1928 год: ликвидировать ликвидаторов (СИ)

Наверное, все это было смешно, только я не смеялся. У меня в воспоминаниях имелось что-то про этого Авербаха. Знакомая фамилия. Читал про него какую-то заметку. Кажется, это именно он больше всех критиковал Булгакова. Но, сейчас меня это мало интересовало. Я напряженно рылся в голове Менжинского в поисках готового доклада с которым мне предстояло выступить перед Сталиным. Но, оказывается, этот доклад, опять же, готовил по заданию Менжинского все тот же Ягода. Прямо незаменимый человек какой-то! Пришлось сказать ему, встав из-за стола:
— Спасибо за компанию, Генрих Григорьевич. И будьте любезны, пришлите папку с докладом для Генерального секретаря в мой кабинет, как можно скорее.
Оставив Ягоду доедать, ведь он проболтал большую часть времени, пока я ел, я поднялся к себе в кабинет. По дороге заметил, что на меня как-то странно люди посматривают, хотя и здороваются все те, кого я сегодня еще не видел, очень учтиво. Наверное, что-то в мимике лица изменилось? Ну, ничего, пусть привыкают к перемене настроения начальника.
В приемной по-прежнему бдит Эльза. Не удивлюсь, если у нее под руками спрятаны револьвер и тревожная кнопка.
— А можно теперь я схожу на обед? — спрашивает она.
И я говорю ей прямо:
— Ладно, только покажи, где прячешь оружие, и где находится кнопка вызова охраны.
Женщина ничуть не удивляется, показывая «Наган» под правой рукой, замаскированный бумагами в открытой нише стола и кнопку под столешницей. Потом поднимается, чтобы идти на перерыв, проговорив на ходу:
— Вы с обеда пришли каким-то другим, словно бы аршин проглотили. И у вас лицо такое, будто бы растерзать всех готовы. Не случилось ли чего?
— Нет, все нормально. Просто надо готовиться докладывать товарищу Сталину, а доклад Ягода у себя держит.
— Пойти забрать у него? — спрашивает она.
Я отрицательно мотаю головой:
— Нет, не надо. Я сам за обедом ему напомнил.
  
Глава 9
 
В кабинете, как только я уселся в начальственное кресло, проявилась личность Менжинского, начав меня мысленно ругать:
— Что же ты со мной вытворяешь, проклятая шизофрения! Прогрессируешь буквально на глазах, мерзкая болезнь! Даже не понимаю, как же дальше существовать смогу с таким усиливающимся раздвоением личности, что уже и всякий контроль за телом теряется! Это же, наверное, последняя стадия помешательства! Во мне теперь живет не одна личность, а две! Два совершенно разных человека поселились в одном теле. Это просто ужас какой-то!
Я попытался успокоить Вячеслава:
— Ну, это не совсем помешательство, а всего лишь психическое расстройство на почве тяжелого стресса. Подобные случаи давно известны науке. Да и провалов в памяти у тебя нет. Амнезия отсутствует. Лунатизма тоже не наблюдается. Ты же прекрасно видишь и понимаешь все, что происходит с тобой. И, кстати, с тобой, на самом деле, не происходит ничего опасного, лишь некоторые мелкие изменения в поведении. Только сделать ты ничего не можешь, когда я беру управление на себя. Ведь так?
— Да, — согласился он. Но, тут же добавил:
— Как бы там ни было, а мне неприятно отдавать контроль за своим телом другому человеку. Посидев тут, на твоем месте в подсознании, куда ты меня вытолкнул, я получил возможность пролистывать твои воспоминания, точно так же, как и ты, оказывается, можешь пролистывать мои. Углубляться не имеешь возможности, но обобщенную концентрированную информацию о событиях, некий синопсис, считываешь. Вот и я получил сейчас очень интересные сведения о тебе. И это тоже говорит о моем серьезном помешательстве. Ведь совершенно невозможно, чтобы моя вторая личность принадлежала отставному майору уголовного розыска Сергею Николаевичу Парамонову, зарезанному уличным налетчиком в двадцать первом веке! Да как такое может быть? Это же какой-то бред!
Я, конечно, немного расстроился, что Менжинский все-таки сумел раскусить мое «попаданство», но возразил:
— А чего ты хотел, Вячик, чтобы в тебя какой-нибудь Наполеон Бонапарт вселился или Юлий Цезарь? Вот они бы дров вокруг точно наломали! Так что радуйся, что это всего лишь я, человек вполне осторожный и рациональный, с опытом сходной профессиональной деятельности, который тебе плохого не посоветует, а только поможет. Да еще и тело наше, теперь общее, избавить от вредных привычек и вылечить постараюсь, чтобы жизнь продлить лет на десять, хотя бы.
 
