Главред: Назад в СССР. Книга 3

– Я понял, – кивнул директор. – Помещение есть, оно совсем маленькое для танцевального или, скажем, театрального кружка. Могу посодействовать, Евгений Семенович, для вас – почту за честь.
– Спасибо, Константин Филиппович, – искренне поблагодарил я.
– Туда, правда, перевезли архивы избы-читальни из Дятькова, – развел руками Сеславинский, а потом принялся заваривать нам свой фирменный «кофий».
Я сразу понял, о чем он говорит: Дятьково – это деревня на границе с Андроповском. Ее недавно снесли для строительства новых городских домов, сломали и старую избу-читальню. Интересно, что там за архивы? Всегда было интересно копаться в старых бумагах… Столько открытий можно совершить, не сходя с места!
– Нас это не смущает, Константин Филиппович, – кивнул я. – Если нужно, мы и приберемся.
– О, не утруждайтесь, прошу вас! – Сеславинский смешно всплеснул руками. – Когда вам потребуется помещение?
– Завтра, – ответил я. – После сдачи номера в половину седьмого вечера.
– Тогда, быть может, сходим осмотреться? – тут же предложил директор. – Попьем кофию и направимся…
С напитком мы закончили быстро – подспудно всем хотелось поскорее освободиться. Я торопился домой к Аглае, Сеславинскому просто было неприятно общество чекиста, хоть он это и старательно скрывал. Сам Поликарпов относился к нашей беседе как к части работы и вряд ли испытывал к потомку «лишенцев» что-то личное. Просто не хотел рассиживаться по причине конторской прагматичности.
Комната и впрямь оказалась маленькой, но для собраний вполне подходящей. Еще и напоминала нашу редакционную библиотеку книжными стеллажами. Только здесь они были заставлены наспех – сразу видно, что содержимое привезли недавно и еще не успели отсортировать. Я подошел к одной из полок, с интересом разглядывая корешки старых книг. Задел плечом какую-то папку и…
Со звуком, напоминающим плеск воды, на пол посыпались фотокарточки и отрезки пленки. Я попытался удержать лавину, но сделал только хуже. Старая папка окончательно развалилась, накрыв меня дождем снимков. Подобрав один из них, я с любопытством всмотрелся в старую фотобумагу. Карточка пожелтела, на ней почти ничего не было видно. С сожалением отложив ее, я взял один из отрезков пленки. Она была испачкана чем-то серо-синим, но кадры можно было разобрать.
– Что это? – с интересом спросил Поликарпов, подбирая еще один отрезок.
Я посмотрел на свет – со старой фотопленки на меня смотрели люди в старомодных тулупах, косоворотках, платьях… Это же не просто какой-то архив!
– Позвольте-ка, – попросил Сеславинский, надевая на нос очки. – Это же… это… Я могу ошибаться, но это похоже на фотографии Тюлькина!
– Кого, простите? – уточнил чекист.
– Народный фотограф! – выдохнул я. – Константин Филиппович, вы знали об этих снимках?
– Нет! – воскликнул директор. – Их… привезли совсем недавно, я планировал разобрать архив. Только дел сейчас с празднованием Нового года, сами понимаете…
– Евсей Анварович, вы на машине? – я повернулся к чекисту. – А то я свою отпустил…
– Да, меня ждет водитель, – сказал Поликарпов, непонимающе глядя на меня.
– Нам нужно срочно ехать к развалинам Дятькова! – заявил я. – Константин Филиппович, вы с нами?
– Разумеется! – воскликнул директор ДК.
– Евсей Анварович, это очень важно! – я повернулся к чекисту. – По дороге все объясню.
* * *
В будущем Россию и нашу Тверскую область захлестнула мода на частные музеи. Как правило, они создавались местными активистами – краеведами, историками и просто неравнодушными людьми. Мне доводилось бывать во многих, когда я готовил спецматериал. Например, в селе Михайловском под Тверью – там работал Музей гвоздарей. Местные просто взяли в аренду здание, привели его в порядок и подготовили экспозицию со старыми вещами. Патефоном, маслобойками, ткацкими станками, самодельными игрушками. И получился музей старого деревенского быта, посвященный местным ремесленникам – васильевским и михайловским гвоздарям.
У нас в Любгороде тоже открыли похожий музей, и среди экспонатов там было несколько пожелтевших снимков деревенского фотографа Архипа Тюлькина. Их случайно обнаружили в районном ДК почти полностью сгнившими и рассыпавшимися… А основное собрание, как впоследствии выяснилось, погибло в развалинах дятьковской избы-читальни. Той самой, о которой мы только что говорили столь буднично. А я-то ведь и не сразу об этом вспомнил! Но главное, что все-таки сознание Женьки Кротова из двадцать первого века вовремя выдало нужную информацию.
 
