Змея на груди
– А как же презумпция невиновности? Мало ли что эти люди про себя наговорили? Вдруг эти молодые любовники на самом деле от ревнивого мужа спасались?
– Тогда она бы вам так и сказала.
– Может быть, эта Оксана хотела пыль в глаза пустить или не хотела, чтобы ее сочли пошлой, если она расскажет такую банальную историю? Вот она и сочинила героически-романтическую легенду, совсем в духе нашего времени. Включите телевизор, там все сериалы в таком ключе сняты.
– Что толку теперь гадать? Погиб человек. Необходимо найти того, кто это сделал, и при этом больше никто не должен пострадать. Сейчас поздно, навести справки я смогу только утром. Вы из дома не выходите и ждите моего звонка. Если к вам нагрянут, в чем я абсолютно уверен, действуйте по обстоятельствам, но особенно там не сопротивляйтесь. Они наверняка подготовятся, придут с ордерами, и все такое. Вот и весь мой ответ. Я же со своей стороны сделаю все, от меня зависящее.
– У меня к вам есть еще одна просьба. Я записала номер машины этой Оксаны или Тани. Узнайте, пожалуйста, в милицейской базе, на кого она записана. Номер простой С 772 ОР.
Ночью Пульхерия спала плохо. Дождь не убаюкивал своей монотонностью, а раздражал, все шуршал и шуршал по листве за окном. Он заполнил этим шуршанием все окружающее пространство, вытеснив из него остальные звуки. А под утро ей приснились змеи, огромные, жестокие и безжалостные. Они гремели погремушками на кончиках своих хвостов, стучались в дверь и с шипением требовали, чтобы она ее открыла.
Пульхерия открыла глаза и подумала: «Какое счастье, что это всего лишь сон», но ужас, который она пережила в своем кошмаре, был настолько реальным, что все остальные чувства на его фоне казались блеклыми и расплывчатыми.
Марина спала так крепко, что не слышала настойчивого стука в дверь. Она только перевернулась на другой бок, пробормотала что-то неразборчивое и опять сладко засопела.
В дверь уже не просто стучали, а, можно сказать, ломились. Даже не посмотрев в глазок, Пульхерия уже знала кто.
– Игорь Петрович, вы, когда в школе учились, случайно не барабанщиком были? – сердито спросила она следователя без всяких предисловий. – Впрочем, можете не отвечать! Все равно соврете.
– Почему вы так решили? – удивленно спросил Штыкин и пояснил: – Я насчет вранья?
– А когда это мужчины женщинам правду говорили? Им легче соврать что-нибудь красивое, лишь бы женщина к ним не приставала и не лезла в их примитивный мужской мир со своими расспросами.
Штыкину эти слова Пульхерии показались почему-то обидными, и он сказал правду:
– В школе я был знаменосцем, но всегда мечтал быть барабанщиком.
– Ого, как я понимаю, вы были активистом пионерского движения, следовали заветам дедушки Ленина и товарища Сталина. Впрочем, что я говорю? Сталин тогда уже почил в Бозе.
– С чего вы взяли? Может быть, я был хулиганом?
– Житейская логика. Если бы вы были хулиганом, тогда вам не доверили бы нести знамя. Вы же следователь, человеческие души препарируете, а такие бездарные вопросы задаете.
Они все еще стояли в коридоре, и Штыкин от неожиданного допроса Пульхерии как-то оробел и не решался пройти дальше. Сзади него топтался его помощник Мамонов, которого он взял с собой на случай возникновения каких-нибудь осложнений.
Пульхерия стояла босиком в ночной ситцевой рубашке с летающими розовыми слониками на голубом фоне. Волосы у нее торчали в разные стороны, придавая ей вид воинственно-трогательный. Так и хотелось подойти к ней и пригладить ее непослушные вихры.
– Ну, и долго вы будете так стоять? – спросила она и комично надула губы. – Вы небось вооружились до зубов всякими мерзкими бумажками, которыми собираетесь перед нами, беззащитными девушками, размахивать. Давайте, заковывайте нас в кандалы, ссылайте на галеры или в урановые рудники. – Она картинно простерла к Штыкину свои пухлые, словно у младенца, руки.
– Пульхерия Афанасьевна, кончайте свой балаган и давайте просто поговорим спокойно.
– Хорошо, – неожиданно быстро согласилась та. И, хитро сощурившись, спросила: – А ваш товарищ – немой статист или тоже участник представления?
