Обратный билет

Ты не должен переживать: почтение и любовь к маме я тоже сохраню. Конечно, обо всем том, что произошло и происходит со мной, едва ли я мог бы рассказать ей так же подробно, как пытаюсь рассказать в этом письме тебе. Отношение к тебе у меня другое, хотя ты наверняка не согласишься со многим из того, что я пишу, и боюсь, если мы встретимся, мало найдется такого, в чем мы найдем согласие.
Не хочу впадать в преувеличение, но не могу постичь, как ты способен был вот так прожить полжизни. Правильно сказал в свое время дядя Йошуа: дер кнобл шмект нох вайтер. Точно, папа: чеснок будет вонять долго. Если человек и не чувствует это сам, то другие-то чувствуют и смеются над ним, и это лишь «человеческое» наказание за то, что он оставил Тору и свой народ.
В молодые годы вы мечтали о «коммунизме», сегодня ты пишешь мне о «мировом гражданстве», и найдется немало евреев, которые думают так же. А ведь никакой путь не ведет к общечеловеческому напрямик. После, когда человек поймет, что он упустил, тогда, поверь, все станет ясным, все найдет объяснение. Опыт у современного человека тот же, что и у наших мудрецов: мы живем в изгнании, и продолжаться это будет до тех пор, пока все мы не станем достойны Искупления. Ты и все, кто думает так же, как ты, — вы бежите от самих себя, от своей судьбы, от своей миссии, отвергая таким образом единственный реальный шанс, который для еврея — не просто возможность, одна из многих, но мицва, обязательная для всех нас, Божья заповедь. Выполняем мы ее или нет — она существует. Наш путь к целому может вести только через наш удел, через призвание, предназначенное нам, исключительно нам, через нашу собственную судьбу. Герб это или клеймо, но, что бы мы ни думали, что бы ни делали, это наша миссия. И даже тот, кто нас ненавидит, тоже напоминает нам об этом нашем долге. Возможно, в этом — как раз их призвание. Ведь пути Господни неисповедимы.
Я должен быть человеком, пишешь ты, человеком без всяких эпитетов. Но ведь это опять же абстракция, папа: на сей раз абстракция «гуманизма». И она тоже — бесплодна. Пойми, то, что происходит, — вовсе не случайно. Ты можешь тысячу раз пытаться избавиться от своего еврейства: еврейство все равно не покинет тебя. Это — наша судьба, папа, от судьбы же своей никому не уйти. Мы могли бы быть голландцами, или албанцами, или французами, но ты ведь согласишься, что это не то же самое! Разве это не заставляет задуматься?
Надо заканчивать, я и так уже слишком долго болтал о несущественном, мирском. Оправдывает меня лишь одно: ты спросил, а я почтительно отвечаю. Суть не в том, откуда я добрался сюда, суть в том, что я добрался и нахожусь здесь. В будущем я наверняка не буду писать так много и в таком тоне, но это был исключительный случай, ты, видимо, тоже это понимаешь. Я вроде как тебе представлялся. Прилагаю свою фотографию, сделана она недавно, на сеуде мицве (праздничном пиршестве) по случаю моего возвращения к Торе.
В своем письме ты сказал, что гордишься мной. Думаю, теперь у тебя есть на то причина, даже если ты в данный момент и не чувствуешь ничего такого. Надеюсь, со временем ты меня поймешь. Еще ты написал, что мы давно не говорили с тобой о серьезных вещах. (Пожалуй, вообще ни разу.) Сейчас мы это можем, вероятно, восполнить. И полагаю, у нас еще будут такие возможности — если ты посчитаешь это уместным и, разумеется, если Всевышний захочет.
Обнимаю.
Твой сын
Авроом».
Когда он складывал страницы письма (их было двенадцать), руки у него дрожали. Глаза жгло, горло и губы пересохли. В конверте лежал еще один конверт, поменьше: сначала он его не заметил. Вытащив и нервно пытаясь вскрыть, он разорвал его наискось.
Будто траурное извещение, подумал он, глядя на черный пиджак, длинные пейсы и черную шляпу над белым лбом. А вообще — то же узкое, с резкими чертами лицо, очки, карие, глубоко сидящие глаза, те же сжатые губы, за которыми прячется беспокойство, — что и на его собственном черно-белом снимке, сделанном тридцать лет назад, на вручении диплома.
 
Эта фотография была цветной, но лицо сына все равно казалось неживым: оно было белым, как его доверху застегнутая рубашка. То ли одежда была тому причиной, то ли редкая, рыжеватая щетина, которую он впервые увидел на лице сына, но у него сдавило горло, и он, глотая слезы, вынужден был сказать себе, что взгляд, устремленный на него с фотографии, — все-таки чужой ему взгляд.
