Два шага до любви

— Господи, а Алексей с Наташей знают о вашем «нашествии»? — посочувствовала я родителям Темы.
— Ну, конечно, мам! — пребывал в полной радости житейской сын в преддверии грядущего праздника. — Они же все это и предложили, сказали: лучше уж вы у нас на глазах тут разгуляетесь, чем где-то в городе в подворотне или в клубе каком. Они, кстати, нас с Лешкой заберут из школы на машине, и мы прямо оттуда поедем. Ма, мне только надо вещи собрать, поможешь?
— Помогу, конечно, — я взлохматила его темные густые волосы и вздохнула, — только мне совсем не хочется, чтобы ты уезжал. И так почти не видимся, не общаемся, и в прошлые выходные уезжал, а мать по тебе скучает. Надеялась, что завтра проведем весь день вместе, в кино сходим, погуляем.
— В следующие выходные, мам, вот зуб даю! — пообещал сын.
Я совсем загрустила, когда, собрав Максу вещи, отвезла его в школу и поехала потом на работу. Мне так не хотелось, чтобы он именно сегодня уезжал! Вот ужасно не хотелось! Я-то планировала уйти пораньше с работы, приготовить что-нибудь вкусненькое, его любимое, взять какой-нибудь фильм в прокате и вместе провести время: посмотреть кино, поболтать, посмеяться — мы ценили и любили часы, проведенные в обществе друг друга.
Я даже подумала, не уговорить ли его остаться, и уже собралась было приступить к переговорам и аргументы придумала. Но вздохнула про себя: зачем портить ребенку ожидаемый праздник. Пусть веселится.
Мне просто нужен был достойный отвлекающий повод, чтобы не задумываться о Берестове и обо всех непростых вопросах, которые он своим возникновением в моей жизни свалил на мою забубённую головушку, лишив напрочь нормального сна и душевного равновесия. Сергей Константинович не звонил и никаким иным образом не проявлялся.
Он принял решение и огласил, и менять его не будет.
Протекали своей чередой дни, и я все отчетливей понимала, что с каждым прошедшим днем этот абонент становится для меня все более недоступным. Он не станет ждать неделями и месяцами, когда я там справлюсь со своими женскими комплексами и мышами в голове и пойму, от чего отказываюсь. Он вычеркнет меня из своей жизни и постарается не вспоминать, и пойдет дальше.
И правильно сделает.
А вот я все чаще думала, что надо сказать им обоим — отцу и сыну. Раз жизнь и судьба распорядились так, что мы снова встретились, значит, теперь, когда личность отца перестала быть мифической и недоступной, Макс должен знать про него. И не мне лишать мальчика этого права, он самостоятельная, цельная, сильная личность, пусть сам решает, как дальше жить и что делать с этим знанием. И Берестов имеет право знать про сына и тоже пусть сам решает, что с этим отцовством делать.
И к середине дня я твердо решила, что обязана рассказать им обоим.
Хорошее решение, если не считать того, что я понятия не имела, как это сделать, чтобы самой выйти из этой ситуации с минимальными душевными потерями.
Как, бога ради, это сделать?..
Я проводила еженедельное совещание адвокатов своего отдела, когда смартфон, лежавший у меня на столе, заиграл мелодию вызова с телефона Максима. У нас с ним была определенная договоренность: всегда звонила я, когда у меня была возможность спокойно поговорить, сын же звонил мне днем только в экстренных случаях.
— Да, Максим, что случилось? — извинившись перед людьми, сразу спросила я.
— Это не Максим, — ответил мне незнакомый мужской голос и быстро принялся объяснять: — Это врач «Скорой помощи». Машина, в которой ехал ваш сын, попала в аварию, мы везем его в «Склифосовский».
— Что с ним? — холодея, стараясь справиться с паникой, спросила я.
— Жив. Но состояние сложное, тяжелое. Приезжайте в больницу, там вам все объяснят.
Я резко встала с места, так что стул заскрипел по полу, отодвигаясь.
— Я должна срочно уйти! — объяснила я сотрудникам и, кидая, не глядя, в сумку телефон, органайзер, что-то еще, отдавала распоряжения: — Закончите совещание без меня. Олег, разберись с документами и отмени на сегодня и завтра все!
