Художник зыбкого мира

– Простите, сэнсэй, – прервал меня кто-то, скорее всего, Курода, как всегда перегнувшийся ко мне через стол, – но с трудом верится, что в таком месте, как эта фирма, художник может вообще хоть чему-то научиться.
– Я тоже так думаю, сэнсэй, – послышался еще чей-то голос – Объясните, пожалуйста, что именно вам дала работа на фирме Такэды? Судя по вашим описаниям, обстановочка там была вроде как на производстве упаковочных картонок.
Так оно всегда и получалось в «Миги-Хидари»: я беседовал с кем-то одним, а остальные вроде бы заняты были совсем другими разговорами, но явно держали ушки на макушке. И стоило им услышать, что мне задали какой-то интересный вопрос, как все прочие разговоры разом смолкали и мои ученики поворачивались ко мне, а в глазах у них так и светилось любопытство. Похоже, они старались не упустить ни крохи из тех сведений о жизни, которые я мог им дать. И при этом никак нельзя сказать, что они слушали меня не критически. Это были очень яркие, блестящие молодые люди, и бросаться необдуманными словами в их присутствии явно не стоило.
– Работая у Такэды, – сказал я им тогда, – я довольно рано получил один очень важный урок: даже если на своих учителей и полагается смотреть снизу вверх, все же не менее важно научиться подвергать их авторитет сомнению. Опыт, полученный в мастерской Такэды, научил меня никогда не следовать слепо за толпой и всегда тщательно обдумывать, а правильным ли является то направление, куда меня толкают. И если уж я что-то и старался вам всем внушить, так это необходимость обрести способность подниматься над привычным ходом вещей, над всякими нежелательными, разлагающими воздействиями, ибо мы потонули в декадентстве, как в болоте, сильно ослабив дух нашего народа за последние десять-пятнадцать лет.
Я, наверное, был немного пьян и говорил несколько напыщенно, но таков был стиль наших традиционных посиделок за угловым столиком.
– Это верно, сэнсэй, – сказал кто-то. – И все мы должны об этом помнить. И должны приложить все силы, чтобы подняться над привычным ходом вещей!
– И, на мой взгляд, мы, собравшиеся за этим столом, имеем полное право гордиться собой! – продолжал я. – Вокруг господствуют уродство и разврат. Но теперь – наконец-то! – в Японии начинает возрождаться более возвышенное, более мужественное начало, и все вы – часть этой новой духовной жизни. И я мечтаю, чтобы вы пошли еще дальше, чтобы вас повсюду воспринимали как разящее острие нового японского духа! И я искренне считаю «Миги-Хидари», – с этого момента я, пожалуй, обращался уже не только к сидящим за столом, но и ко всем, кто прислушивался к нашему разговору, – это прекрасное кафе, где мы так любим собираться, ярким свидетельством возрождения нашей духовной жизни. И все мы имеем право гордиться тем, что к этому причастны!
Часто, чем веселее становилось за нашим столом, тем больше собиралось вокруг нас других посетителей кафе; они либо тоже участвовали в спорах, либо просто стояли и слушали, впитывая идеи. В целом мои ученики с готовностью выслушивали мнения незнакомцев, хотя, конечно, если какой-нибудь зануда или тип с совершенно неприемлемыми взглядами уж очень начинал наседать, ребята довольно быстро оттирали его в сторону. Но, несмотря на жаркие споры и громкие речи, продолжавшиеся порой за полночь, настоящие ссоры в «Миги-Хидари» случались редко, ибо нас, завсегдатаев этого заведения, объединяла некая общая, основополагающая идея. В этом отношении кафе стало именно таким центром, о каком когда-то и мечтал Ямагата: царившую там атмосферу всегда отличала некая возвышенность чувств, там даже напиться можно было, не теряя при этом гордости и достоинства.