– Это от вас зависит. Если вы будете вести себя хорошо…
– Можете не продолжать! Мы с вами не в детском саду, и вы не мой воспитатель. Я вас предупреждаю, что Марина Владимировна еще спит. Пошли на кухню, попьем чайку и побалакаем за жизнь и о делах наших скорбных.
– Пульхерия Афанасьевна, настройтесь, пожалуйста, на серьезный лад. Мы с вами будем говорить об убийстве. Если потребуется, я нашу беседу запротоколирую.
– Запротоко… что?! Так. Тогда у меня встречный вопрос. Можно? – она подняла, как примерная школьница, правую руку.
Штыкин кивнул.
– Если это серьезный допрос, с протоколом и соблюдением всех условностей, тогда где мой адвокат? Что-то я его не вижу. А? Адвокат, ау-у, где ты, родимый?
– Ну хорошо, – миролюбиво согласился Штыкин. – Пусть будет просто беседа. Но… – он поднял вверх указательный палец правой руки, – без балагана.
– Уважаемый Игорь Петрович, что же вы так серьезно относитесь к своей жизни? Живым из нее все равно никто не выберется.
– Мне хотелось бы еще немного пожить. А вот тому молодому человеку это сделать уже не удастся. А ведь его наверняка ждут родители, мама плачет, не может дозвониться.
– Боже, как трогательно. Вы, как я понимаю, так и не смогли установить личность убитого? – нахмурившись, спросила Пульхерия.
Они прошли на кухню. Мамонов взял со стола газету, уселся на диван и принялся читать. Пульхерия поставила на плиту чайник, достала чашки, сахарницу и печенье. Потом на минуту вышла и вернулась уже в шелковом халате с драконом на спине. Волосы она кое-как причесала и заколола заколкой.
Пока Пульхерия отсутствовала, Штыкин с удивлением подумал, что ему начинает нравиться эта женщина. Поначалу он принял ее за обычную домохозяйку, примитивно-милую, с убогим языком Эллочки-людоедки. Но с каждой минутой этот образ все больше расплывался и терял четкие очертания. Он почувствовал в ней противника равного себе, с которым ему интересно общаться. Штыкин понял, что все привычные уловки и штучки, с помощью которых он заставлял собеседника раскрыться, расколоться, вывернуться наизнанку, приобретенные за долгое время работы следователем, с ней не сработают. И это огорчало его. Теперь его основной задачей было привлечь ее на свою сторону, превратить из противника в союзника. Интуитивно следователь чувствовал, что единственно возможный для этого путь – откровенность. Вернее даже, откровенность за откровенность. И он решил первым показать ей пример.
– Нет, к сожалению, пока нам это не удалось. Я очень надеялся, что вы нам поможете.
– Я?
– Уверен, что вы его знаете.
– В вашей уверенности я не сомневаюсь. У вас ведь наверняка есть определенная версия случившегося, и вы будете отстаивать ее насмерть, – жестко проговорила Пульхерия. – Я даже могу вам ее рассказать.
– Ну-ка, интересно, – усмехнулся в пушистые усы Штыкин.
– Давайте проведем эксперимент, – Пульхерия метнулась к шкафчику, достала блокнот и вырвала из него листок. – Вот, изложите в нескольких словах вашу версию, а я вам – свою. А потом сравним.
– Согласен.
Штыкин на минуту задумался и написал на листочке аккуратными ровными буквами: «Жена развлекалась на даче с любовником.
Неожиданно вернулся муж. Завязалась драка, муж ударил ножом любовника в грудь».
Пульхерия не стала раздумывать и тут же принялась писать в блокноте. Через минуту она протянула его Штыкину.
– Вот, читайте.
Штыкин прочел вслух: «Муж застукал на даче свою жену с любовником. В завязавшейся драке он ударил его ножом в грудь. Любовник умер».
– Скажите, Пульхерия Афанасьевна, – Штыкин сдвинул брови к переносице, а его глаза стали колючими, холодными словно льдинки, – откуда вы знаете, что парень был убит ножом в грудь? Это ведь секретная информация, я вам ее не сообщал.
– Секретная?! Дешевый прием, господин следователь, – рассмеялась она, – прежде чем попасться вам на глаза, я возле дома потусовалась, разговоры соседей послушала. Одна женщина, которая вызвала милицию и «скорую помощь», в подробностях рассказывала, как к ней прибежал хохол и сообщил ей всю эту вашу секретную информацию.