Ради милости короля

* * *
Ида сидела в верхней комнате у открытого окна, и весеннее солнце заливало ее колени и рубашку, которую она шила для Роджера. Она могла бы прибегнуть к услугам швеи, но предпочла работать сама, чтобы ее изделие касалось его кожи, где бы он ни был. Роджер распахнул дверь и стремительно вошел в комнату, и Ида почуяла беду. От него слегка пахло конским и своим потом, но он не был энергичен и благодушен, как обычно после физических упражнений. А затем она увидела пергамент в его руке, и внутри ее все оборвалось.
– Что это? – спросила Ида.
Неделя. Они пробыли вместе всего неделю. Неужели пора разлучиться?
Роджер сел напротив жены у окна, где они в свою первую ночь в этом доме, в интимном полумраке свечей, кормили друг друга поджаренным хлебом, сочащимся маслом.
– Уильям Лонгчамп вернулся! – прорычал он. – Высадился не где-нибудь, а в Ипсуиче – в моем собственном порту. Созывает совет. Через неделю я должен быть в Сент-Олбансе.
Иду охватило смятение. Не смирясь с изгнанием, в прошлом году Лонгчамп пытался высадиться в Англии, но ему не дали. Она не ожидала, что канцлер повторит попытку… На этот раз ему удалось.
– Какой еще совет?
– По повелению короля. Ричард назначил его ответственным за сбор и передачу выкупа императору Германии Генриху. – Роджер взглянул на бумагу в руке, словно на кусок гнилого мяса. – Как только первые семьдесят тысяч будут заплачены, Ричард получит свободу, но император требует заложников для гарантии нашей добросовестности.
– Что вы говорите? – Внезапно встревожившись, Ида выпрямила спину.
Роджер недолго помолчал и произнес:
– Лонгчамп приказал мне стать заложником, а также Ричарду де Клеру и епископам Рочестерскому и Чичестерскому. Кроме того, он требует, чтобы мы взяли в качестве заложников своих сыновей… в том числе Гуго.
Руки Иды в ужасе взметнулись ко рту.
– Он не может так поступить!
– Он попросил Алиенору отдать одного из внуков.
– Вы не можете отдать ему сына, только не Гуго! – Ее затошнило.
– Я и не собираюсь, – с мрачной решимостью ответил Роджер. – Это часть переговоров. Просить слишком много, чтобы выказать благоразумие, согласившись на меньшее. Лонгчампу придется довольствоваться мной. Мне не десять лет, и я могу позаботиться о себе. Но я не отдам нашего сына.
Слова мужа не успокоили Иду. Не подчиняться приказам опасно, и, даже если Роджер сумеет защитить Гуго, сам он станет щитом и жертвой.
– Но вам все же придется отправиться в Германию?
– По всей вероятности. – Роджер смотрел в окно, избегая ее взгляда.
Ида засунула руки под шитье, чтобы муж не заметил их дрожи. Германия! Это все равно что Иерусалим.
– Когда вы уезжаете? – севшим голосом спросила она.
Он сложил пергамент и засунул за пояс.
– Завтра. У меня мало времени.
Иду словно ударили в живот.
– Тогда мне нужно собрать ваши вещи, – услышала она собственный голос. – Вам понадобится парадный наряд и несколько смен белья… Я… – Она сглотнула. – Я думала, мне хватит времени закончить вашу рубашку…
Ида опустила взгляд на мягкий отбеленный лен в своих руках и заморгала. Слеза упала на ткань и оставила прозрачное пятно. Еще одно лето пройдет впустую. Еще один широкий шаг к старости.
– Ида… – Он потянулся через оконный проем и взял жену за руки. – Это мой долг…
– Да, – сухо согласилась она. – Я не отпустила бы вас, но мне тоже известен мой долг.
Ида высвободилась и лихорадочно заработала иглой. Шов шел вкривь и вкось, и она укололась, испачкав чистую белую ткань своей кровью.
– Оставьте, – произнес Роджер. – Это не важно. У меня хватает рубашек.
– Нет, важно! – закричала она вне себя от ярости и нестерпимой боли. – Возможно, не для вас. Для мужчины рубашка – это просто рубашка. Но для жены, которая ее сшила, которая плакала над ней и кололась до крови, это намного больше, чем… чем долг. – Ида вскочила.
Когда Роджер протянул к ней руку, она выставила ладонь, чтобы остановить его.
– Нет! – отрезала она. – Мне нужно собраться с духом. Оставьте меня в покое.
 
