1928 год: ликвидировать ликвидаторов (СИ)

Все это выглядело странновато. Ведь этот же самый Мальков уже через сутки отвез подозреваемую с Лубянки в Кремль, а потом и лично пристрелил Фанни Каплан 3 сентября 1918 года во дворе авто-боевого отряда за аркой девятого корпуса Кремля, всего через трое суток после покушения на Ленина. И действовал Мальков по устному указанию все того же Свердлова, переданному через представителя ВЦИК Аванесова. Причем, труп террористки, которую на самом деле звали Фейга Хаимовна Ройтблатт, по указанию Свердлова Мальков сразу сжег в железной бочке. Они явно что-то хотели скрыть. Может быть, что показания из этой Фанни добыли пытками, заставив ее взять вину на себя? И как это все согласуется с первыми словами Ленина, сказанными им после покушения? А Ленин тогда первым делом спросил, поймали ли уже ЕГО, то есть, стрелявшего мужчину.
  
Глава 20
 
Довольно примитивный автомобиль не обладал достаточно мягкой подвеской. А дороги совсем не походили на автобаны. И к концу поездки у Менжинского снова вовсю разболелась спина. Я опять попробовал подкачать к очагу боли энергию, но, с удивлением обнаружил, что после процедуры, когда боль в спине все-таки удалось заглушить, сильно разболелась голова. Похоже, пытаясь перекачивать энергию из одного участка организма в другой, я несколько переусердствовал. К тому же, я еще не научился пополнять эту самую биологическую энергетику из внешней среды. Целитель из меня получался неважный.
Пока ехали, распогодилось. И снег больше не падал. Наконец-то деревню Горки мы объехали с юга, и впереди за полем показался лесопарк, разбитый вокруг усадьбы. Парк был таким же старым, как и сам дом. В XVIII веке на этом месте построили свое имение дворяне Спасителевы. Им принадлежали окрестные поля и две деревни: Вышние Горки и Нижние Горки. Потом имение перекупили Дурасовы, переделали все на свой вкус и разбили парк в 1803 году. Затем какое-то время имением владел сенатор Писарев.
После имение несколько раз перепродавалось. И получилось так, что перед революцией оно принадлежало московскому градоначальнику генерал-майору Анатолию Анатольевичу Рейнботу с его последней женой Зинаидой Григорьевной, вдовой мецената Саввы Морозова. Она, как говорили, была симпатичной женщиной бальзаковского возраста, известной в кругах московской элиты, одевавшейся дорого и модно. Ради нее Рейнбот развелся с прежней женой Марией Александровной, бросив ее с двумя сыновьями. Рейнбота в 1918 году расстреляли, а его жену просто выселили, национализировав собственность. Правда, поскольку Ленин заехал в Горки довольно скоро после процедуры национализации, имущество усадьбы разворовать не успели. И почти вся обстановка сохранилась целой. Даже прежняя прислуга еще не успела разбежаться.
Так получилось, что за пару лет перед национализацией, разведясь с Рейнботом в 1916 году, Зинаида Григорьевна получила имение в Горках в свою полную собственность. И она распорядилась привести усадьбу в порядок, затратив огромные суммы денег на то, чтобы высадить в Горках полтысячи яблонь, три сотни вишневых деревьев, полторы сотни кустов черной смородины, множество кустов смородины красной, крыжовника и малины. На грядках и в парниках выращивались огурцы, помидоры, кабачки, перец, баклажаны, цветная и простая капуста, лук, чеснок, морковь и картофель. В оранжереях цвели орхидеи, розы, хризантемы, цикламены и гелиотропы. В кадках росли настоящие веерные пальмы, которые летом выносили для украшения сада, а в холодное время года убирали в теплые помещения. И только немолодая уже женщина вложила деньги в свое имение, рассчитывая, что сады и огороды прокормят ее в старости, как приехали комиссары и все у нее отобрали. А она так мечтала открыть в Горках садоводческую артель! Но, времена наступили страшные, экспроприаторы свирепствовали, и женщина еще радовалась, что, хотя бы, не расстреляли, как многих ее знакомых и родственников.
Первой из-за деревьев высунулась желтая водонапорная башня, и вскоре «Паккард» остановился перед воротами хозяйственного двора усадьбы. Дворники косились на машину, но продолжали убирать снег, а закрытые ворота охранялись красноармейцами, вооруженными винтовками. Водитель сразу же прокричал им, что приехал товарищ Менжинский. Охрана, похоже, была предупреждена Бокием, потому что красноармейцы сразу кинулись открывать. Проехав по длинному хозяйственному двору, Сергей Тихомиров припарковал автомобиль перед фасадом с колоннами рядом с другими автомобилями и, заглушив двигатель, вышел, чтобы открыть дверцу, выпустив из салона начальника.
 
