Ты создана для этого
Она что-то показывала ему своими длинными пальцами на экране ноутбука. Обручального кольца не было, только на указательном пальце виднелось тоненькое золотое кольцо с маленьким топазом в центре. Мужчина сосредоточенно кивал, пока девушка говорила. Она что-то писала в блокнот, лежащий рядом с ее чашкой. Он наблюдал, как она делала глотки и облизывала губы, чтобы на них не оставалось следов кофе. Что это? Любовь или просто увлечение, кто знает?
В кафе вошла пожилая женщина. Заказав у бариста кофе и сандвич, села за столик у окна. Она выглядела безупречно. Белые брюки, туфли-лодочки, сережки с жемчугом. Судя по всему, ей уже исполнилось шестьдесят, а может, даже и больше. И тем не менее она была красивая и стильная, без всяких следов подтяжки или липосакции. Удивительно, как женщинам этой страны удается так изысканно и грациозно стареть.
Я вспомнила свою мать и то, как постепенно преображалось ее лицо, которое в конце концов стало выглядеть смешно и некрасиво. Многие годы она неистово пыталась предотвратить неизбежное старение. Раз в несколько месяцев придумывала что-то новое. Густо подводила внешние уголки глаз. Ей удаляли лишнюю кожу на лице, а потом натягивали и подшивали высоко над висками. Жир из накопленных жировых отложений высасывали и пересаживали в щеки и губы. Грудь подтягивали, специальным насосом выкачивали жир из живота.
В детстве я обожала наблюдать, как она готовилась к выходу в свет. Отца часто приглашали на разные рауты, благотворительные обеды, балы и презентации чего-нибудь общественного, например, очередного крыла больницы. Все было продумано до мелочей. Она долго и тщательно накладывала макияж, терзала свои волосы, укладывая их в высокую прическу. Потом втискивалась в платье на два размера меньше, которое бы подошло женщине младше ее лет на двадцать.
– Ты такая красивая, – обычно говорила я ей.
– Нет, я недостаточно хороша, – всегда отвечала она. Но иногда добавляла: – Это было раньше, до того, как ты родилась.
Было много всего, в чем мать меня упрекала. Я должна была чувствовать свою вину за то, что у нее испортилась фигура, истончились волосы, обвисла кожа, за то, что отец перестал обращать на нее внимание.
Он ни разу не попытался уговорить ее отказаться от пластических операций. Наверно, он ей мстил таким образом.
Сэм любит меня такой, какая я есть, он, по крайней мере, так говорит. Это значит, что я обязана быть стройной, ухоженной, делать депиляцию, очищать кожу скрабами и лосьонами, чтобы она была гладкой и блестящей, как у спелого плода.
Однажды, в самом начале наших отношений, он даже меня побрил. Заставил встать в ванне, сам сел подо мной и стал медленно выбривать волосы между моими ногами. «Я хочу, чтобы ты выглядела вот так», – сказал он.
Я с восторгом посмотрела вниз, на свое обновленное тело. Меня любят, подумала я тогда, именно так чувствуют себя те, кого любят.
В течение шести лет нашей семейной идиллии я встаю рано утром, пока Сэм еще спит и видит сны. Я чищу зубы, освежаю лицо и расчесываю волосы. Выщипываю брови, слегка подкрашиваю ресницы, выдергиваю волоски, растущие над верхней губой, срезаю кутикулы и ороговевшую кожу с пяток, которые потом смягчаю кремом. Крашу ногти лаками разных цветов, в зависимости от сезона. Сбриваю все волосы со своего тела, увлажняю и смягчаю кожу. Опрыскиваю себя духами, мажу подмышки дезодорантом, пользуюсь салфетками для интимной гигиены, чтобы источать запах цветов, а не женщины. Все это я делаю для того, чтобы, проснувшись, Сэм увидел меня свежей и ухоженной и чтобы я была в полной боевой готовности, если он меня захочет. «Я – твоя, – говорю я, – вся твоя».
Но это ложь. Маленькую частичку себя я приберегаю для самой себя.
Где-то около полудня я почувствовала, что проголодалась. Я покинула кафе и пошла по мощеным тихим улочкам, освещаемым ярким солнцем. Какой приятный очаровательный город, подумала я. Нью-Йорк совсем не такой и никогда не сможет быть таким. Здесь совсем другая атмосфера, другие люди, которым чужды разврат и жестокость. Они не знают, что такое нищета и тоска. Они открыты и доброжелательны.
