Стану смелой для тебя (СИ)

Эта поездка вновь окунула в почти пережитое отчаянье с головой. Напомнило, насколько она одинока и что даже после смерти Петра она будто лишена права любить его так, как любит. В полный голос. До сих пор. Это право забрали у неё люди, сведшие мужа в могилу. Родные дети. Первая жена. Монополия на Петра Щетинского – у них. У Лены же – только монополия на слезы о его утрате.
Лена откровенно боялась момента, когда ей позвонит Санта. Она знала, как больно это сделает дочери. Но к своему стыду – сдержаться не смогла.
Санта приехала к ней той же ночью на такси. Они провели ее вместе.
И, как всегда, в отличие от Лены, чьи эмоции выходят наружу слезами, в Санте они только копились. Клокотали, отзывались дрожью, но держались внутри.
* * *
По-настоящему задеть гордость человеку со здоровой самооценкой сложно. Очень сложно сломать девочку, которая всё детство купалась в родительской любви. Которой ни на секунду не дали в ней усомниться.
Она не будет реагировать на истеричные попытки задеть людей, которые сами того не понимая, себя же ими унижают.
Она не будет брать на слабо или на ровном месте быковать.
Она не будет просить там, где просить бессмысленно.
Она не позволит за свой счет ставить галочки в череде побед.
Всё это – о людях, которые что-то компенсируют в себе.
А Санте компенсировать не надо.
Возможно, она была лишена той уверенности, которая присуща многим, но попытки решить проблему с собой – путь куда более конструктивный, чем позорные выплески своей закомплексованности на окружающих. Злости. Бессилия. Неспособности ни на что повлиять и ничего изменить.
Понимание этих элементарных истин позволяет по-другому смотреть на поведение людей в принципе и не тратить себя на идиотские попытки кому-то что-то доказать.
Но вся философия идет прахом, когда тебя бьют действительно больно. Причем под дых. Когда рвут тебе сердце слезами твоей мамы. Самого светлого человека. Самого ценного для тебя. Той, чья слезинка стоит дороже, чем желание самоутвердиться любого живущего на этой планете человека. Той, которая могла бы сделать кучу зла каждому из обидчиков. Которая могла крутить Петром, как захотела бы. Которая могла бы настраивать против уже взрослых сыновей, которая могла быть куда более холодной к Даниле, которая могла бы перестраховываться, настаивая на том, чтобы Пётр записывал всё имущество на Санту, на неё же оформлял бизнес.
Которая могла бы быть сукой не меньшей, чем окружившие её твари, но Лена – другая. И за это проливает свои горькие слезы, которые отзываются злостью уже у Санты в душе.
Дочь уехала от мамы только убедившись, что Лена немного пришла в себя.
В субботу утром вдове Петра звонил Данила, но трубку Лена не взяла. Сама Санта смотрела на мобильный, чувствуя, что клокочущая злость разрастается до необъятных размеров.
Потому что он причастен. Потому что он в курсе. Потому что своими руками принес приглашение. Потому что уговаривал. Потому что знал, как для Лены это важно. Потому что наверняка видел тот же блеск в глазах, которому радовалась Санта. Видел… И не притормозил. Стыда не испытал. Не задумался. Непонятно только, за что. И зачем так низко, мелочно. Зачем это ему.
Зачем в такое впутываться? Неужели самому не противно?
Но, видимо, нет.
Ночью, когда мама спала, Санта несколько раз пересмотрела размещенные фотографии с награждения.
Там были все. Там были её братья. Там был Данила. Альбина там была. Максим. Все, кроме Лены.
Они улыбались, позируя для фотографов. Салютовали бокалами и хвастались свежими достижениями. Они были счастливы, довольны, блестели и блистали.
А Санта во всём этом видела огромную издевку над своей семьей в усеченном составе. Над мамой, над любившим её больше жизни отцом.
От людей, которых не было бы в тот вечер и в том месте, не повлияй на их судьбу когда-то Пётр.