  
Жертвы Холокоста обслуживаются вне очереди
 
Шалом, всем добрый день, сердечно приветствую уважаемых гостей, участников группового тура от фирмы «Вива Трэвел», на фестивале «Нет новому Холокосту!», желаю приятно провести время, очень вам советую, не суетитесь, не толкайтесь, сохраняйте спокойствие, не создавайте панику, для паники никаких причин, номера уже всем выделены, двухместные, четырехместные, для любителей ностальгировать — сорокаместные, с двухъярусными нарами, слева мужчины, справа женщины, ну-ну, не надо волноваться, шутка, я сама через это прошла, честно, но знаете, главное, чтобы мы снова могли смеяться или, во всяком случае, разумно воспринимать то, что с нами было, для этого мы, собственно, здесь, а сейчас прошу обратить внимание, гостевые анкеты нужно заполнять правильно, фамилия, имя, адрес, телефон, прежняя фамилия, перешли ли в христианство, тоже шутка, из номеров ничего на память не брать, владелец гостиницы — председатель местной общины, но пейте, ешьте и платите, сколько захочется, в конце концов один раз живем, а пропо, позвольте маленький анекдот, не знаю, может, уже слышали, на всякий случай расскажу; приходит блондинка на курсы реинкарнации и говорит: дорого, конечно, дорого, но живем-то один раз; а вот еще, раз уж вы так весело настроены: что означает черная прядь в прическе блондинки, а? луч надежды; ладно, повеселились и хватит, хотя для сплочения коллектива чуть-чуть несерьезности — тоже вещь полезная, шутить люди даже там шутили, мне ли этого не знать, а потом, я ведь еще замсекретаря по оргвопросам была, я же сказала, не толкайтесь, не лезьте вперед, жертвы Холокоста проходят без очереди, дадим им возможность разместиться первыми, все-таки это мемориальная экскурсия, ведите себя достойно, сколько в группе не говорящих по-венгерски? одного не пойму: тогда зачем они именно в эту группу записались? ладно, потом мы их тоже спросим, и обещаю, у каждого будет возможность рассказать свою историю, у каждого! так что чувствовать себя будем великолепно, если, конечно, захотим, а в самом деле, я и не посмотрела, блондинок среди нас нет? впрочем, если есть, они все равно шведки, значит, не понимают, что я говорю, им переводчик переведет, а если я подмигну, не станет переводить, у меня ведь так, один глаз плачет, второй — стеклянный, тоже шутка! просьба держаться вместе, следите за моим зонтиком, сине-белые полоски, видите? сине-белый зонтик, сейчас и это позволено, до чего хорош собой взгляд небесно… бело-голубой, прошу прощения за плохой каламбур, пам-па-рам, сегодня об этом разрешается говорить, даже у нас, хотя деньги за депортацию выплатили смешные, да и жидом в любой момент обзовут, что уж там скрывать, раньше, при прежнем режиме, такого не было, тогда, правда, и экскурсий мемориальных не разрешали, короче, что есть, то есть, другого, как говорится, нет и неизвестно, bitte, bitte warten, I told you Sir let the survivals check in first, пожалуйста, ведите себя прилично, нет, вы только посмотрите на него, расталкивает всех локтями, прямо как в вагоне, господин, вы не поляк случайно? слушайте, я вам гарантирую, номер получите на пятом этаже, там и работайте себе локтями, сколько влезет, экий шайгец, нет, в те времена вам такого бы не позволили, да уж, от этого не избавишься, хоть ты пажеский корпус закончи, гены есть гены, и расовая теория тут ни при чем, Боже сохрани, тут другую теорию приходится вспоминать, насчет дурной предрасположенности, а потому я вам говорю: милые мои, давайте любить друг друга, сердце — самое дорогое сокровище, прекраснее слова «любовь» нет на всем белом свете, недаром матушка моя, царство ей небесное, даже там, даже в отхожем месте все, бывало, напевала венгерские песни, потому что настоящая патриотка была, патриотка родины, Венгрии, а отец мой, родной мой папочка, такой остряк и шутник был, каких свет не видывал, а уж через что мы прошли, об этом лучше не говорить, но если ты в предыдущей жизни был человеком, то есть, хочу сказать, до того, то останешься менч где угодно, так моя матушка говорила, хотя чего бы я могла порассказать, вы представить не можете, ну хорошо, мы тут, в конце концов, не затем, так что быстро распаковывайте вещички и пошли по программе, я слышала, у вас позавчера была Прага, вчера Братислава, завтра Вена, программа плотная, was schön und teuer, все предусмотрено, дух некогда будет перевести, погоняют вас, бедных, как Зингер швейную машину, настоящий ностальгический тур, все соки выжмут, прошу прощения, но то, что вы здесь увидите, не забудете никогда, а то, что услышите, я имею в виду, от меня, тоже кое-что, только давайте соблюдать дисциплинку, никто чтобы на улице не отставал от группы, проблем и так будет много, я по опыту знаю, а уж если кто отстанет и заблудится! так что убедительно прошу