Обо всем этом, разумеется, скрыв источник своих знаний, я рассказал Поликарпову, пока мы мчались на серой кагэбэшной «Волге» в сторону разрушенной деревни Дятьково.
– Это же достояние нашей малой истории! – не переставал восклицать Сеславинский. – Евгений Семенович, как хорошо, что вы тоже знали о Тюлькине! И хорошо, что вспомнили!
– Неужели он настолько ценен, этот ваш Тюлькин? – спросил чекист. – Что такого в этих старых фотографиях?
– Пройдет время, Евсей Анварович, – сказал я, – и за этими кадрами будут охотиться, чтобы восстановить память о нашем прошлом. А мы сейчас с вами эту память спасаем.
Машина затормозила возле разрушенного деревенского дома, присыпанного ярко-белым снегом.
 
Глава 8
 
Номер сдавали в бешеном темпе. И это с учетом того, что у нас почти все было готово еще вчера! Однако меня словно накрыло самоедством – я без конца лакировал тексты, чтобы не ударить в грязь лицом, и с той же целью несколько раз менял фотографии. Замучил и корректуру, и верстку, но в итоге сдал почти идеальную газету. Почти – потому что нет предела совершенству.
Параллельно с этим я бегал к нашим фотографам – Андрею и Лёне – проверял качество проявки почти рассыпающейся пленки. Вчера нам с Сеславинским и Поликарповым удалось спасти остатки архива Тюлькина, и парни весь день занимались тем, что бережно тиражировали старинные фотокарточки. Увы, некоторые кадры безвозвратно погибли. Слишком долго архив пролежал под снегом.
И все равно – то, что удалось проявить, пусть и с огрехами, было настоящим сокровищем. На нас смотрели дятьковские крестьяне, позирующие для деревенского фотографа. Надевшие, как водится, все лучшее, словно на праздник. Были у Тюлькина и пейзажи, которые уже давно канули в Лету, подобно разрушенной деревне. Но в основном он снимал людей. Свадьбы, семейные праздники, сельскую жизнь… В какой-то момент меня осенило.
Я собрал внеочередную, даже можно сказать экстренную планерку, причем не у себя в кабинете, а в ленинской комнате. Метранпаж Правдин пока еще терпеливо ждал моей отмашки для запуска газеты в печать, но я знал, что скоро его ожидает еще одно изменение. Небольшое, но очень важное.
– Коллеги, – обратился я к журналистам. – Наша с вами редакция запускает особый проект…
– Евгений Семенович, когда вы все это успеваете придумывать? – захлопала ресницами Люда, тут же ойкнув и извинившись за то, что перебила меня.
– Когда любишь свое дело, на него всегда есть время, – улыбнулся я, взволнованно перебирая в руках распечатанные снимки. – Для начала поднимите руки, кто слышал о фотографе Тюлькине.
Я, конечно, не ожидал единодушия, но результат меня, откровенно говоря, расстроил. Руки подняли только старики – Шикин, Горина и Метелина. Даже мой друг Бульбаш, к сожалению, не знал о талантливом самородке из уничтоженной деревни Дятьково.
Впрочем, теперь я зато понимаю, почему в будущем этого человека почти забудут и лишь в начале две тысячи двадцатых запоздало начнут собирать по крупицам уцелевший архив. А сколько ведь таких Тюлькиных жило и творило в первой половине гремучего двадцатого века! Их снимки потом будут массово лежать на помойках вместе со старыми семейными альбомами людей, не помнящих своего родства и не ценящих прошлое. А многое просто сгниет и рассыпется пылью в заброшенных деревенских домах. Корни подобного отношения растут отсюда, из противоречивой истории нашей страны… Страны, как сказано в грустной шутке, с непредсказуемым прошлым. После семнадцатого мы боролись с пережитками царской власти, и старая Россия с хрустом французской булки превратилась в Атлантиду. А очень скоро в такой же затерянный континент превратится и Советский Союз. Если, конечно, сидеть сложа руки и ничего не делать!