Ту самую стипендию Чернов вручал с Игнатом. И это полоснуло новой болью. Старший брат Санты был очень доволен. Чернов – спокоен…
 
А Санту будто изнутри разрывало. Потому что она же ему сказала… Он же знал, насколько для Лены это важно. Знал, но даже это не затормозило.
Мозг взрывался от концентрации лицемерия, ненависти и вранья, которое связало всех этих людей в плотный клубок.
Ведь Игнат для Чернова – конкурент. Ведь они сражаются не на жизнь, а на смерть, а для такой мелкой, унизительной мести беззащитной женщине – не погнушались объединиться.
Зачем это Игнату – понятно. Он никогда не успокоится. Но Чернов… Неужели сообщение Санты задело настолько? Неужели поэтому спрашивал, собирается ли и она ехать? Неужели так хотел, чтобы плохо было ей?
Если бы всё то, что пережила Лена, Санта пережила сама – она в жизни не стребовала бы ни с одного человека ни одного ответа. Просто вычеркнула бы из жизни, строя её дальше с осознанием: каждый из участников – враг. Но обида за маму, злость за неё же, не дали уйти по-английски.
Ей надо было посмотреть в глаза Чернову. И кое-что сказать. Это вряд ли заденет его, но это освободит огненный шар, который обжигает изнутри, не дает толком жить, делает из неё – гуманиста, такого же человека-суку, которую он держит при себе. А может каким является сам.
В ночь на понедельник она не спала. Лежала на своей кровати, глядя в потолок, переживая фантомные боли, слыша фантомный мамин плач.
Прокручивала в голове разговор, которым планировала закончить историю своей туповатой влюбленности в представления о человеке, им не соответствующем.
Лицемерном. Лживом. Мелочном…
Недостойном того времени и тех сил, которые вложил в него Пётр.
Недостойном её восхищения.
Маминой теплой улыбки недостойном.
Санта знала, что этот день станет для неё последним в Веритас, но это не вызывало ни страха, ни грусти.
Ей просто нужно было озвучить то, что должно быть озвучено. И посрать, что с этой информацией будет делать Чернов. Скорее всего – ничего. Но из его жизни она уйдет – хлопнув дверью. И рано или поздно станет больше. Встанет выше. Наступит момент, когда посмотрит сверху…
И забьет на благородство, которому учил отец. Ударит его так же, как он помог в очередной раз дать моральную пощечину её матери.
С самого утра офис гудел разговорами о пятничном вечере, слыша которые, Санту только сильнее трясло. Никто не знал, чем такое красочное событие обернулось для одной женщины. Для всех это – повод гордиться Веритасом и своей причастностью, а для Санты…
Необходимость затыкать уши наушниками, отключать звук, и проверять, нет ли Чернова на месте.
Его, как назло, не было. Это злило сильней. Это сильней накручивало.
Не появись он до вечера – ей придется переживать ещё один такой же день в ожидании. А ему… Всё равно.
Он помог самоутвердиться Щетинским. Наверное, даже что-то за это для себя получил. Не придурок же, должен был понимать, что за маленькое одолжение – всего лишь уговорить наивную вдову принять приглашение, – Игнат с его долбанутой мамашкой на многое пойдут.
Даже интересно было, на чём сторговались. В чём слезы Лены Даниле помогли.
И об этом можно было бы спросить, появись он на горизонте. Санте было по холодному любопытно, как он сам оценил помощь Петра.
Без вот этих лицемерных фотографий на тумбах и «я чувствую долг». По-настоящему.
Чернов не появился в Веритасе ни к обеду, ни к четырем.
Санта спрашивала у Тамары, та ответила, что информацией не обладает. Ею не обладали и другие юристы.
Позвонить ему сама Санта не смогла бы – не умела в актерстве, не смогла бы притвориться.
Но с каждой минутой ожидания гнева становилось всё больше. Самообладания – меньше. Слова, которыми она в него выстрелит, – всё более острыми. Сама она – отчаянней.
Наверное, это было написано у неё на лице.
К несчастью, именно в тот момент, когда к ней навстречу по коридору шла Альбина.
Её вид тоже всколыхнул. Потому что эта в тот вечер сияла.