Тебе больно? (ЛП)

— Не прячь свои слезы, bella — красавица. Ты такая красивая, когда плачешь.
— Мне так...
— Я сказал, что не буду извиняться, пока не буду говорить серьезно. Я предлагаю тебе сделать то же самое, — говорю я ей, отворачиваясь. Я думал, что мне станет легче дышать, когда я это сделаю, но она все еще занимает слишком много места в моей груди.
Я не могу выбросить из головы вчерашний вечер, снова и снова проигрывая его в голове. Я сказал, что больше никогда не буду трахать ее, но в самый слабый момент поддался. Кошмар о том, как моя мать бросила меня на этих чертовых ступеньках, смеясь, когда уезжала от меня, был свеж в моей памяти.
Мне нужно было вырваться из него, и видеть доказательства того, что Сойер испытывает во мне непреодолимую потребность, было слишком хорошо, чтобы сопротивляться. Потому что прямо передо мной был человек, который не мог отпустить меня, даже когда не хотел ничего больше, чем этого, и все, что я хотел сделать, это убедиться, что она не сможет меня отпустить.
Несмотря на то, каким жестоким я могу быть, она так легко для меня раскрывается. Как будто она была создана специально для меня.
Сеньора Катерина говорила мне, что все мы — творения Бога, но я никогда не верил в это дерьмо. Но если бы это было правдой, то на хуй его за то, что он сделал ее бичом моего проклятого существования.
И на хуй его за то, что он сделал ее единственной, кого я хочу больше всего.
Это был тот кошмар, на который ты надеялся? 
Нет, было хуже. 
И так оно и было. Как будто я нацарапал все свое сопротивление угольным шариком в глубине бумаги, а она взяла гребаный ластик, пока не осталось ничего, кроме блеклых остатков того, как я ее ненавидел.
— Мне жаль. И, возможно, тебе тоже. Не поэтому ли ты сказал Сильвестру больше не трогать меня? — настаивает она. — Потому что ты больше не хочешь, чтобы мужчины причиняли мне боль?
Я пожимаю плечами.
— Если он это сделает, я просто сделаю то, что обещал.
От мысли о том, что я вырежу свое имя на ее нежной коже, мой член становится все толще. Она не дает мне сожалеть, когда причинять ей боль так чертовски пьяняще.
Она подходит и встает передо мной, ее более низкий рост заставляет меня смотреть вниз. Ее лицо искажено в гримасе, и она смотрит на меня. Как мило. 
— Это уничтожает цель не причинять мне боль.
— Я никогда не говорил, что не хочу причинить тебе боль.
— Ты не будешь вырезать свое имя на моей коже, урод.
Я вскидываю бровь.
— Наблюдай, bella ladra — прекрасная воровка.
Она рычит.
— Тебе нравится трахать меня, когда ты делаешь мне больно, Энцо. И ты сказал, что не будешь, если я не буду умолять, чего я никогда не сделаю.
— Ты такая же ненадежная, как и я, когда дело доходит до траха, и прошлая ночь была ярким тому подтверждением. Это может стать для тебя сюрпризом, детка, но я все равно не верю ни одному твоему слову.
Опустив руки, я бросаю последний взгляд на темнеющий океан, волны которого становятся все более свирепыми по мере приближения шторма. Даже те, что лижут наши ноги, становятся все злее. Затем я поворачиваюсь и направляюсь к маяку, предвкушая еще одну ночь, проведенную в темной комнате, где нет ничего, кроме моих собственных мыслей и девушки, от которой я хочу убежать, но не могу. Даже когда ее нет рядом.
— Знаешь, не все, что я говорю — ложь, — говорит она, спотыкаясь о камень, когда бежит за мной. Я качаю головой в неверии, что у нее нет сколов на передних зубах или кривого носа, учитывая, как часто она спотыкается. Она почти разбила себе лицо столько же раз, сколько Сильвестр хрипит каждый раз, когда двигает мускулами.
— И откуда мне это знать? — отвечаю я. — Ты солгала обо всей своей личности.
— Я солгала о своем имени, Энцо. А не о том, кто я как личность.
Гнев, постоянно кипящий под поверхностью, снова бурлит, как кастрюля с водой, оставленная на конфорке слишком долго. Во второй раз я поворачиваюсь и смотрю ей в лицо. Это застает ее врасплох, в результате чего она отшатывается назад и снова чуть не падает на задницу.
