Подземный гараж

Финансовый успех — это всего лишь случайность, слепая удача. Следовательно, если кто-то говорит, что он специалист в сфере финансов, это значит только, что он владеет техникой коммуникации. Ибо все зависит в основном от того, как ты что-то скажешь. Если скажешь убедительно, тебе поверят, а если поверят, то это и будет правда. Так же как в окружающем нас мире: все обретает достоверность в зависимости от того, насколько люди в это поверят. А верят они тому, что слышат постоянно. Например: тот или другой способ питания — самый что ни на есть правильный и соответствующий самым высоким научным критериям; хотя все способы питания точно так же полезны — или не полезны — для нашего здоровья, как и тот, который в данный момент считается самым правильным. Сегодня ты ни за что не должен есть яйца, завтра — мясо, а послезавтра — точно наоборот: мясо ни в коем случае нельзя исключать из меню, зато хлеб лучше обходить за версту.
Ты понятия не имеешь, за каким способом питания какая прячется экономическая сила; так же как у тебя представления нет, сколько денег получают «зеленые движения» от хозяйств, настроившихся на производство биопродукции, то есть от хозяйств, которые таким способом хотят избежать кризиса, вызванного сельскохозяйственным перепроизводством. Или какова заинтересованность производителей источников альтернативной энергии в деятельности этих политических движений; так же как ты не можешь быть уверен и в противоположном: в том, что силы, одобряющие традиционные методы производства продуктов и традиционные источники энергии, действуют чисто на основе прагматизма, а не то чтобы какая-либо экономическая сила, выбрав ту или иную тактику, укрепляла и развивала свою идеологическую и политическую власть.
Ты смотришь на частоколы ветряных электростанций в разных странах, и у тебя невольно возникает вопрос: сколько энергии, произведенной обычными способами, потребовалось для возведения этих монстров? И можно ли представить, что когда-нибудь ветряки будут производить энергии хотя бы столько же? Давным-давно канули в Лету времена, когда мы усомнились в существовании Бога, — это была, наверное, еще эпоха Атлантиды, и тогда мы лишь ломали голову над тем, что если Бог есть, то, может, Он — как игрок в кости: бросил-де творение, словно кость, на волю случая, и ждет, что получится. Сегодня мы уже не верим ни в ветряные электростанции, ни в солнечные коллекторы, ни в биояблоки, а уж тем более в биомёд. Можете вы вообразить себе пчел, которые старательно огибают цветы, отравленные выхлопными газами или жидкостью из опрыскивателя? Нынче всё под подозрением, а что не под подозрением, вот оно-то — самое подозрительное.
Словом, я мог бы стать финансовым советником или кем угодно, в моем распоряжении огромное количество знаний, а если я чего-то не знаю, то у меня хватает способностей это узнать. Ты, конечно, можешь быть только тем, кто ты есть. Целыми днями гнешь спину в своем институте, в Чиллеберце, и с завистью думаешь о своем коллеге, который вовремя сделал оттуда ноги и переквалифицировался в банкира, и теперь у него денег куры не клюют. Правда, он ничего не знает о нынешнем состоянии физических исследований, а если об этом и сообщит что-нибудь выписываемый им экономический журнал, он разве что посмотрит, есть ли у такого-то или такого-то открытия экономический эффект, и быстро перелистнет дальше, к ежегодным сводкам о доходах азиатских или южноамериканских фирм.
Насчет того, почему я не преподаю в университете, почему не занимаюсь научной работой, тогда как ты ею занимаешься и эта работа все же, можно сказать, лучшая из возможных, пускай даже за нее и не платят должным образом. Я тоже мог бы заниматься научной работой, но — не хочу. Ты думаешь, наука не является частью той властной структуры, которая у каждого из нас отнимает свободу. Найти себе место в системе, получать ученые степени, копить баллы для грантов, публикации, чтение лекций в зарубежных университетах, все равно каких, считаются только баллы, с ними ты можешь двигаться по карьерной лестнице. Никого не интересует глубина исследований, интересует только их результат, что не означает в этой сфере ничего другого, кроме умения получать различные гранты.
