Александр Дюма

Но жизнь шла своим чередом, и 21 ноября 1836 года в театре «Порт-Сен-Мартен» состоялось первое представление «Свадьбы и похорон». Александр и Мари-Луиза присутствовали на премьере. Зал был настроен доброжелательно, некоторым куплетам даже аплодировали. Автор преисполнился гордости. А Мари-Луиза… она на такое не рассчитывала! Неужели ее шалопай не зря забавляется тем, что складывает словечко к словечку?
Однако, несмотря на аплодисменты и смех зрителей, она все еще опасалась, как бы литературные успехи Александра не повредили его продвижению по служебной лестнице в канцелярии герцога Орлеанского. Ей вспоминался Огюст Лафарж, тот элегантный клерк из нотариальной конторы, который некогда поселился в Вилле-Котре, а потом захотел стать писателем и в конце концов умер всеми забытый и заброшенный, сожалея о выгодах «конторы» и оплакивая свое нынешнее бедственное положение. Только бы Александр не решил подобно ему бросить надежную службу ради призрачной славы! Не станет ли для него приманкой успех «Свадьбы и похорон»? Не увлекут ли ее «малыша» крики «браво», которые сегодня звучат, а завтра могут умолкнуть, на путь, усеянный ловушками и западнями?
Занавес упал под восторженный гул. Александр прикинул, на что можно рассчитывать при пятидесяти представлениях; подсчитать оказалось совсем просто, теперь следует вычесть полученный от Порше аванс… Да, конечно, останется не так уж много, но зато он поднимется еще на одну ступеньку. Может быть, надо было подписаться не Дави, а Дюма? И он пообещал себе в следующий раз так и сделать. И тут услышал, как человек, сидевший в соседнем кресле, встает со словами: «Ну-ну, это еще не та пьеса, на которой держится театр!» [34]
Резкое замечание ошеломило Александра, он едва удержался от того, чтобы влепить пощечину недовольному зрителю. Однако, как ни странно, порыв гнева скоро улегся, уступив место трезвому рассуждению. Был найден выход. Задетый за живое, Дюма решил «отыграться», сочинив другую пьесу. Но – сменив соавтора.
Теперь его выбор пал на Фредерика Сулье, многословного драматурга, который с равным успехом кропал диалоги и руководил рабочими на своей лесопилке. Сулье тут же согласился попробовать. Францию к тому времени покорили сочинения Вальтера Скотта, и решено было инсценировать роман «Old Mortality», переведенный на французский язык, поставив его на сцене под названием «Шотландские пуритане». Увы, дальше первого наброска дело не пошло: у каждого из двух соавторов оказалось свое, причем непреложное, мнение насчет деления по эпизодам и поведения основных персонажей. Разочарованный Александр предпочел сменить тему и работать в одиночестве.
Хорошенько порывшись в исторических книгах, он набрел на историю конфликта между братьями Каем и Тиберием Гракхами. Пьеса «Гракхи» была написана стремительно, и вскоре Дюма уже показывал ее друзьям. А они высказались пессимистически: слишком много политики, слишком много жестокости, слишком много призывов к народу!.. Даже если цензура и пропустит это подстрекательское сочинение, ни один театр не отважится его поставить.
Александр, не унывая, засунул рукопись в дальний ящик и принялся за рифмованное переложение шиллеровского «Заговора Фиеско в Генуе». Но и тут промашка! В этой пьесе оказалось полным-полно республиканских выпадов, которые тоже могли не понравиться властям. А пока он гнул спину над инсценировкой, усердно пересказывая историю странного заговора Фиеско с ее двумя героями, один из которых, для начала попытавшись уничтожить тиранию, в свой черед сам становится тираном, а второй продолжает непримиримую борьбу за свободу, – пока он так старательно трудился, исписывая страницу за страницей, в маленьким мирке канцелярии герцога Орлеанского происходили глубокие и серьезные изменения.