Выбравшись из машины, Менжинский вздохнул полной грудью. Воздух за городом был чистым, хотя и морозным. А в ясном небе солнце уже опускалось за деревья на западе. Дом выглядел небольшим сельским дворцом российской знати, украшенным шестью колоннами по фасаду, окрашенными в белый цвет, с классическим треугольным портиком над ними. Между колоннами на втором этаже находился просторный балкон. А справа и слева от хозяйского дома располагались два немаленьких флигеля, представляющих собой полноценные двухэтажные здания. Хотя эта усадьба никуда не делась и в двадцать первом веке, сделавшись ленинским музеем, но я, к своему стыду, никогда прежде не бывал в этом месте.
А навстречу из застекленной двери подъезда вышел сам Глеб Бокий, улыбнувшись и сказав:
— С приездом, Вяча, проходи!
Внутри горел электрический свет в хрустальных люстрах. В просторном холле Вячеслав Менжинский повесил пальто и шляпу на вешалку, после чего пошел следом за Глебом, который проговорил, пока шли:
— Тут они, понимаешь ли, до сих пор празднуют Новый год!
— Кто они? — уточнил Менжинский.
— Ульяновы, — ответил Бокий.
И, действительно, из гостиной раздавались звуки пианино и веселый смех. Вспомнилось, что Ленин, когда жил в Горках, каждый раз устраивал новогодние празднования. Последнее состоялось незадолго до его смерти, на Рождество 25 декабря 1923 года. В тот день, чтобы развлечь Ленина, водить хороводы вокруг елки в усадьбу даже приглашали детей обслуживающего персонала и местных жителей. Сам Ленин уже не мог праздновать по причине ухудшения здоровья. Он просто сидел в своем кресле и смотрел на праздничную суету, которую любил.
Тогда еще официальных запретов новогодних праздников в Советском Союзе не было. Они начались лишь после смерти вождя. Но, несмотря на поднятую властями волну осуждения новогодних традиций, почему-то именно дату католического Рождества оставили в календаре нерабочим днем еще на несколько лет. Хотя, учитывая политику воинствующего атеизма, это казалось весьма странным. Возможно, этот праздничный день в календаре не отменяли в память о том, что Ленин и его соратники-революционеры, прожившие долгое время в эмиграции в Европе, охотнее всего праздновали именно эту новогоднюю дату.
Несмотря на то, что на католическое Рождество нерабочий день сохранялся, со всеми остальными проявлениями традиционных новогодних праздников новые советские власти боролись беспощадно. Даже не столько из-за их буржуазного и религиозного характера, как они объявляли официально, сколько по причине резкого падения производительности труда по всей стране в долгие новогодние праздники. Сама же новогодняя елка и все атрибуты, сопутствующие ей, во второй половине двадцатых годов стали считаться классово вредным пережитком прошлого. Советский атеизм решительно наступал на старые традиции.
Но, в усадьбе Горок, похоже, никто не считал новогодние празднования чем-то плохим. Потому что в гостиной стояла замечательная зеленая новогодняя красавица-елка ростом не меньше трех метров, пахнущая смолой и хвоей, и украшенная не только елочными игрушками и красной звездой наверху, но и самыми настоящими разноцветными электрическими гирляндами. А вокруг праздничного дерева собралась не только семья покойного вождя, а и дети обслуживающего персонала. Сестра Ленина Мария Ильинична Ульянова, незамужняя поседевшая брюнетка с большим лбом и тяжелым подбородком, которой уже было под пятьдесят, водила с ними хоровод вокруг елки и пела почему-то «Варшавянку». Совсем, конечно, недетская песенка. Но, тем не менее, все присутствующие весело подпевали.