Дон Алехандро и его башня (СИ)

— Боится, что ты пойдешь жрать картошку без нее, — проницательно заметил Шарик.
На мой взгляд, боялся этого исключительно Шарик: не того, что я пойду жарить и есть картошку без Исабель, а того, что сделаю это без него. Поэтому он как с утра отчитался, что разбежался народ из кухни быстро и ничего не решив так и не слезал с моего плеча, притворяясь, что тщательно контролирует мою работу. Похоже, картошка — это наркотик, на который я подсадил, не считая себя, еще троих. Причем привыкание возникает с первой дозы и не только у людей, но и у ками…
— Думаешь?
— Уверен. Чего бы ей здесь еще сидеть? Бестиарий она наверняка наизусть знает.
— Не допускаешь мысли, что она сидит тут ради меня?
— Не в ее случае. Ты мешать не забывай, а то вонять начнет. Донна и тогда не сбежит, только напрасно страдать будем.
— Тогда не отвлекай меня пустыми разговорами.
Взгляды Исабель я временами чувствовал, хоть и не подавал виду. И действовали они на меня отрезвляюще, как ни странно. То есть все силы я прилагал исключительно к тому, чтобы делать все правильно и точно по учебнику. Если доведется сдавать экзамен, хотелось бы нареканий поменьше. Хотя последнее уже казалось маловероятным: не дадут мне спокойно тут жить и практиковать чары по своему выбору. Поэтому от нынешней спокойной жизни хотелось взять по максимуму. Выучить все, что успею, к тому времени, когда придется срываться с места. А что срываться придется — тут без вариантов.
К обеду явился Оливарес. Причем в этот раз и он использовал транспорт Ортис де Сарате и наверняка телепорт Дахены. Кучера он отпустил повелительным движением руки и, только дождавшись, когда тот развернется, величаво направился к башне. И первыми его словами было не «Алехандро, как я рад видеть тебя живыми и здоровым», а:
— То, что ты обновил защитный контур, — это хорошо, а вот то, что не включил в него пристройку, — никуда не годится. И проход нужно сделать в нее из башни. Займешься сразу после обеда.
  
Интерлюдия 7
 
Сильвия Ортис де Сарате вернулась от проверенной башни злющая как стая бродячих собак, от которой сбежала почти загнанная дичь. И вся эта злость в одночасье вылилась на супруга, который засел в библиотеке и при ее появлении неуклюже попытался спрятать почти полный графин и полупустой бокал.
— Все пьешь, Грегорио? — прошипела она как кошка, которая раздумывает: сейчас вцепиться когтями в противника или подождать и выбрать место поуязвимее.
— Дорогая, я можно сказать только пригубил и только для того, чтобы скрасить беспокойство от твоего отсутствия, — попытался оправдаться алькальд. — Всевышний, что с тобой случилось? Ты грязная, как шахтер после работы.
Сильвия посмотрела на свою одежду, скривилась, содрала испорченные перчатки и прошлась по одежде очищающими чарами. Потом глянула на руки и прошлась чарами для очищения тела. Все это она делала молча под пристальным вниманием супруга, который напрочь забыл о том, чем занимался до ее появления. Зато Сильвия не забыла. Закончив наводить чистоту, она подошла к столу, наклонилась, резким жестом выхватила графин и, не размениваясь на жалкие бокальчики, сразу присосалась к горлышку.
— Дорогая?..
— Почему я? Почему все я⁈ — оторвавшись от выпивки, выкрикнула Сильвия. — Почему ты не можешь оторвать свой зад от мягкого кресла, взять лопату и отправиться извлекать то, что нужно твоим гравидийским друзьям? Нужно тебе, а пачкаюсь я! Где справедливость?
— Прошу тебя, потише, — заволновался алькальд. — Вдруг кто услышит?
Он заворочался в кресле, озираясь с испугом на запертую дверь.
— Кто услышит? Про чары на библиотеке ты благополучно забыл?
— Они могут слететь в самый неподходящий момент.
Ортис де Сарате потянулся за графином, но сделал это столь неловко, что Сильвии не составило никакого труда увернуться. Для надежности она отпила еще: то, что окажется в желудке, супругу точно не достанется, а ей хоть немного поднимет настроение.
 