 
Что ты, кстати, исследуешь в истории — ага, с какой скоростью двигалось какое-нибудь судно в Средние века по Адриатике, — отсюда можно рассчитать, за сколько дней товар попадал туда или сюда. По-твоему, в этом есть смысл? Ты сам знаешь, что нет. К тому же ты еще и неточен в своих заключениях: ты ведь понятия не имеешь, какие ветры господствовали на Адриатике в XIV веке. Тебе и в голову не приходит принимать это в расчет, ты же специализировался в географии, да и не все ли равно, точны твои заключения или нет: смысл всей этой твоей деятельности лишь в том, чтобы создавать видимость научной работы. Ты знаешь, что твои коллеги тоже заинтересованы в подобных исследованиях. Ты получаешь груду второстепенных данных, как и они, и знания этих данных ты требуешь от своих студентов. Они учатся по твоей книге, а другие сведения черпают из списка литературы, который ты для них составляешь. Закончив учебу, они будут на память сыпать никому не нужные подробности о мореплавании на Адриатике, ничего не зная о человеке, который стоял на палубе, ждал, когда судно причалит к берегу в Пиране [10] и он наконец сможет обнять девушку, для которой построит в Ксанаду [11] дворец, настоящий волшебный чертог, — если, конечно, у него найдутся на это деньги. И они ничего не знают, что чувствовал тот человек, когда сердце его разбилось и с грохотом обрушились стены волшебного дворца, потому что девушка эта, пока купец плавал к противоположному берегу моря, тайно спала с другим мужчиной.
Вот так ты и живешь своей жизнью, принимая модель, предлагаемую тебе научным поприщем, и тщательно следишь за тем, чтобы не нарушить где-нибудь правила этой модели, чтобы, не дай бог, не вылезти с каким-нибудь радикальным новшеством, чтобы не заставить краснеть того старого идиота, от которого зависит твое продвижение по карьерной лестнице и вслед за которым, после его выхода на пенсию или после его смерти, ты займешь его место и с того момента сам станешь старым идиотом. В конце концов и ты получишь свой кусочек земли среди академических могил, и туда будут приходить твои дети и внуки, которые будут чувствовать, что они — потомки выдающегося человека, профессора, руководителя университетской кафедры. Они будут думать, что благодаря такому родству они перестали быть незначительными и ничтожными личностями, тогда как — черта с два. Но ты своей жизнью хотел заставить их поверить именно в это. В то, что благодаря тому, кем ты был, твои дети и внуки поднялись на иной уровень жизни, бедняги, может быть, до самой смерти своей не поймут, что жизнь их там, на том уровне, ничем не лучше и не значительней, чем у кого бы то ни было, что жизнь их точно так же лишена значения, как лишена значения любая другая жизнь.
Сегодня я проснулся с ощущением, что меня вот-вот вывернет наизнанку. Но нет. Тошнота лишь подступала к горлу; я чувствовал, будто что-то поднимается и разъедает мне пищевод. Кофе пить не хотелось, было почему-то противно, но я его выпил. Вот что ты собой представляешь. Биологическую систему. Твоя жизнь — взаимодействие внутренних органов, клеток, а когда что-то в тебе нарушается, ты разрушаешься весь. Ты думаешь, что-то происходит у тебя в душе, и готов бежать к психоаналитику, чтобы он помог, хотя — ничего подобного. Никакой души нет, есть только тело, оно вырабатывает что-то такое, что заставляет забыть о функциях тела, о рефлексах, хотя и тут всего лишь — функции тела и рефлексы. Тебя направляют движения воли, о которых ты думаешь, что они исходят из твоего сознания, но на самом деле в глубине любой воли, если разобраться и если ты не боишься делать окончательных выводов — бывает ведь, что человек боится смириться с фактом, что кто-то, близкий ему, совершил преступление. Словом, если ты бесстрастно и последовательно проанализируешь волю, то увидишь, что все это — результат действия биологических факторов. Оттуда все исходит — и на долгом пути цепляет на себя то, се: всякую одежду, какую-нибудь прическу, мажет кожу самыми дорогими кремами для лица и тела, чтобы выглядеть красивым, и в конце концов никто уже не может понять, что, например, любовь на самом деле — лишь прирученный вариант инстинкта, так же как в собаке нам уже не хочется видеть того кровожадного зверя, каким она была много тысяч лет назад.