На улице Гётгатан я нашла кафе, в витрине которого аккуратным рядочком были выставлены румяные пироги. Зашла вовнутрь, сделала заказ и села за маленький столик в углу. Официантка принесла пирог и салфетку, разложила столовые приборы.
– Спасибо, – я поблагодарила ее по-шведски, и она мило улыбнулась в ответ. Пирог оказался нежным и не слишком тяжелым. Было приятно и непривычно есть в одиночестве, и я испытывала давно забытые ощущения из другой жизни.
Расправившись с пирогом, я заказала кофе, чтобы продлить удовольствие. Кафе постепенно заполнялось людьми. Я заметила, что официантка смотрит в мою сторону. Она подошла.
– Вы не будете возражать, если тот мужчина сядет за ваш столик? – поинтересовалась она.
Это тот самый мужчина, которого я уже видела раньше.
– Можно? – спросил он, указав на стул напротив меня.
– Конечно, – улыбнулась я.
– Вы – американка, – сказал он, сев на стул.
– К сожалению, да, – ответила я.
Он рассмеялся. Я попыталась повторить движения той девушки, за которой я недавно наблюдала. Как она нежно и неторопливо касалась своих губ. Я провела пальцами по своим губам, наблюдая за его реакцией. Он не сводил с меня глаз.
– Что вы здесь делаете? – спросил он. – Приехали сюда по делам или отдохнуть, поразвлечься?
– О, я всегда развлекаюсь, – улыбнулась я. И снова дотронулась пальцами до своих губ.
– Вы мне кого-то напоминаете, – сказал он.
– Я так часто слышу эти слова.
– Вы в отпуске?
Я сделала паузу.
– Мне нужно уладить здесь кое-что, – сказала я.
Мне хотелось казаться таинственной и загадочной женщиной, которая могла бы свести с ума такого мужчину, как он. Я сделала маленький глоток кофе и опять коснулась губ. Потом грустно улыбнулась, внезапно отвернулась и рассеянно посмотрела на улицу, будто вспомнила о своей тайне или душевной боли.
Естественно, он проглотил наживку. Я заметила, что, наблюдая за мной, он заерзал на своем стуле.
* * *В Нью-Йорке я проделывала нечто похожее неоднократно. В большом городе это очень просто. Практически невозможно встретить одного и того же человека дважды. Он каждый раз будет выглядеть по-другому в зависимости от того, что делает и где находится, – гуляет ли по парку, бродит по залам музея «Метрополитен» или коротает часы в публичной библиотеке. Сама я была женщиной в красном платье или синем пальто, могла надеть шарф с рисунком из красных губ. Я была адвокатом, аспиранткой, акушеркой, антропологом, владелицей галереи. Меня звали Доминикой, Анной, Леной или Франческой. Я была каждой из тех женщин, но только не Мерри. В такие моменты я получала истинное наслаждение, которым ни с кем не делилась. Это представление было предназначено исключительно для меня. Мое тайное развлечение. Только однажды оно зашло слишком далеко.
Когда я была еще маленькой девочкой, я больше всего любила вертеться перед зеркалом в ванной комнате. Время от времени воровала у мамы помаду или кое-что из ее украшений. Представляла себя моделью, актрисой, иногда девушкой, сгорающей от любви к своему возлюбленному, или обманутой женой. Мне нравилось наблюдать за своими превращениями. Пыталась разговаривать разными голосами с разными акцентами, придавать лицу разные выражения. Я могла играть эти роли часами напролет, и мне такое занятие никогда не надоедало, впрочем, как и сейчас. Вероятно, у меня талант перевоплощения, способность входить во всевозможные образы и выскальзывать из них, словно они были платьями, которые висели в шкафу и ждали, когда их наденут и начнут в них кружиться.
– Кстати, я – Ларс, – сказал мужчина.
Он протянул мне руку и задержал в ней мою. Пока Ларс обедал, я развлекала его историями о своей недавней поездке на Мальдивы.
– Представляете, – смеялась я, – провести две недели на тропическом острове, имея в своем распоряжении только зимний гардероб мистера Олега Карпалова!