 
Голубые глаза расширились, она в шоке смотрит на меня, а я выплевываю:
— Ну вот, опять ты врешь. Ты солгала о том, кто ты есть как личность, Сойер. Ты лгала. Потому что девушка, которую я забрал домой, была не тем же человеком, что и та, которая украла у меня жизнь. Мне все равно, кем ты себя называешь, потому что я это вижу. Vuoi sapere cosa vedo — Хочешь знать, что я вижу? Я вижу лишь лживую воровку, которая заботится только о себе.
Ее глаза наполняются слезами на полпути моей речи, и, черт возьми, если это не заставляет меня хотеть и ударить ее, и взять назад все, что я сказал. Она так меня закрутила, что я не могу разобраться в себе.
Как так получается, что я хочу причинить ей боль и в то же время защищаю ее от самого себя? 
Она выглядит такой чертовски грустной, но часть меня все еще убеждена, что это фасад. Красивый, маленький костюмчик, в который она наряжается, чтобы заставить людей сочувствовать ей.
Рыча, я отворачиваюсь, но она хватает меня за руку и останавливает. Я не совсем уверен, что она видит, когда я оглядываюсь на нее, но этого достаточно, чтобы она отпустила меня, как будто держалась за раскаленную кочергу.
— Я не хотела его украсть, Энцо, — настаивает она. — У меня... у меня не было выбора, понимаешь?
Ветер набирает силу, завывая, он рвет ее волосы и нашу одежду, настолько сильный, что я напрягаю позвоночник.
— У тебя всегда есть выбор. Ты могла бы сделать что-нибудь еще в своей жизни, кроме как воровать у людей.
— Я не могла! — кричит она, ее голос трещит. Она дрожит, но я не могу понять, от наплыва эмоций, бурлящих внутри нее, или из-за усиливающегося ветра. Слезы льются по ее щекам, она смотрит на меня печальными глазами.
И в этот момент я ненавижу ее еще больше. Потому что, чем дольше я смотрю на нее, тем труднее, черт возьми, дышать. Меня бесит, что она имеет такой контроль надо мной, что у нее столько власти, что она может высасывать кислород из моего тела, как будто это ее власть.
— Почему, Сойер? — кричу я в ответ, выбрасывая руки, активно борясь с сильным ветром. Нам нужно попасть внутрь, но мне нужно знать, почему она сделала что-то настолько ужасное.
Ее нижняя губа дрожит, и она отводит взгляд.
Я опускаю руки, выпрямляя позвоночник, ее ответ написан на этом обманчиво красивом лице.
— Ты мне не скажешь, — заключаю я.
Она качает головой, несколько слезинок проливаются. Ее рот открывается и закрывается, борясь за слова.
Но я уже потерял интерес.
На этот раз, когда я отворачиваюсь, она не останавливает меня. К тому времени, как мы заходим в маяк, тишина по сравнению с внешней становится почти оглушительной. Сильвестр ставит на стол три стакана с виски. В центре — несколько зажженных свечей.
— Свет погаснет с минуты на минуту, — говорит он, бросая на нас знающий взгляд. Я не знаю, слышал ли он нас, но, честно говоря, мне плевать.
— Я думаю, я собираюсь... — начинает Сойер, но Сильвестр машет рукой.
— Давай, не оставляй старика пить в одиночестве. Вы также можете остаться сегодня допоздна. Я обычно не люблю, когда у нас бури.
Прочистив горло, она кивает, одаривая его натянутой улыбкой.
— Конечно.
Не глядя на меня, она проходит мимо и садится за стол, делая знак занять место рядом с Сильвестром.
По причинам, которые я пока не готов назвать, это выводит меня из себя, и горечь по отношению к ней только усиливается. Все, что она делает, просто... выводит меня из себя.
Молча, я сажусь напротив них, откидываюсь на спинку шаткого деревянного стула и беру стакан с виски. Я смотрю на них, делая медленный глоток, наблюдая, как Сойер сгибается под тяжестью моего взгляда, а Сильвестр встречает его в упор. Вкус бурбона с пряностями расцветает на моем языке, обжигая горло по пути вниз.
Как раз так, как я люблю.