Чем звезды обязаны ночи

Нежный голосок моей крохи.
– Милая!
Я глажу ее волосы. Поправляю одеяло на ее грудке, к которой подключены электроды.
– Доктор сказал, что мне дадут новое сердце.
Я не отвечаю. Боюсь сказать что-нибудь лишнее.
– А где они возьмут это сердце? – спрашивает она.
Я колеблюсь. Следует ли открывать ей, что для того, чтобы она жила, кто-то другой должен умереть?
– Кто-то подарит тебе свое, которое ему больше не нужно.
В больших глазах Нин тысяча вопросов: а это сердце ей отдадут вместе со всем, что в нем есть, – нежностью, воспоминаниями и сожалениями? А вдруг она проснется с любовью, которую нужно разделить с кем-то незнакомым? А вдруг ей пересадят разбитое сердце?
Я ее успокаиваю. Для пересадки возьмут только доброе сердце. Не какого-нибудь влюбчивого прохвоста. И уж конечно, не разбитое вдребезги. Ей дадут львиное сердце, но вовсе не каменное. Но даже если оно не подойдет, ей всегда найдется место в моем.
– А Свинг? Где он?
Маленькая обезьянка ждет ее в доме с синими ставнями. У него тоже тяжело на сердце. Он больше не выходит из ее комнаты и терпеливо сидит, укутавшись в ее свитер, забытый на кресле. Когда я возвращаюсь, он задает мне вопрос взглядом своих глаз-бусинок. Неужели он понял, что происходит? Смог догадаться, что нас ждет?
Гвен с покрасневшими глазами берет ручку дочери, подносит ее к губам. Сдерживает рыдания. И тогда в тишине маленькой палаты, где витает надежда, горе и страх, я рассказываю Нин историю про улиток. Про улиток, которые однажды вечером решили удрать. Одним расчудесным осенним вечером.
Нин ловит каждое движение моих губ, уставив на меня взгляд своих больших наивных глаз.
– Но вот восходит солнце и говорит им: «Пусть к вам вернутся ваши краски, краски жизни».
Заходит врач, делает нам знак, что пора. Я киваю.
– И тогда все звери, деревья и растения начинают петь. Они во весь голос поют прекрасную звонкую песню, песню лета.
Медсестра поднимает ее, легкую как перышко, и укладывает на каталку.
– И все как начали пить, как начали чокаться. Это был очень красивый вечер, красивый летний вечер.
У двери Роза, Пейо, Базилио и Нана окутывают Гвен всей своей нежностью. «Мы здесь, – говорят их руки, сплетенные с ее пальцами. – Мы не оставим тебя». У меня к глазам подступают слезы. Я собираю остатки мужества. Пока каталка движется к двери, я сжимаю руку Нин.
– И вот пара улиток возвращается к себе. Они идут домой, очень взволнованные и очень счастливые. А поскольку они много выпили, их чуть-чуть пошатывает.
Мой голос ломается.
– Но высоко-высоко в небе за ними присматривает луна.
  
44
 
Я кладу букетик полевых цветов на могилу. Совсем маленькую могилу, вырытую в глубине парка под ивой, полощущей в реке свои длинные ветви. Сметаю ладонью несколько сухих листьев.
Вытираю слезу. Я знала, что этот момент настанет, но меня переполняет волнение. Я обнимаю Розу. Ее грудь сотрясается от рыданий. Ушла частица ее самой. Переворачивается еще одна страница ее жизни.
Вдруг между нами протискивается маленькая фигурка. Девочка в резиновых сапожках. Осторожным движением она кладет на могилу раковину улитки. И вкладывает свою ладошку в мою. По ее щеке катится жемчужинка. Я наклоняюсь и беру ее на руки. Она такая легкая. Ее маленькое теплое тело, прижавшись к моему, наполняет меня счастьем.
– Не надо грустить, – говорит она, сдерживая слезы. – Свингу хорошо там, наверху.
Я покрепче обнимаю ее. Такая мудрая маленькая душа. Придало ли ей прикосновение к смерти еще больше мужества, чтобы встретить жизнь, которая теперь заново перед ней открывается?
Свинг угас в тот день, когда она вернулась из больницы. Как будто ждал, чтобы попрощаться. Печаль от его ухода смешалась с облегчением и благодарностью за то, что Нин снова среди живых. На ее груди шрам, идущий от живота до шеи. Нин и Гвен прошли сквозь ночной мрак. И оттого их звезды горят теперь еще ярче.
– А не пойти ли нам пообедать? – предлагает Роза.
Ее глаза покраснели, но она, как и все мы, полна благодарности. Смерть маленькой обезьянки и возрождение ребенка – это естественный порядок вещей. Светотень хорошо ей знакома. Роза умеет ценить жизнь такой, какая она есть. Ценить и ее радости, и ее драмы.
 
