Это лишь игра (СИ)

Потом будто встряхнула шок и с деланной бодростью сказала:
– Но ты даже не думай отчаиваться. Все получится, слышишь? Я пойду к директору. Может, в школе организуем сбор… кто сколько может…
– Нет! Не надо! С нами работает фонд… И нам сказали, что самостоятельно организовывать сбор не надо. Иначе они… в общем, не надо. Ну и главное, я не хочу, чтобы кто-то знал. Я – против.
– Но почему?
– Не хочу, – упрямо повторила я. Как ей объяснить, что мне просто невыносимо всё это? Что мне хочется хотя бы казаться обычной? – Не говорите никому, пожалуйста.
Она ответила не сразу. Сначала просто смотрела на меня с жалостью, потом кивнула.
– Хорошо, Лена.
Но мне показалось, что она все равно не успокоится.
– А Герман? Герману ты сказала? Вы же с ним… дружите.
– Нет. Ему я тем более не хочу об этом говорить, – категорично ответила я и тише добавила: – К тому же он скоро уезжает. За границу.
– Да, я знаю, – вздохнула она.
Затем нас прервал звонок с урока. Олеся Владимировна дала мне свой кардиган, который мне доставал до колен. И даже проводила вниз, в фойе.
После разговора с ней мне, конечно, стало легче. Но дома снова навалился удушающий стыд. Что бы она ни говорила, а это позор. Не знаю, как завтра пойду в школу. Как в глаза Герману посмотрю…
Весь сегодняшний день я об этом думаю, извожусь, терзаюсь. А вечером приходит Герман.
Я не слышала, как он постучал. Его, оказывается, впустила бабушка. Потому что я в какой-то момент прилегла на кровать, свернулась калачиком и незаметно задремала. И вдруг чувствую, кто-то меня касается. Гладит по волосам. Открываю глаза – он. Сидит рядом, смотрит на меня ласково и улыбается, перебирает пальцами мои пряди.
– Привет. Вот ты заставила меня понервничать, – усмехается он.
От удивления даже про стыд забываю. И про то, что боялась с ним даже встречаться. А вот вижу его и счастлива. Всегда бы так просыпаться.
– Как? Почему? – бормочу я спросонья.
– Пропала, на звонки не отвечаешь…
– Ой, я совсем забыла включить звук у телефона. Извини.
– Ну, не знаю, не знаю, – улыбается он. Потом оглядывается – нет ли поблизости бабушки, наклоняется ко мне и целует…
  
49. Лена
 
Герман, конечно, меня вчера успокоил. Про мой ужасный казус не упоминал, но зато так на меня смотрел, пока был у нас дома! Я просто отогревалась и таяла под его взглядом. И разговаривал с такой нежностью, что даже бабушка потом, когда он ушел, сказала:
– Какой славный мальчик… так тебя любит…
– Что сразу любит? – смутилась я. – Может, просто я ему нравлюсь.
Бабушка только улыбнулась в ответ. Помешкав, я все же спросила:
– А что, правда, думаешь, любит? По-настоящему? А как это заметно?
И кто бы мог подумать, что после такого кошмарного дня я лягу спать в прекрасном настроении. Но утром опять иду в школу и нервничаю. Уже не из-за Германа, а из-за наших. Вдруг опять смеяться будут.
Легко Герману – его совсем не волнует, кто что скажет или подумает. Раньше я считала, что это неправильно. Даже ненормально. А теперь порой мне и самой хочется вот так же быть свободной от общественного мнения.
Подхожу к школе и возле ворот встречаю Олесю Владимировну. Здороваюсь с ней, она в ответ приветливо улыбается.
– Доброе утро, Лена. Как ты?
– Ничего, спасибо.
Она оглядывается на поток учеников, бредущих в школу, и говорит:
– Отойдем на минуточку.
Мы отходим на несколько шагов в сторону.
– По поводу вчерашнего. Я вчера побеседовала с Михайловской. Наедине. Хотела и с ее родителями поговорить, но она пообещала, что ничего подобного не повторится. Думаю, что на этом инцидент исчерпан. Но если вдруг что-то будет – ты обязательно мне скажи. И ещё, Лен, я помню, что ты не хочешь, чтобы кто-то знал про твою болезнь. Но я тоже не могу сидеть сложа руки. Весь вечер вчера думала про тебя… И знаешь, мне кажется, это не тот случай, когда нужно скрывать. Леночка, пойми, сумма нужна, конечно, огромная, но… как говорится, с миру по нитке… А я уверена, что в нашей школе, в нашем городе очень многие захотят тебе помочь.
 
