Госпожа "Нет". Измена Альянсу (СИ)

— Надо распорядиться, чтобы СМИ несли ответственность! — выпалила Фелиция. — И закрыть парочку самых оголтелых.
— На каком, позволь тебя спросить, основании? — лениво поинтересовался Эдвард, уже зная, какой ответ он услышит.
— Потому что все это — клевета!
— Лил, это не так, — мягче, чем планировал, ответил император, поймав умоляющий взгляд Джаспера. — И порку детей мы отменили всего десять лет назад, в отличие от всего просвещенного мира. И ребенка этого гражданин империи вывез нелегально, более того, этот болван шантажировал мать, что доказала в суде Эмбер Дарра. А хуже всего то, что завтра я, действительно, буду собирать заложников от аристократических родов.
— Глупости, — пожала плечами Лил. — Все понимают, что эти «заложники» — лишь дань традиции. И в любом случае, подростки в совершенной безопасности в лучшем колледже страны!
— Это наши граждане понимают. И то, как мне кажется, не все. А вот весь остальной мир — нет. Представляешь, как это выглядит со стороны: Император Эдвард традиционно, раз в год, отбирает у безутешных отцов и матерей их сыновей и дочерей. И дети покидают семьи, живут в закрытом интернате, становясь заложниками короны, гарантами верности их родов.
— Как в каком-нибудь средневековье, — добавил Джаспер.
— Ничего, кроме неприличных трат на обучение подростков, корона не несет, — отчеканила Фелиция. — И если отменять эту традицию, то только для того, чтобы наши жадные аристократы учили своих отпрысков в лучших заведениях за свой счет!
Эдвард удивленно посмотрел на сестру. Герцог Йоркский вздохнул:
— В любом случае, отменить сейчас церемонию означало бы признать поражение перед Альянсом. Альвион не может себе этого позволить.
— В последнее время мне кажется, что Альвион вообще ничего не может себе позволить, — пробурчал Эдвард.
Фелиция снова поджала губы но возражать не стала.
  
Глава 6
 
Эдвард покинул Керрингтонский дворец достаточно рано. Сестра была не в настроении, и император не успел переговорить с Джаспером наедине. Хотя, может быть, для подобного разговора было еще рано. Прежде чем начинать войну против древнейших родов, надо было все еще раз тщательно взвесить. Он проворочался полночи, но так и не решил, что же ему делать.
На следующее утро стоя в гардеробной император с тоской рассматривал себя в зеркало. Старинное, в массивной деревянной раме, оно отражало высокого мужчину в военном алом мундире. Темные волосы уложены с кажущейся небрежностью, на лице застыла маска отстраненного безразличия. В ярко-голубых глазах таился холод. Эдвард ненавидел этот день.
— Ваше величество, вы позволите? — вопрос камердинера был риторическим.
Тяжелая, подбитая горностаем алая мантия легла на плечи. Бархат, расшитый золотом: львы стоят на задних лапах, как символ правящей династии. Каждый раз выходя на публику, император надеялся, что мантия привлечет внимание зоозащитников, они сообразят, что на мантии натуральный мех и поднимут шум по поводу убийства животных, после чего Эдварду только и останется, что под влиянием общественности отказаться от ношения такой тяжелой и неудобной вещи. Но зоозащитники просто преступно обходили вниманием данный факт. Приходилось надевать и носить жаркий мех летом. Традиции, чтоб их!
— Ваше Величество… — тихий голос слуги вывел императора из состояния задумчивости, он взглянул на слугу и сделал шаг назад, позволяя закрепить на плечах массивную золотую цепь, на плоских звеньях которой были отчеканены гербы стран, входящих в имперское содружество. На цепи был закреплен золотой телец, висевший на бриллиантовом банте — старейший орден имперского содружества. Тоже, между прочим, тяжелый.
Дождавшись кивка императора, камердинер распахнул двери, повинуясь молчаливому приказу, слуги с торжественными лицами внесли сейф на антигравитационной платформе.
Имперская корона. Тяжелый золотой обруч, украшенный более чем тремя тысячами драгоценных камней.
Эдвард вдруг вспомнил, когда отец впервые показал ему эту корону. Кажется, тогда тоже был такой же день.
 
