Шестое действие
Но вряд ли соображения Мерсера могли служить доводом для Бергамина. Тот держался хорошо, но обыскивать дом благородной дамы – не то, что растаскивать по камерам передравшихся заводских рабочих и ломовых извозчиков. Бергамин явно предпочел бы последнее.
Будь на его месте служитель церкви – он, без сомнения, нашел бы, за что зацепиться. Языческая статуя в гостиной – прекрасно! Проверить по календарю, в какие дни происходили приемы у мадам Эрмесен, и доказать, что нечестивые сборища призваны были оскорбить христианские праздники, – без труда! Даже пресловутый базилик, наверное давно отправившийся на кухню, пошел бы в ход: ведь базилик – трава, с помощью коей призывают злых демонов. Не говоря уж о крапиве.
Но на месте Бергамина был Бергамин, который обязан был испытывать неловкость, копаясь в письмах и заглядывая за портьеры. Мадам Эрмесен еще больше подогрела это чувство. Она не стала откровенно оскорблять коменданта, но ледяным голосом заметила:
– Не дело капитана императорской службы заниматься инквизицией.
А корнета, вместе с двумя солдатами спустившегося в подвал, столь же холодно предупредила:
– Вы напрасно тратите время. Ни подземелий, ни потайных ходов в этом доме нет.
И точно – не нашли там ничего, кроме колбас, солений и окороков. Солдатам, возможно, это открытие было приятно, но пользы следствию оно не принесло.
Они ушли ни с чем. Правда, Мерсеру казалось, что в лице провожавшей их хозяйки не было торжества. Руки и губы ее мелко дрожали. Стоило задержаться еще на полчаса – и с ней бы началась истерика. Но они не задержались. Бергамин отпустил своих людей во главе с корнетом, сами они отправились в особняк Орана.
Флан Гарб был зол почище вновь спущенных со сворок сторожевых псов, что, впрочем, не помешало ему приказать принести вина. Пожалуй, при таком настроении пригодилась бы и аквавита, но даже десять лет, проведенных в Открытых Землях, не вытравили в нем южных привычек.
– Святая Айге! Во что ты нас втравил, Мерсер? Ведь завтра же позору не оберешься. Она и в суд подаст, хоть и отравительница, с нее станется.
– Не подаст, – уверенно сказал Мерсер. – Начнет метаться… Поэтому, капитан, я посоветовал бы проследить за ней. И вообще приставить людей следить за домом Эрмесен… и прочих из того же круга.
– Мои люди такому не обучены, – хмуро возразил Бергамин. – Только провалят дело. Я мог бы допросить прислугу, но… – Он внезапно осекся. И это было совсем не похоже на приступы смущения, одолевавшие Бергамина в обществе. – Но мне это не нравится. Тогда, в Эрденоне… – Он снова замолчал. Взял бокал и начал пить, не намереваясь продолжать разговор.
Он вспомнил отроческие годы в Эрденоне, когда в правление Дагнальда, а затем Вирс-Вердера из слуг выбивали показания против хозяев, догадался Мерсер. И невольно почувствовал симпатию к коменданту-сочинителю. Не торопись, сказал он себе, не исключено, что Бергамин нарочно придумал эту отговорку, потому как сам замешан в деле. Или догадывается, что его сестра причастна.
– Поступайте как сочтете нужным, капитан. – Гарб махнул рукой. – Черт его знает, что еще будет… – Он хмыкнул. – Да, черт, наверное, знает.
Бергамин никак не прореагировал на последнее замечание. Исполняя обязанности коменданта, сочинитель напрочь отключал воображение. Чего Мерсер, не будучи литератором, никак не мог себе позволить.
– Ты можешь переночевать здесь, – сказал ему Гарб.
Причиной гостеприимства, несомненно, являлось стремление высказать Мерсеру все, что он о нем думает, в отсутствие Бергамина. Но Мерсер согласился. Ему хотелось поразмыслить без помех, и в особняке Орана было удобнее, чем на квартире коменданта. Правда, пришлось-таки некоторое время потерпеть нападки Флана.
– Ну, предположим, я согласен, что мадам Вьерна – отравительница. И согласен, что Филобет Сандер и Роуэн были ее сообщниками. Но с чего ты взял, что остальные, кто гостевал в том доме, причастны? Зачем ты пресловутую «Гекатину вечерю» к делу приплел?
