И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)

Дверь кабинета тихо скрипнула, и Найтгест лениво опустил взгляд, поглядел на Минора и недовольно поморщился, но кивнул на кресло, предлагая устроиться. Дрессировщик выглядел вымученным и запарившимся. Даже его обыкновенная манера носить плащ на голое тело не спасала от летней духоты. Заметив разочарование на лице друга при виде второго пустующего кресла, Господин понимающе хмыкнул.
— И где? — расстроенно поинтересовался Лоренцо. — Я его уже с месяц не вижу.
— Я тоже, — пожал плечами Гилберт, затем лениво потянулся, повертелся и закинул ноги на подлокотник кресла, изнывая от тоски. — Ночью уже спит, а когда я встаю — и следа от него не остаётся.
— И что, ты даже не пытался понять, куда он пропадает? — с видимым подозрением и недоумением поинтересовался Минор. — Ты здоров, Гилберт?
Мужчина мрачно махнул рукой, а затем уложил ладонь себе на глаза, запрокинул назад голову. Вид у него, в самом деле, был даже простуженный, утомлённый и совершенно недовольный. Лоренцо понимал причину этих перемен и не знал толком, как взбодрить старого приятеля. Тот же шумно выдохнул, провёл пальцами по лицу, будто снимал с него паутину, а после сел в кресле уже нормально.
— Так или иначе, он где-то… Где-то, — закончил свою мысль Найтгест, вновь берясь за перо. — В столице, я полагаю.
Поймав укоризненный взгляд аметистовых глаз, дрессировщик только руками развёл: после той поездки в Умбрэ Артемис часто наведывался туда один, никого неспросясь, после чего Лоренцо видел, как зло тот хромает прочь от замка. Он смел надеяться, что его отношения с Найтгестом сдвинутся в более тёплую сторону, но, похоже, всё шло оборотню под хвост.
— Ты не пробовал быть с ним мягче?
— Ты меня совсем идиотом считаешь? — вспылил чернокнижник, резко подавшись вперёд. Лицо его побелело от ярости. — Я что только не делал! Хотел он ездить в столицу — пожалуйста. Нужны были книги и обучение — что угодно. Стоит ему только заикнуться — и всё будет у его ног.
— Не думаю, что это то что нужно, — вкрадчиво проговорил дрессировщик, изо всех сил пытаясь не смотреть на Господина, как на слабоумного и душевнобольного ребёнка. — Ты, хм, не хочешь освободить его?
— Нет, — упрямо гнул своё Найтгест, и теперь в его глазах появились жестокие холодные огоньки.
Лоренцо содрогнулся всем телом, опасаясь, что мелкий Акио был прав в своём предположении. Что бы ни творилось в голове этого мужчины, но он уже точно не был тем самым весёлым мальчуганом из академии, которого знал дрессировщик. «Кто тебя так ужесточил?» — мысленно прикинул Минор, и, что хуже всего, он полагал, что знает ответ на этот вопрос. Поёрзав в своём кресле, он огляделся в кабинете, бегло осмотрел книжные полки. В последнее время их явно часто дёргали, и наверняка это было дело шаловливых рук Артемиса. Дрессировщик тяжело вздохнул, почесал затылок, а затем поглядел на своего начальника. Тот снова уткнулся в бумаги, но уже не с таким рвением, не с полной отдачей своему несомненно важному делу. Затем он и вовсе замер, взгляд его потускнел, став совсем невидящим. Тряхнул головой, поднялся из-за стола и деланно лениво потянулся, зевнул:
— Эта духота меня совсем вымотала. Надо оклематься.
— Вы опять что-то не поделили? — задал напрямую вопрос дрессировщик, но со своего места всё же поднялся. — И он сбежал прокричаться, верно?
— Ты слишком много любопытствуешь. Ещё чуть-чуть, и я подумаю, что ты влюбился в Акио, — с толикой предупреждения произнёс Гилберт, недобро сощурившись. Кольцо на его руке коротко заискрило, и Лоренцо автоматически уложил ладонь на рукоять кнута. — Надеюсь, что это не так. Было бы обидно.
— Ты меня совсем идиотом считаешь? — передразнил его Лоренцо и расслабился. — Он хороший мальчуган, только ты его сломаешь.
— Сломаю, — кивнул мужчина, двинувшись к двери. — С Акио иначе нельзя.