— Что случилось, Мирослава Витальевна? — подскочил ко мне Олег, помогая надеть пальто, видя, что я никак не могу просунуть руку в рукав.
— Максим попал в аварию, я еду в Склиф, сообщи, пожалуйста, Игорю!
Игорь позвонил, когда я выруливала со стоянки от нашей конторы.
— Что с Максом? — почти прокричал он.
— Я пока не знаю, Игорь! — держала в кулаках воли пытающуюся вырваться панику, грозящую затопить мой разум. — Его везут в Склиф, я еду туда!
— Я тоже сейчас приеду!
— Не надо, лучше с Олегом перекройте все мои дела, объясни клиентам сам, отмени все мои встречи.
— Все сделаю. Держись, Славка! И звони!
Держусь! Пока держусь! Макс, что с тобой, сыночек мой родненький?! Ты тоже держись, держись, солнце мое, я уже еду!!!
— Огнев Максим! — подлетела я к регистратуре.
— Да, — сверилась с записями сестра и пояснила: — Его повезли во вторую операционную, готовят к операции, там его врач, он вам все объяснит, идите скорее, пока он не начал мыться!
— Вы доктор? — ухватила я какого-то мужика лет сорока пяти за локоть. — Максима Огнева вы будете оперировать? Я его мать!
—Да, я врач, Геннадий Павлович, — представился он и спросил: — А как ваше имя?
— Мирослава Витальевна, — скороговоркой представилась я, — что с ним, Геннадий Павлович?
Он взял обе мои ладони в свои руки, пытаясь этим жестом и поддержать, и успокоить, и принялся объяснять мягким и четким тоном:
— Мирослава Витальевна, у вашего сына повреждения внутренних органов, но не фатальные, самая большая проблема в том, что у него повреждена артерия на ноге. Он у вас просто молодчина, пока был в сознании, сообразил, что надо делать, — как-то умудрился оторвать от рубашки полосу ткани и наложить себе жгут, а вот затянуть его настолько сильно, как требовалось, у него уже сил не хватило, и поэтому он потерял много крови. Если бы он этого не сделал, то умер бы на месте, через несколько минут. Просто умница ваш сын.
— Так с ним все будет в порядке? — заглядывая доктору в глаза, ждала я немедленного подтверждения.
— Нет, пока нет, — вздохнул тяжело доктор. — Как я уже сказал, он потерял слишком много крови, и сейчас состояние у него критическое. И все бы ничего, и мы бы справились с этой проблемой, но у вашего сына самая редкая группа крови: четвертая отрицательная, к сожалению, у нас в больнице запасов этой группы крови нет, и на станции переливания, с которой мы работаем, тоже ее не оказалось. Мы обзваниваем другие станции, но они далеко расположены. Сегодня пятница, пробки везде и, когда мы найдем кровь, доставлять ее будут больше часа, а у вашего парня столько времени нет. Не стану от вас скрывать: если в течение часа мы не найдем для него кровь… — И он развел руками безнадежным жестом и, вдруг оживившись, спросил: — Какая у вас группа, вы знаете?
— Вторая отрицательная, — ответила я, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
— Жаль, — сказал доктор, расстроено нахмурившись, но снова приободрился от пришедшей мысли: — Если у вас вторая отрицательная, значит, сто процентов, что у его отца четвертая отрицательная. Вы можете срочно вызвать его отца?
— У Максима нет… — рассеянно, на автомате, начала я объяснять обстоятельство, к которому привыкла: у моего сына, до недавнего времени, не было отца.
И вдруг, как вспышка в мозгу, ко мне пришло осознание! И надежда застучала кровью в висках, в кончиках пальцев!
— Я знаю человека, у которого такая же группа! — сильно сжала я руки доктора, заглядывая ему в глаза. — Я постараюсь его привезти!
— Везите, везите скорее! — взбодрился доктор. — Как можно скорее! Счет идет на минуты, Мирослава Витальевна! Мы постараемся вас дождаться и сделаем все, что в наших силах! Бегите! — И спохватился, и позвал кого-то совершенно другим, начальственным голосом: — Света!!!
— Да, Геннадий Павлович? — подбежала какая-то женщина в медицинской форме.