У меня дома сохранилась картина Куроды, самого одаренного из моих учеников, на которой как раз изображен один из вечеров в «Миги-Хидари». Картина называется «Дух патриотизма». Прочитав такое название, вы, наверное, подумаете, что Курода нарисовал солдат на марше или что-нибудь в этом роде. Нет, с точки зрения Куроды, дух патриотизма зарождался где-то глубоко в повседневной рутине и выражался, например, в том, где именно люди собираются, чтобы выпить и побеседовать, и с кем они при этом общаются. Эта теория была его личным вкладом – а он тогда верил в подобные вещи – в создание той атмосферы, что царила в «Миги-Хидари». Картина написана маслом; на ней изображены несколько столиков и очень похоже переданы колорит и обстановка заведения Ямагаты – особенно выразительны патриотические транспаранты и лозунги, свисающие с потолочных балок. За столиками сидят и беседуют посетители кафе, а на переднем плане официантка в кимоно спешит куда-то с подносом, уставленным напитками. Картина, по-моему, очень хороша. Куроде удалось весьма точно передать шумливую, пьяноватую, но в то же время очень достойную, даже несколько возвышенную атмосферу «Миги-Хидари». И когда я порой смотрю на эту картину, всегда испытываю определенное удовлетворение, вспоминая, что именно я – с помощью того небольшого влияния, которое давала мне тогда моя репутация в нашем городе, – помог созданию такого замечательного места.
 
Я и сейчас довольно часто, особенно засидевшись вечерком у госпожи Каваками, замечаю, что вновь возвращаюсь в своих воспоминаниях к былым дням и славному «Миги-Хидари». Ибо есть что-то в заведении госпожи Каваками, где мы с Синтаро обычно являемся единственными посетителями, в том, как мы сидим с хозяйкой за стойкой бара под низко висящими фонарями, что пробуждает в нас ностальгические настроения. Мы с Синтаро можем, например, вдруг начать обсуждать кого-то из нашего прошлого – сколько он мог выпить и какой он был смешной и манерный. А потом изо всех сил стараемся заставить и госпожу Каваками вспомнить этого человека и, пытаясь пробудить ее память, сами припоминаем все больше и больше забавных черточек этого человека. Вчера, к примеру, когда мы уже вдоволь посмеялись за чередой подобных воспоминаний, госпожа Каваками, как всегда, заключила:
– Хорошо, хорошо, но имени его я все равно не помню, хотя наверняка узнала бы его при встрече.
– По правде говоря, Обасан, – сказал я, припоминая, – он никогда и не был в числе завсегдатаев вашего заведения. А выпивать ходил обычно в кафе напротив.
– Ах, да, разумеется! В то большое кафе! И все-таки я, возможно, узнала бы его, если б увидела. А впрочем, кто знает? Люди так сильно меняются. Я то и дело встречаю кого-то на улице и думаю: да я ж его знаю, нужно поздороваться. А потом присмотрюсь, и всякая уверенность пропадает.
– И не говорите, Обасан, – вставил Синтаро. – Вот и я на днях так же поздоровался с кем-то на улице, думая, что это мой знакомый, а человек этот, видно, решил, что я не в своем уме, и поспешил прочь. Даже на приветствие мне не ответил!
Синтаро, похоже, был уверен, что это очень смешно, и громко расхохотался. Госпожа Каваками вежливо улыбнулась, но смеяться не стала, а повернулась ко мне и сказала:
– Сэнсэй, вы все-таки должны попытаться убедить ваших друзей снова начать приходить сюда! В самом деле, каждый раз, как встретится нам кто-то знакомый по старым временам, надо его остановить и предложить ему зайти в наш маленький бар. Может, тогда нам и удалось бы хотя бы отчасти восстановить атмосферу былых дней.
– А ведь это прекрасная мысль, Обасан! – воскликнул я. – Постараюсь все время об этом помнить. Я, пожалуй, действительно буду останавливать людей на улице и говорить: «А ведь мы когда-то были знакомы. Вы тогда частенько в наши места заглядывали. А теперь, наверно, считаете, что там больше ничего нет? Ошибаетесь! Бар госпожи Каваками по-прежнему на месте, и все потихоньку налаживается».
– Вот именно, сэнсэй, – закивала головой госпожа Каваками. – Надо им говорить, как их тут не хватает! Тогда и дела пойдут гораздо лучше. В конце концов, это ведь ваш долг, сэнсэй, вернуть сюда ваших старых приятелей. Здесь ведь вас всегда за вожака считали.
– Это точно, Обасан, – заметил Синтаро. – В стародавние времена сёгун, видя, что войско его после битвы рассыпалось по полю, всегда спешил вновь собрать своих воинов вместе. Вот и вы, сэнсэй, сейчас примерно в таком положении.