– Нет! – слишком поспешно и резко выпаливаю я. Но тут же тушуюсь и продолжаю уже тихо: – Извините, Олеся Владимировна. И спасибо вам большое, только не надо никому ничего говорить. Вы обещали, – напоминаю ей. – Я не хочу, чтобы знали, да… особенно Герман… Но дело не только в этом.
– А в чем?
– Тот фонд, который взялся за сбор денег для нас… там, в общем, свои правила. И по их правилам нельзя вести параллельный сбор. Какие-то фонды такое допускают, но вот тот, который нам помогает… словом, нас предупредили, что делать так не стоит.
– А зачем тогда вы выбрали его? Ведь эффективнее, если помощь будет отовсюду.
– Не мы выбрали. Мы обратились сразу в несколько. Но везде ведь очереди. Просителей на самом деле очень много… Некоторые просто отказали, потому что сумма большая и лечение за границей. А этот фонд крупный. И они нас даже взяли без очереди из-за срочности… Так что не надо, пожалуйста…
Она растерянно смотрит на меня. Потом кивает, мол, понятно, но выглядит при этом сильно расстроенной. Я хочу сказать ей что-нибудь хорошее, но кроме банального «спасибо» слов не нахожу.
– Ну ладно, идем, – берет она меня под руку. – Скоро звонок.
В фойе меня поджидает Герман, и мы вместе идем в класс. Не знаю уж, из-за Олеси Владимировны или ещё почему, но никто из наших вчерашний мой позор не вспоминает. Вообще на мое появление не реагируют. Ну разве только Михайловская смотрит недобро – и то, когда я оглядываюсь, сразу отводит взгляд.
После школы мы до самого вечера гуляем с Германом, а когда возвращаюсь домой – с удивлением обнаруживаю в дверях классную.
– Леночка, ну хоть ты уговори Олесю Владимировну. Предлагаю хоть чаю выпить – ни в какую. Заодно поговорили бы.
– Я спешу, поздно уже. Да и меня там ждут, – говорит она, пряча от меня взгляд. – Но спасибо, как-нибудь в другой раз.
Я действительно видела у наших ворот чужую машину. За рулем сидел молодой мужчина, который явно кого-то поджидал.
– Обязательно приходите, – говорю я искренне. – Мы всегда вам будем очень рады.
И тут я замечаю у бабушки в руке пухлый конверт.
– Это… – указываю я рукой. – Что это?
– Да вот, Олеся Владимировна принесла деньги, – отвечает бабушка сконфуженно. – Я отказывалась, но…
Я ошарашенно смотрю на классную, не находя слов.
– Я никому ничего не говорила, – будто оправдывается Олеся Владимировна. – Только своему жениху, но он… за него не беспокойся. Никакой сбор я не устраивала. Это наши с ним личные сбережения. Здесь, конечно, мало, всего двести тысяч, но… хоть что-то. Уже чуть быстрее соберете.
– Мы не можем… не можем их взять, – качаю я головой.
– Можете. Лена, пойми. Эти деньги, они тебе сейчас нужнее. Мы ведь просто хотели летом свадьбу устроить, но сейчас думаем: а зачем? Чем пить-гулять два дня толпой лучше на что-то действительно важное…
– Я не могу, – упрямо качаю головой. – Нет-нет. Бабушка, скажи!
Но бабушка молчит. Смотрит виновато и молчит.
– Лена, не упрямься. Это всё ложный стыд. Ты ведь не выпрашивала, не требовала, я сама так хочу. И мой Игорь полностью меня поддерживает в этом. И потом, мы же не последнюю рубашку с себя сняли. У нас еще осталось. И мы все равно поженимся в августе. Просто чуть скромнее. В кругу родных и близких. Понимаешь, я бы все равно не смогла гулять, веселиться на эти деньги… А вот если у тебя всё получится, это будет для меня лучший подарок.
– Леночка, – подает голос бабушка, – мы потом потихоньку будем отдавать, но сейчас… нам нужна любая возможность…
– Но… – пытаюсь спорить я и беспомощно замолкаю. Хочу им обеим возразить, но в горле ком. В груди щемит и глаза жжет, будто вот-вот заплачу. Смотрю на Олесю Владимировну, а она вдруг подается ко мне и в следующую секунду меня обнимает.