Старая дама берет девочку за руку, Нана перехватывает другую ладошку. Они исчезают во всплеске смеха.
Ко мне подходит Бальтазар, облаченный в длинное серое пальто, придающее ему императорский вид. На вершине дерева заводит песню какая-то птица. Синица? Я рада, что он здесь. Его присутствие меня успокаивает.
– Может, вы наконец объясните мне?
Над нами чистое небо. Луч солнца пробивается сквозь ветви и гладит наши лица.
Он делает глубокий вдох.
– Да, полагаю, пора.
Синица взлетает в трепыхании желто-синих крыльев. Бальтазар провожает ее глазами. Потом говорит мне:
– Идем, я хочу тебе кое-что показать.
  
45
 
Мы долго едем, пока не оказываемся на побережье. Вдали очертания Биаррица, его казино с видом на море и пронзающим небо замком. «Понтиак» с рокотом пробирается по извилистой прибрежной дороге, ведущей к высотам над городом. Остановившись перед высокими воротами, Бальтазар не выключает мотор. Мгновением позже створки расходятся в стороны, за ними открывается внушительное зрелище: из тумана выступает вилла, развернутая фасадом к океану.
– Что мы здесь делаем?
Автомобиль медленно движется по посыпанной гравием аллее, заросшей сорняками.
Вокруг нас апельсиновые деревья, буддлеи и бугенвиллеи, только и ждущие возвращения весны, чтобы заиграть всей палитрой красок. Там, где когда-то был ухоженный парк, сейчас всего лишь царство диких трав, из которых то тут, то там выныривают скульптуры и роскошные фонтаны с танцующими ангелочками. Вилла выглядит заброшенной, однако весь этот нетронутый ансамбль создает чарующую атмосферу.
Мы поднимаемся по мраморной лестнице. На двери выгравированы инициалы, которые мне ничего не говорят. Бальтазар молча достает из кармана металлическое кольцо, на котором висят три огромных ключа, какие обычно изображают в книгах сказок. Упирается коленом в створку, дверь со скрипом поддается.
– Заходи, – говорит он.
Просторное помещение. Редкие предметы мебели укрыты белыми чехлами. В воздухе танцуют пылинки. Я поднимаю голову к потолку, расписанному облаками и птицами. Потрясающе.
Бальтазар поочередно распахивает ставни, за которыми показывается терраса, открывающая вид на океан с высоты птичьего полета. Я спускаюсь вслед за ним к резной беседке внизу, откуда нам видны волны, лижущие прибрежные скалы. В сосредоточенном молчании он облокачивается на перила, повернувшись лицом к морю. Зимнее солнце вскоре исчезнет в темной воде.
– Где мы?
– На вилле маркизы.
Я теряюсь. Маркизы?
– Эта великосветская дама любила тебя больше всего на свете.
Волнение в его голосе меня настораживает. Вспоминаю рассказы Розы. Среди мадемуазелей была некая Вера, маркиза де ла Винь. Как получилось, что Бальтазар ее знал?
Он протягивает мне ключи.
– Они твои.
Я недоверчиво качаю головой. Вспоминаю нашу встречу три месяца назад в «Жермене». Бальтазар, джинн из лампы. Я привыкла к его присутствию, к его благожелательности, но этот человек остается для меня загадкой.
– Вы должны мне объяснить.
Он обводит взглядом парк. Небо пылает тысячью оттенков. Розовый, желтый, оранжевый пожар. Горизонт в праздничном уборе. Когда Бальтазар Эчегойен поворачивается ко мне, его глаза влажно блестят.
– Все началось здесь одним летним вечером.
Я почти физически ощущаю его лихорадочное возбуждение. Не знаю почему, но мое сердце начинает биться сильнее.
– Из-за зебры!
Он улыбается, уйдя в воспоминания.
– Зебры?
Он кивает. Утирает перчаткой слезу, блестящую у основания ресниц.
– Без нее моя жизнь сложилась бы по-другому.