Артист (СИ)

— Сам не знаю, — Гриша только что разругался с носильщиками и присел отдохнуть на перевёрнутый ящик, — раньше мы никому не говорили, где будем снимать, выбирали такие места, чтобы народу было поменьше, а тут как с цепи сорвались
— А сейчас сказали?
— Только начальнику станции по секрету, — ответил Розанов, и ударил по ладони кулаком, — значит, он проболтался.
— Только своим и только по секрету, — согласился Сергей. — Я тут слышал, счетовод ваш пропал, Матвей Лукич, как без него заплатят?
— Парасюк? — помрежа больше волновала толпа людей, — с чего ты взял, что он пропал?
— Сам мне говорил недавно, в ресторане. Не помнишь?
— Нет, — Гриша пожал плечами, — он вроде уезжал куда-то по делам, но уже вернулся обратно. Он нам всем должен, не ты один такой. С Парасюка раньше времени что-то получить, это надо, чтобы чудо произошло. Свирский дал с утра пятьдесят рублей, их уже нет, а вещи кто будет переставлять?
Травин встал, оставив Гришу одного грустить, и пошёл в сторону вагона, там явно не справлялись, а сидеть просто так без дела он не очень любил. Насчёт оплаты он не волновался, потому что сам себе уже заплатил, а вот где счетовод пробыл двое суток, это молодой человек собирался выяснить, осталось только Парасюка найти и вызвать на откровенный разговор. Сергей думал, что сделает это ближе к вечеру, однако увидел счетовода гораздо раньше.
Тот появился на привокзальной площади в двуколке вместе с каким-то парнем лет двадцати, который правил лошадью, но не остался сидеть в повозке, а спрыгнул вслед за Парасюком. В руках у Матвея Лукича был потёртый кожаный портфель, несмотря на тёплую погоду, мужчина застегнул пиджак на все пуговицы и ежился.
— Заболел чем-то, — сказал он Грише, который метался от съёмочной площадки к Муромскому и милиции, — еле в себя пришёл. Где Свирский?
— Вот-вот будет, — Розанов покосился на сопровождающего, — это с вами?
— Да, взял себе на время помощника, еле на ногах стою.
Парасюк забрал себе одно из кресел, его новый приятель подтащил деревянный ящик и уселся рядом. Лицо у счетовода было бледное, пальцы дрожали, Сергей издали наблюдал, как Матвей Лукич старается изобразить, что увлечён бумагами, но на самом деле где-то в облаках витает. Момент для расспросов был вроде как подходящий, Травин подошёл к оставшимся двум ящикам, чтобы оттащить к вагону, и словно походя поинтересовался, что там с его семьюдесятью рублями. Счетовод рассеяно кивнул, сказал, что как только придёт время, Сергей всё получит, видно было, что отвечает он, только чтобы отвязаться. Травин навязываться пока что не стал, парень, сидящий рядом с Матвеем Лукичом, заинтересовал его куда больше.
Лицо у нового помощника счетовода было открытое и честное, взгляд прямой, руки большие и натруженные, одет он был аккуратно, в чистую рубашку и жилет. Белобрысый, рослый и румяный, хоть сейчас на плакат лепи. На груди блестел комсомольский значок.
— Сергей, — молодой человек протянул ему руку.
— Генрих, — парень крепко её пожал и приветливо улыбнулся.
Свободного покроя брюки почти не обнажали щиколотки, но Сергей заметил внизу, около ботинка, кожаный уголок, отошёл с ящиком, дождался порыва ветра — под брючиной у Генриха вырисовывались ножны. Не тесак, но и не перочинный ножичек, лезвие где-то сантиметров пятнадцать, и ещё столько же рукоять. Парень сидел расслабленно, словно ни о чём не беспокоясь, и уж точно не собирался в чём-то счетоводу помогать. Иногда он бросал взгляды в сторону вокзала, там Сергей заметил невысокого, но тоже белобрысого парнишку лет пятнадцати, очень похожего на Генриха, в мешковатых штанах и коротких сапогах. Парнишка лузгал семечки, опершись о фонарный столб.
В четверть первого наконец появился красный Фиат, из задней двери с трудом вылез Свирский с перемотанной гипсом ногой и гипсовым наплечником, опёрся на Сашу и Витю, водитель тут же развернул автомобиль и уехал. Свирского донесли до кресла, он схватил мегафон и заорал:
— Посторонние, немедленно покиньте площадку.