– Ты помнишь гребни, которыми эти дамы украсили себя в вечер убийства?
– Вот еще, стану я на всякие побрякушки внимание обращать…
– А я помню. Две рогульки и кружок. Луна нарождающаяся, полная и умирающая. Символы Гекаты, с которой иногда отождествляют Великую Матерь карнионцев.
– И это все? Сказать кому – засмеют, со свету сживут… Гребни! Как в сказочке: «… и бросила она за спину гребень, и вырос на том месте густой лес…» Лучше бы цеплялся за случайное отравление на заводе. Мне тут мэтр Фебур книжку дал, Парацельсово сочинение – «О болезнях рудокопов и литейщиков». Больше ста лет назад написано, а до сих пор пробирает. Я могу понять, почему эта женщина могла убить сына. Это мерзко, но объяснимо. Но хозяина-то ей зачем травить? Он тратил на нее деньги, пока был жив, а по завещанию ничего не оставил. Так что он ей полезнее был живой.
– Вот видишь – ты тоже заметил: разумных причин для убийства Орана нет. Все основания – за пределами разума. Они могут родиться как раз среди таких людей, что создают колдовские круги и тешатся иллюзиями насчет возрождения язычества. Они не могут быть разумны, но могут быть очень хитры. И все же я бы согласился с тобой, если бы не ограбление часовни.
– Да! Ты еще не сумел внятно втолковать мне, при чем здесь это.
– Отец Тирон рассказал мне, что до начала этого года пресловутый реликварий находился под спудом. Вряд ли кто-нибудь в Галвине, кроме Орана и священника, знал о его существовании, так?
– Еще я знал. Поскольку в мои обязанности входит ведать основными ценностями дома. Но честно говоря, не припомню, чтоб я кому-нибудь про эту штуку рассказывал.
– Может быть, знал Роуэн. Но поскольку о реликварии много лет не было известий, бывший владелец не был уверен в его местонахождении. Но когда Оран извлек реликварий на свет, сообщил о нем властям, он привлек внимание тех, для кого эта вещь представляла особую ценность.
– Все равно это не причина, чтобы убивать! Это всего лишь пустой реликварий, без реликвии!
– А если я тебе скажу, что ради обладания этой вещью в Эрде в нынешнем году уже убивали людей? Что как раз поэтому я и приехал в Галвин?
Гарб помолчал. Обдумывал услышанное, что-то вспоминая. Выпалил:
– Но ведь наша дама и вся публика, что около нее вьется, не покидали Галвина! Или ты хочешь сказать, что убийства в Эрде подстроил Роуэн?
– Это я и должен понять, – коротко ответил Мерсер.
– Ладно. Поздно уже. Я распоряжусь, чтобы тебе приготовили комнату. И ежели чего надо, проси.
– Надо. Бумагу и карандаш. Хочу записать кое-что…
На сей раз он не чертил карты и плана местности. Когда Гарб на следующее утро вошел в отведенную Мерсеру комнату, он обнаружил, что гость или очень рано встал, или не ложился вовсе. Он сидел за столом, а перед ним лежал лист бумаги. Заглянув в него, Гарб увидел, что это список в два столбца.
Соримонда Берлингьер Драгонтина Ватран Айма Сенап Лауретта?
Босетта Гисмонда Далинда Алеарда Лидвина?
– А, почтеннейшая публика, – пробормотал он. – И что ты на эти клички пялишься, будто потерял чего?
– Потерял. Я тебе говорил: их должно быть тринадцать. И сами они при мне говорили, что общество их не в полном сборе. Причем создавалось впечатление, что речь идет о мужчине. Мне кажется, я даже знаю, о ком…
– И что же тебя смущает?
– Где-то здесь есть ловушка. Ложное имя или имена. Об этом я тебе тоже говорил. Но как определить, кто невиновен, и не устраивать обыск у всех?
– Только так, как мы вчера говорили. Или слежку вести, или – пусть проглотит Бергамин свое столичное благородство. Хотя если они такие ряженые, вряд ли какая-нибудь Лизетта-горничная или Таппер могут отличить настоящих преступников от пустышек. Одинаково одеваются, об одном и том же лопочут, манерничают, а что они за закрытыми дверьми делают… Впрочем, может, кто-нибудь и подглядывал.
– Кто такой Таппер?
– Ах да, верно, ты же не знаешь его. Арендатор госпожи Эрмесен.