День юных гарантов мира — как он именовался по указу императора Георга Первого, который возродил традицию — дикую с точки зрения и всего остального мира, и нынешнего императора. Благополучно забытую еще в средневековье. Что втемяшилось в голову августейшего предка, с чего он решил, что жизнь старшего в роду станет веским основанием не начинать бунт или не вступать в заговор…
Сложно сказать. Эдвард подозревал, что дело было во временном помутнении рассудка. Но… тогда слово императора было законом для подданных. И теперь раз каждый год старшие дети знатных семей приезжают в столицу, чтобы как утверждают инфосайты всех миров, «стать заложниками имперского режима», а на самом деле учится в одной из самых престижных школ Альвиона. Между прочим, за счет казны и налогоплательщиков.
Эдвард дважды предлагал законопроект об отмене этой традиции и дважды парламент отказывал еще в первом чтении. «Мы — империя, — утверждали все эти лорды, важно сидящие на неудобных деревянных скамьях в огромном зале. — Вся наша страна зиждется на традициях».
Император подозревал, что все эти заседающие в парламенте аристократические роды, которые на людях заливались слезами, расставаясь со своими детьми, в тайне, вернувшись из дворца, расстегивали воротники парадных мундиров и, радостно потирая руки, откупоривали шампанское, чтобы отпраздновать такую удачу. Во всяком случае, на следующий день они выглядели именно так: с осоловевшими взглядами и мешками под глазами.
У самого Эдварда эта традиция рождала какой-то иррациональный ледяной ужас. И это при том, что неврастеником император уж точно не был. И богатой фантазией не отличался. Но ему иной раз мерещилось, что он вынужден отдать приказ убить гарантов мира. Подростков.
При каких обстоятельствах — он и сам не знал. Фантазии просто не хватало, чтобы смоделировать ситуацию — и слава богу. Но… каждый раз накануне этого действа, ему снился один и тот же кошмар. Он отдает приказ. Гробовая тишина. И взгляды… Взгляды приговоренных детей.
Поэтому его императорское величество был зол. Пикеты у дворца не придавали ему благодушия. А уж вчерашний вечер и тот был за гранью…
Мысленно Эдвард перебирал все те слова, которые хотел бы сказать кабинету министров, но никогда не скажет, потому что не хочет опускаться до уровня этих окончательно зажравшихся идиотов.
Корона привычной тяжестью легла на голову, обруч сдавил виски, вызывая головную боль. Эдвард вздохнул. Придется потерпеть часа два. Зато завтра он точно распустит кабинет министров. И пускай это вызовет кризис, обновление крови пойдет на пользу империи.
— Ваше величество! Пора, — подошел сэр Тоби и низко поклонился.
Император хмуро взглянул на него, заставил все-таки отвести глаза первым. Еще один кандидат на отставку. Хотя… Отставка лорда Норрака автоматически означает ухудшение отношений с Фелицией… Впрочем, куда уж хуже. После смерти отца, они будто на расколотой льдине и течение утаскивает их с сестрой друг от друга все дальше. Впрочем, об этом следует подумать позже, после церемонии.
В сопровождении лакеев, несущих мантию, он прошел до тронного зала и остановился перед закрытыми дверями, ожидая неизбежного.
Звуки фанфар. Затем полная тишина и монотонное:
— Его императорское величество…
Огромные двери распахнулись, точно занавес в театре. Лакеи моментально отпустили края мантии, а сэр Тоби отступил вглубь галереи. Эдвард Пятый тяжело вздохнул и с последними словами распорядителя, чинно и степенно объявляющего все титулы императора, вошел в тронный зал.
Это величественное, ало-золотое помещение всегда поражало своими размерами. Будучи совсем маленьким, Эдвард втайне от всех прокрадывался сюда, забирался на алое с золотыми львами кресло, стоящее под балдахином, представлял, как станет императором. Отец однажды застал его здесь, усмехнулся, потрепал по голове и будничным тоном сообщил, что когда Эдвард займет трон, то его самого уже не будет. В тот день игра прекратилась.