 
Посторонние оглядывались друг на друга, но уходить не собирались. Свирский несколько раз крикнул, потом швырнул мегафон на землю и начал орать на осветителей. Сергей тем временем на всякий случай проверил маузеры, лежащие в одном из ящиков. По дописанному варианту сценария из одного должен был стреляться персонаж Муромского, молодой человек тщательно осмотрел каждый пистолет, все они были разряжены. Маузеры оказались с полным комплектом — с деревянной кобурой, превращающейся в пристяжной приклад, и запасными магазинами. Семьдесят девять бесфланцевых унитарных патронов калибра 7,63 × 25 мм бутылочной формы лежали отдельно, в картонной коробке, почти ровно на восемь полных магазинов, ещё один, восьмидесятый патрон, лежал где-то в районе грота Лермонтова. Проверял оружие Травин не таясь, даже демонстративно, вот только никто из присутствующих не смутился, разве что Муромский подошёл, и давясь смехом, обещал сегодня в Сергея не стрелять, а ограничиться самоубийством. От артиста за несколько метров несло спиртным, он был в отличном настроении, крики и угрозы Свирского на него не действовали.
Малиновская приехала ещё через полчаса, когда почти всё было готово к съёмке. Толпа к этому времени чуть поредела, а после того, как Варю двадцать минут гримировали, аудитория ещё уменьшилась. В основном уходили одинокие мужчины, их путь лежал в чайную, торговавшую спиртным. Травина Зоя разукрашивать не стала, всё равно его снимали издали или со спины, на Муромского ушло ещё десять минут.
В этот раз Свирский сам бегать с камерой не мог, «Дебри Парво» установили на штатив перед окном вагона, оператор Савельев приготовился снимать изнутри, крупным планом. Мила хлопнула нумератором, Муромский приосанился, и вытянул руки вперёд, словно стараясь удержать уезжающую пару. Малиновская сперва выскочила из вагона, между двумя экранными персонажами происходила сцена ревности и прощания, Варя гордо отворачивалась, когда Муромский, стоя на коленях, доставал из кармана деньги и драгоценности, стеклянное ожерелье, изображавшее бриллианты, она швырнула на землю, а на попытку артиста схватить её за руку отвесила пощёчину, причём настоящую. По толпе прокатился рокот, особенно волновались зрительницы.
Наконец Клара Риттер и её муж-миллионер распрощались, и Варя поднялась в вагон, где её уже ждал Травин. Она зашла в купе, прижалась лицом к стеклу, изображая сомнение, переходящее в уверенность, её экранный муж отыграл целую гамму чувств прямо перед камерой Свирского, оставшихся зрителей собрали в кучу, и они изобразили провожающих. В вагоне было тесно — у противоположного окна, напротив двери, стоял Савельев, объёмный живот оператора загораживал проход. Рядом с ним Мила готовилась передать указания от Свирского, которые транслировал со ступеней вагона Гриша. Осветители, Саша и Витя, подпирали Савельева с другой стороны, хотя толку от них не было никакого.
Наконец, Варя повернулась так, чтобы Сергей оказался к оператору в пол-оборота со спины, тушь на правом глазу потекла от закапанной слезы, придавая сцене мелодраматический оттенок, потом она обхватила руками Травина за шею, и прижалась напряжёнными губами к его рту. Муромский за стеклом изобразил отчаяние, и приставил пистолет к виску, а потом картинно, как это бывает в фильмах, упал.
— Не шевелитесь, — прошептала артистка, — руку выше, под затылок.
Поцелуй длился по меньшей мере минуту, оператор не жалел плёнки, чтобы потом было из чего выбирать, губы у Малиновской сначала были сомкнуты, и она просто елозила ими по уголку рта Сергея, но потом ему это надоело, и он поцеловал её по-настоящему. Варя, почувствовав это, распахнула глаза, попыталась вырваться, но Травин держал крепко, готовясь получить как минимум удар коленом в пах. Малиновская неожиданно ответила на поцелуй, обняла молодого человека покрепче, запустила руку в взъерошенные волосы.
— Снято, — крикнула Мила, дождавшись сигнала от оператора, она стояла в проходе и пыталась разглядеть, что творится в купе, но за спиной Савельева ничего не видела.