Благоприятную обстановку следовало использовать. Поняв, что кругом происходят перемещения и повышения, Александр вынырнул из своих литературных трудов и, набравшись смелости, попросил Удара назначить его на должность с окладом в тысячу восемьсот франков. Тот согласился, добавив, правда, что Александру ради прибавки придется перейти из канцелярии в службу социальной помощи. Можно ли было рассматривать это как повышение по службе? С одной стороны – да, поскольку прибавили жалованье, а вот с другой – нет, поскольку теперь, занимаясь благотворительными делами, он будет пребывать в безвестности, вдали от ослепительного сияния его королевского высочества. Хотя не все ли ему равно? Главное – это три сотни франков прибавки к годовому жалованью! Такие деньги никогда не помешают человеку, у которого на руках мать, любовница и малыш!
 
Вообще-то Александр все реже и реже навещал Лор Лабе и с каждым разом испытывал, приходя к ней, все большее разочарование. Привычка притупила желание, и, как ни старался молодой человек пробудить в себе нежность, его только раздражал вечно болтавшийся между ним и любовницей ребенок, который пускал слюни, лепетал что-то невнятное, хныкал и упорно называл его «папа».
К счастью, Мари-Луиза по-прежнему ничего не знала или делала вид, будто ничего не знает об этой уже обременительной для сына связи. И каким же облегчением для него было, исполнив свой долг по отношению к незаконной семье, вернуться домой к матушке! Она-то, по крайней мере, не задавала ему никаких нескромных вопросов, она постоянно восхищалась всем, что он делает, и для полного счастья ей было достаточно смотреть на него, слушать его, быть рядом, дышать одним воздухом. Настолько же, насколько Александр блаженствовал в роли сына, он оставался равнодушен к мысли о том, что и у него самого есть сын. Но, разумеется, одной только Мари-Луизы, хотя она и была в его глазах воплощенным идеалом женщины, ему было недостаточно, он искал вдали от нее мимолетных встреч, легких побед над слабо обороняющейся добродетелью, поверхностных связей, – и это неизменно удавалось. Когда ты красив лицом, крепок телом, здоров, силен и при этом у тебя чарующий взгляд и хорошо подвешен язык, ты всегда будешь иметь успех у женщин. Если бы только директора театров были к нему так же благосклонны! Но те утверждали, будто ничем не смогут ему помочь, пока он не «сделает себе имя».
Самому же Александру отсутствие громкого имени нисколько не мешало посматривать в сторону Французского театра. После смерти Тальма барон Тейлор, королевский комиссар при театре, искал способов вновь завоевать публику, охладевшую к «Комеди Франсез» после кончины кумира. Тейлор изощрялся, придумывая декорации, костюмы, выбирая постановки, которые показали бы всем, что спектакли театра по-прежнему великолепны: как раз в это время состоялась премьера грандиозной исторической комедии «Людовик XI в Перонне» по роману Вальтера Скотта «Квентин Дорвард». Снова Вальтер Скотт! Александр подумал, что он был тысячу раз прав, намереваясь использовать сочинение этого автора для создания собственного драматического произведения. Фредерик Сулье, присутствовавший 15 февраля 1827 года на первом представлении «Людовика XI в Перонне», вышел из зала в полном восторге. Теперь он, несколькими месяцами раньше отказавшийся работать над «Шотландскими пуританами» того же Вальтера Скотта, признал, что был не прав, теперь он снова увлекся проектом.
Александр, обрадованный этой переменой мнения, не сомневался в том, что перья, трудящиеся в братском единении, приведут соавторов к победе. Наставниками в искусстве строить диалог, внезапно поворачивать ситуацию и усиливать напряжение для них были Шекспир, Шиллер и все тот же Вальтер Скотт, но вместе с тем они полагались на силу собственной молодости, которая должна была помочь им обновить сюжеты и методы великих предшественников.
А в то время как они трудились, «заново создавая» исторический театр, Карл Х совместно с Виллелем сделали все для того, чтобы недовольство правительством возросло, попытавшись навязать так называемый «закон справедливости и любви», который должен был задушить прессу налогом в один франк с каждого печатного издания. Выступления против этого «варварского», по выражению Шатобриана, закона последовали незамедлительно. Начались уличные беспорядки, принявшие такой размах, что Виллелю пришлось отозвать проект. Слишком поздно! Недоверие к власти распространялось все шире. 29 апреля, во время парада Национальной гвардии на Марсовом поле, Карла Х встретили злобными выкриками: «Долой министров! Долой иезуитов!» Александр, затерявшись в толпе солдат-граждан, кричал громче всех. В тот же вечер Национальная гвардия была расформирована.