелось бы ему, чтобы они попробовали уломать его фаворита хоть на что-то, не то что на женитьбу и ребёнка. Бормоча себе под нос яростные проклятия, Гилберт быстро и резко скользил чернильным кончиком пера по пергаменту: почерк у него был угловатый, узкий, несколько грубый, но никто ничего против этого не говорил. Да и куда им!
 
Заработавшись, он и не услышал, как в соседнем кресле едва пошевелился Акио. Артемис задышал чаще, приоткрыл всё ещё мутные глаза и с удивлением обнаружил, что его вовсе не насилуют во все доступные отверстия, да и ни следа афродизиака он не чувствовал. Рубец больше не болел, точнее, уже не сводил с ума своими воплями при каждом мимолётном движении губ. Чернокнижник сидел совсем близко, несколько близоруко склонившись над свитками. Перо в его руке торопливо поскрипывало, выводя символы на тёмном как ночь пергаменте. Чернила тускло вспыхивали и белоснежными пылинками отпечатывались на нём. С губ Найтгеста срывались беспрестанные ругательства всякий раз, как он брал в руки очередной свиток и разворачивал его. Глядя на его пальцы, на профиль, на изгиб губ, Артемис не мог думать о чём-то другом, и это выводило из себя. Пока Гилберта не было рядом, жизнь начинала казаться адом, но только он показывался на глаза, как в голове образовывалась пустота. И лишь стоило Найтгесту заговорить, ехидно сощуривая один глаз и приподняв бровь, как заскорузлая ненависть поднималась в груди. Когда жизнь наладилась, когда Акио только поверил, что счастье есть, как явился он. Сломал всё то, что Артемис так кропотливо строил. Но сейчас Акио было не до того. Он смотрел на губы мужчины и вспоминал их на собственной коже, прикосновение клыков к артерии, почти ощущал его ладони на своих бёдрах. Жар распространился по телу лукаво, незаметно, и вот Акио уже чувствовал, как мурашки бегут по телу и завязываются в паху тугим, мучительным желанием. С трудом проглотив ком, вставший в горле, он медленно поднялся со своего места, сделал неуверенный шаг к столу и коснулся его кончиками пальцев. Он помнил, что чернокнижник не любит, когда его отвлекают от работы, пусть и такой нудной, как разбирательство с кипой бумаг. Однако желание было так возмутительно сильно! Только когда Артемис присел на край стола, Найтгест заметил его, выпрямился и отложил перо. Не дождавшись чего-либо от фаворита, он в свойственной ему манере изломил левую бровь:
— Да?
— Я, — Артемис запнулся и поглядел в другую сторону. Бархат губ Найтгеста, его прикосновения оживали в памяти.