Ида удалилась в спальню и задернула занавеску. Глаза наливались слезами, но она знала, что должна дать выход чувствам и двигаться дальше, выплакаться и казаться спокойной.
Роджер последовал за ней, отдернул занавеску.
– Я бы остался, если бы мог, – произнес он с ноткой раздражения, отчего Ида вздрогнула. – Но, давая клятву верности Ричарду, я обещал служить ему в подобных обстоятельствах, и кем я стану, если нарушу свой обет? Все слезы мира ничего не изменят.
– Знаю, – печально ответила Ида. – Но по крайней мере я могу выбирать, плакать мне или нет.
Он развернул ее и грубо притянул к себе:
– Вы полагаете, когда я покину вас завтра, мне захочется унести с собой воспоминание о ваших слезах?
– А может, мне нужно, чтобы вы унесли именно это воспоминание, – парировала она, превозмогая боль.
Они стояли совсем близко, задержав дыхание. Ида подумала, что сейчас Роджер отвернется и уйдет. Отчасти ей хотелось этого и чтобы ее горе стало всеобъемлющим, но он лишь схватил ее крепче и жарко поцеловал, и она ответила, так что их дыхание смешалось.
– Я скажу вам, какое воспоминание я хочу унести, – произнес он. – Более того, покажу.
Роджер подхватил жену на руки и увлек в супружескую постель.
* * *
Рано утром, еще в серых сумерках, Ида наблюдала, как Роджер удаляется от Фрамлингема со своим отрядом рыцарей, оруженосцев и священников, везя вещи на вьючных лошадях. Он не взял повозку, желая выиграть время. Гуго гордо стоял рядом с матерью, вскинув голову и по-мужски засунув руки за пояс, хотя Ида знала, что через час он снова станет мальчиком и будет гонять мяч или скакать на лошади наперегонки с друзьями.
Ида была не в силах улыбаться, но подняла руку в ответ на прощальный салют Роджера. Она не видела его лица, когда он скакал прочь, но чувствовала его напряжение и вспоминала о часе, который они провели вчера днем в спальне, и обо всем, что не было произнесено, но было сказано на интимном языке прикосновений. Роджер тоже не улыбался. Все, что у них осталось, – зловещее равновесие, необходимое, чтобы идти по тонкому канату над острыми ножами внизу, часть которых они выковали сами.
Когда последняя лошадь выехала за ворота Фрамлингема, гусак поспешил через двор, шипя и гогоча, словно преследуя незваных гостей. В другой раз столь комичное зрелище изрядно повеселило бы зрителей, но сегодня никто не смеялся.
 
Глава 31
 
Сэндвич, август 1193 года
Сильный шквальный ветер окрасил волны в серый цвет и подернул мраморными разводами белой пены. Море билось в борта и брызгало солью. О настоящем шторме речь не шла, но Роджер знал, что в пути будет сыро и холодно, а тех, кто подвержен морской болезни, вывернет уже через пару часов. Сам он не слишком страдал от нее, разве что при очень сильной качке.
Прибывший юноша встал рядом с Роджером, глядя на свежеоснащенный и нагруженный провизией корабль. Плечи подростка поднимались и опускались в такт учащенному дыханию, и у него был вид почуявшей добычу борзой. В возрасте почти четырнадцати лет Уильям Фицрой служил оруженосцем в доме юстициария Джеффри Фицпитера, пока ему не приказали стать заложником при выкупе единокровного брата.
На юноше была котта из роскошной шерсти, окрашенной сернистым колчеданом и усеянной серебряными жетонами. Подбитый мехом плащ скрепляла круглая серебряная брошь на плече, а ноги были обуты в мягкую красную кожу – красивую, но непрактичную, по мнению Роджера. Его собственный наряд состоял из прочных вещей, способных пережить превратности путешествия, а сапоги были сшиты из грубой воловьей шкуры, щедро навощенной для защиты от дождя и моря.
Роджер был искренне рад, что Ида не знает о судьбе юноши и не сходит с ума от беспокойства. Прощание с мужем далось ей нелегко, и, увидев, как жена отреагировала на требование Лонгчампа отдать Гуго, он решил не говорить ей, что Уильям тоже в списке заложников. Меньше знаешь – крепче спишь.