Вячеслав помолчал какое-то время, словно что-то там соображал в своем закутке нашей общей черепушки, потом мысленно проговорил:
— Ладно, постараюсь смириться. Другого выхода не вижу. Не устраивать же войну с самим собой внутри самого себя? Тогда вреда для организма будет гораздо больше. Просто получается, что переселение душ — это не совсем миф. Или даже подселение, как в нашем случае. Хотя, кто может знать наверняка, как подобное происходит? Наука до таких тонких материй не дошла и доходить не собирается, просто все подобное огульно отрицая, как мистику и чертовщину. А в бога, как и в дьявола, я не верю. Кстати, обнаружил у тебя одно воспоминание, которое вообще не объяснимо рационально. Будто бы, после момента, когда ты уже умер, некто всемогущий и невидимый специально подселил тебя в мое сознание ради какого-то чудовищного эксперимента по изменению исторического развития всего мира. Что на это скажешь?
Я ответил честно:
— Природы этого удивительного сверхъестественного существа я тоже не понимаю. Но обещаю, что напролом не полезем, а будем улучшать этот мир потихоньку, небольшими выверенными шажочками. У нас есть для этого все возможности. У тебя — важная должность. У меня — важные знания о развитии событий и о тех опасностях для нашей страны и для всего человечества, которые требуется предотвратить. Одна голова — это хорошо, а две — еще лучше, особенно, если они незаметны для окружающих. Так что предлагаю считать, что у нас с тобой теперь две головы, только внутренние, как в матрешке. И пусть они друг друга дополняют.
Ответив, я как бы мысленно отодвинулся в сторону, выпустив Менжинского из угла подсознания, чтобы он мог занять свое обычное место. Ведь его знания и умения мне были очень нужны. Например, он знал много иностранных языков, а я не знал их, только один единственный английский учил, да и тот весь подзабыл уже. Еще Вячеслав хорошо знал реалии этого времени, в отличие от меня. Наконец, он располагал огромным массивом информации о текущей работе ОГПУ, которым не располагал я. Да и по-настоящему вникнуть во все детали через его воспоминания, даже пожелай я этого, времени бы потребовалось очень много, а ведь совсем скоро предстояло уже ехать на доклад к товарищу Сталину. Потому я пока предпочитал внутренний консенсус. Тем более, что в этот момент явился курьер от Ягоды. Он принес папку с докладом, который шел под обозначением «совершенно секретно» и вручался лично в руки.
Пока Менжинский читал подготовленный доклад, сопоставляя то, о чем написал Генрих Ягода, с теми данными, о которых знал сам, я думал о Сталине. Как быть с ним? Ведь даже если Вячеслав, вроде бы, согласился сотрудничать со мной в той экспериментальной миссии, которую на меня возложили некие высшие силы, подселив к нему второй личностью, то все равно, свою собственную игру Вячеславу всерьез вести вряд ли получится, поскольку все тут решает именно Иосиф Виссарионович. А Менжинский для Сталина — лишь один из исполнителей его воли. Он полезный инструмент, используемый Кобой в аппаратной борьбе для удержания ситуации под контролем, но не больше.
Впрочем, Кобой его могли себе позволить называть лишь те люди, с кем он тесно общался еще во время своей подпольной революционной деятельности. Это прозвище Сталин взял себе сам, отождествляя себя с героем повести одного малоизвестного грузинского писателя. Коба был в том сюжете борцом за справедливость, эдаким добром, вооруженным кинжалом, которым и зарезал главного злодея. Видимо, таким добром с кулаками и кинжалами вождь большевиков видел и самого себя в своих устремлениях. Впрочем, Сталин — это тоже прозвище, партийная кличка. Наверное, Иосиф считал, что его настоящая фамилия Джугашвили не слишком благозвучная, вот и пользовался псевдонимом, да так и вошел в историю навсегда, твердым, как сталь, что, в сущности, отражало его несгибаемую волю.