— У тебя все моменты неподходящие. Почему всегда самая грязная работа достается мне? А ты сидишь здесь такой красивый и дуешь… — Она с сомнением глянула на бутылку. — … ратафию в свое удовольствие.
— Тебя поймали? — догадался Ортис де Сарате, сообразивший, что если бы все прошло гладко, то супруга сейчас не изливала бы желчь на окружающих.
— Не то чтобы поймали… — Она всхлипнула. — Но обнаружили за неблаговидным занятием и в неблагородном виде. Хорошо еще, Хосефа не явилась, а то бы, гадина, поиздевалась бы в свое удовольствие. Но и так мало приятного. Явился слуга этого щенка и отобрал лопату, заявив, что что дозволено Карраскилье не дозволено Ортис де Сарате.
— Каков нахал! — возмутился супруг. — Это неуважение к нам лично! Прикажу его завтра же арестовать.
— С ума сошел, Грегорио? — ласково спросила Сильвия. — Хочешь, чтобы, когда туда в следующий раз приедет Карраскилья, он узнал, что слугу арестовали, потому что семья алькальда хотела обворовать Контрераса? А именно так и будут говорить. Ты представляешь, что он скажет в столице? А какие слухи пойдут в Дахене?
Она опять отхлебнула из горлышка. В этот раз алкоголь не успокаивал, только бесил. Она злилась на всех: на недотепистого супруга, на наглого слугу, на ехидную Хосефу, на доставляющего проблемы даже после смерти Контрераса, на собственного лакея, в конце концов, который принес хозяину графин, хотя она перед отъездом строго-настрого запретила это делать, потому что собиралась советоваться с трезвым сообщником.
— Неуважение к нам спускать нельзя, — уперся Ортис де Сарате. — В этом случае пойдут слухи посерьезней, чем слухи о попытке отобрать что-то у мелкого дворянина. О последнем быстро забудут, а вот о том, что нас можно безнаказанно оскорблять, — нет. Та же твоя Хосефа постарается, да еще и приукрасит. Нет, действовать нужно быстро и решительно.
Алькальд выглядел воинственно, но Сильвия уже знала, что цена той воинственности — ломаный медный обр. Что супруг прекрасно умеет пыжиться, если ему противостоят те, кто стоит ниже. Нынешняя ситуация пока была неопределенной. Даже сама Сильвия не могла сказать, не посчитают ли ее мелкий проступок покушением уже на имущество Оливареса, которого больше ничего сдерживать не будет. Признаться, ее сильно удивило, почему он еще тогда, при первом покушении, не стал заявлять на них в Тайную стражу. Мутная история с этим Контрерасом, хорошо, что он больше никогда не встанет на ее пути. Наглый невоспитанный щенок с завышенными требованиями. Ее еще никто так не оскорблял, как этот оливаровский ученик. Она представила, как впивается ногтями в рожу мерзкого Контрераса, и ее руки сами собой превратились в подобие лап хищной птицы, которая только и ждет возможности схватить и растерзать жертву. Жертвы уже нет, но есть то, что той было дорого. И оно должно быть разрушено.
— Я не предлагаю спускать, дорогой. Я предлагаю все это сделать чужими руками. От нас ждут отчета. Что мешает написать, что я заметила в башне подозрительное шевеление? Заявится группа с чародеями и освободит от живых всю башню, потому что свидетелей гравидийцы не оставляют. Уверена, ни Серхио, ни Хосефа этого визита не переживут, а значит, мы будем отомщены, не приложив к этому ни малейших усилий. А если еще в процессе разрушится башня, то и Оливаресу ничего не достанется. Но это будет всего лишь приятным бонусом.
Но ее супруга благосостояние Оливареса волновало сейчас куда меньше возможной услуги Гравиде.
— Ты заметила шевеление? — оживился он в расчете на солидные премиальные. — Так, может, этот Контрерас действительно вернулся?
— Грегорио, не говори ерунды. Оттуда, куда его увезли, не возвращаются.
— Но наши друзья из Гравиды уверены в обратном.
— И мы на этом сыграем. Напиши, что я убеждена, что что-то там происходит не то.
Сильвия даже не слишком погрешила против истины, потому что, когда она разговаривала с наглым Серхио, ее не оставляло ощущение чужого взгляда. Как будто тень Контрераса присутствовала при разговоре. Она помнила из академического курса, что привидения могут возвращаться на место, где им было хорошо при жизни, но посчитала, что ее одноразовому любовнику было с ней не настолько хорошо, чтобы пялиться на нее около своей башни и после смерти. Хотя чувство было пренеприятнейшее, да. И даже что-то похожее на совесть внезапно проявилось, заставив Сильвию себя почувствовать не слишком порядочной особой. Но с совестью она договорилась слишком давно, чтобы устыдиться своего поведения больше, чем на пару мгновений. Следовать советам совести несовместимо с успехом в этой жизни, а Сильвия боролась не только за свой успех, но и за дочь, которая в случае неудачи родителей в полной мере познает презрение общества.