❃ ❃ ❃
Сквозь густую изумрудную листву свет пробивался приглушённым, а потому в лесной чаще под переплетшимися ветвями было даже прохладно. А какой запах здесь стоял! Пахло чуть влажным мхом и прошлогодней листвой, терпкой хвоей и смолой, а также спелыми сладкими ягодами — причём в некоторых местах настолько дурманно, что рот наполнялся слюной. Тёмно-синие, почти чёрные крупные ягоды голубики не могли спрятаться под своими листочками и стыдливо выглядывали, показываясь на глаза. На прогалинах следовало идти особенно осторожно, чтобы не смять земляничные кустики. Кричаще алые, они так и просились в руки. Где-то шумел невидимый ручей, изредка серебристо блистая вдалеке. Эти дикие прекрасные места были в отдалении от хоженых троп и дорог гонцов. Никаких костровищ, поломанных веток и втоптанной в землю травы. На скалистых участках от вереска некуда было прятаться, и на полянах, покрытых им, приходилось двигаться с величайшими предосторожностями. Встречались целые верещатники, и тогда с непривычки приходилось прикрывать глаза ладонью, чтобы после полумглы привыкнуть к яркому солнечному свету. Иногда от земли поднималась тусклая туманная дымка, но тут же и таяла, сходя на нет.
 
Чаща была полна своими звуками, особенными, характерными. Ветер поскрипывал верхушками могучих деревьев, шумел ветвями, создавая необычную симфонию, перекликаясь с птичьими и звериными голосами. Они бы ни за что не пели, если бы здесь был чужак. Лёгкая трель сливалась с низким гулом и едва различимым рычанием, вздохами, писком. Их не было видно, но они шебуршились, поскрипывали ветвями, шелестели травой и кустарниками, разумно не показываясь на открытую местность. Если затаиться, ждать достаточно долго и присматриваться, то можно увидеть их шубки и бусинки глаз. Лес скрывает их следы, но достаточно наблюдательный и зоркий следопыт сможет прочесть их все, найти каждого и всех разом.
Если забрести дальше на северо-восток, то можно добраться до болот. И именно туда упорно рысила серая крапчатая лошадь, то и дело дёргая головой да недовольно поглядывая на наездника. Ноги она переставляла осторожно, просчитывала каждый шаг, а может, просто выглядывала себе траву посочнее. Всадник постоянно одёргивал её, не давая застопориться и перекусить. Со скинутым с белой головы капюшоном он был великолепной мишенью, ярким пятном посреди зелёных и бурых красок. На плече его покачивался потёртый бархатный чехол, который он часто поправлял и проверял. Лошадь пересекла прогалину, и вереск сошёлся за ней так, словно её здесь и не было. Шум воды стал ярче, и Артемис тронул поводья, чуть потянув их в сторону, и Мундрие, брезгливо фыркнув, всё же последовала в нужном направлении.
Земля стала уходить вниз, из-под неё показались клыки каменных скал. Копыта лошади застучали глухо и громко, задорно. Внизу показалось небольшое проточное озеро, бережно и нежно окружённое ивами, свешивающими длинные ветви к самой воде. Акио спешился, похлопал лошадь по шее и с ней в узде двинулся по пологому склону к воде. Уже там он расседлал её и отправил пастись. Скинув плащ, юноша уселся на него, а затем бережно положил на колени чехол. Его содержимое он любил столь трепетно и нежно, так, как мать любит собственного ребёнка. Щёлкнули серебряные пряжки, и юноша откинул крышку, пробежался пальцами по светлому корпусу лютни. Глаза его заблестели алчно и страстно, когда инструмент оказался в бережных руках. Здесь, вдали от чернокнижников и вообще кого бы то ни было, Артемис позволял себе унестись мыслями прочь, открыть собственную душу, в которую так настойчиво долбились в последнее время. Здесь ему нечего было бояться. Здесь, в глухой чаще, пропитанной совершенно другой жизнью, его мятущаяся душа находила покой. Пальцы с успевшими образоваться мозолями тронули двойные струны, ещё не извлекая звука, но уже начиная столь приятную процедуру. Каждый раз, беря в руки лютню, он будто знакомился, осторожно и игриво, не стесняясь таких откровенных прикосновений. Вот, запела одна струна, ей вторила другая, мелодия начала своё плетение, срываясь к воде и проносясь над ней, подхваченная ветром. Он лишь учился играть, пальцы часто соскальзывали и путались, а лицо приобретало сосредоточенное выражение. Но эта магия ему была куда роднее, понятней, чем всё то, что творилось за пределами леса. Руки чутко скользили по грифу, меж бровей пролегла морщинка, секундная заминка заставила его сжать зубы. Буркнув себе под нос ругательство, он начал заново.