всех: сложили вещички, посетили отхожее… хочу сказать, туалет, и готовы к походу, в номере не засиживаться, даже если тут номера лучше, чем в Братиславе, и горячая вода течет, словом, тут же спускайтесь ко мне, очень вас прошу, никому не позволяйте, чтобы вас рассортировывали, не будем терять друг друга из виду, вот так, и помните: чем раньше отправимся, тем раньше будет ужин, нечего тут стыдиться, у меня тоже всегда с собой немного печенья, спокойствия ради, ну и, конечно, каждый может купить себе шоколадку в автомате, что говорите: диабетикам? нет, к сожалению, для диабетиков автоматов нет, да, знаю, идише кранк-хейт, но, к сожалению, ничем помочь не можем, где-нибудь в другом месте, в венских автоматах, или в Америке, или где, на Луне, наверно; ну, двинулись? вот так, встаньте, пожалуйста, парами, давайте я вас сосчитаю, надеюсь, все здесь, потом, если кому-то станет плохо и он отстанет, я должна быть в курсе, всегда ведь найдется один, а то и двое, на кого экскурсия особенно подействует, воспоминания, то-се, сами знаете… хорошо, тогда двинулись, здесь, пожалуйста, налево, все время налево, что бы вы там ни говорили, не могу я из своей шкуры вылезти, из кожи старой еврейки, из которой абажур для настольной лампы собирались сделать, и пускай мне говорят что угодно и кто угодно, я так и останусь коммунисткой, да будет вам известно, так что в самом деле ничего больше не остается, кроме как — пролетарии всех стран, соединяйтесь, отрекитесь от старого мира ко всем чертям, все лучше, чем евреев убивать, или если не пролетарии, то миролюбивые народы всех стран, соединяйтесь, вставай, проклятьем заклейменный, помните это, а? в Израиле это уже не поют? и Первое мая уже не празднуют? мило, скажу я вам, зато у вас хоть суббота всегда свободна, ну хорошо, давайте не будем об этом, вижу, не все понимают шутки, хотя без юмора что за жизнь… тогда, пожалуй, вернемся к сегодняшней программе, сначала осматриваем ортодоксальный главный храм, потом синагогу status quo, потом знаменитую синагогу на улице Дохань, гетто, Древо памяти, Сад мучеников, музей, потом ужин с развлекательной программой, надеюсь, у всех с собой таблетки от изжоги, ведь венгерская кухня, да в кошерном исполнении… ну, не хочу вас пугать, только это пища не диетическая, мой желудок ее не выдерживает, хотя, если ты привык к марокканским блюдам… марокканцев нет в группе, верно? я, правда, против сефардов ничего не имею, но, честно говоря, не обрадовалась бы, если б мой сын такую привел домой, у меня сын в Израиле учится, и я все время трясусь, когда слышу о взрывах, но парень не желает домой возвращаться, не желает, и все тут, а ведь дома как хорошо бы ему было, я бы его на руках носила, честное слово, кого же еще, если не его, нигде ему не будет так хорошо, как с матерью, если уж мы одни с ним остались, отец-то его, негодяй, быстро свалил, не пойму, как я могла за него выйти, а гой блайбт а гой, как сказал поэт, к тому же выпить любил, ах, молодость, ветреность, мы с ним на осушении Ханшага познакомились, в строительном лагере, еще в пятьдесят втором, он тогда о мировой революции разливался, даже когда мы с ним в палатке… ну, вы понимаете, и перед этим, и после этого, разве что во время забывал, как раз эта его страсть мне и нравилась… Господи, что я говорю! ну ничего, тут ведь все свои, или нет? да чего там, были ошибки и перегибы, рис в наших широтах расти не желает, но ведь тот же огонь горел в душах кибуцников, когда они оросительную систему создавали в пустыне, там, по крайней мере, это себя оправдало, хотя, я слышу, прижимают нынче кибуцы, что знаю, то знаю, и еще знаю: когда бывший министр иностранных дел жил с двумя женщинами в палатке, еще в героические времена, это вот и был коммунизм, это и была большая коалиция, и вообще грех спорить, он и сейчас складный парень, случается видеть по Си-эн-эн, таких у нас и быть не могло, и не было, да и палаток-то не хватало, но мы были молоды, душа кипела горячей верой, надеждой, alte schöne Zeit… а теперь, пожалуйста, посмотрите налево, перед вами будапештская ортодоксальная синагога, самих ортодоксальных евреев вы, правда, не увидите, и вообще, конечно, вопрос, хочет ли кто-то видеть этих ортодоксальных евреев? вы хотите? да ведь у вас von haus aus пингвинов этих выше головы, пардон, это мне сын писал, в Эреце так называют тех, в сюртуках, я о них мало знаю, но мне этого хватает, мы, во всяком случае, были неологами, что, как отец мой говаривал, означало: знаем, что не соблюдаем… все равно нелегко было, а нынче говорят: кто тут молод и ортодокс, тот обязательно новообращенный из не-евреев и потому лезет из кожи, чтобы доказать; но все равно с ним надо вести себя так, словно он еврей от рождения, что вы на это скажете? мне вот что приходит в голову, когда я об этом думаю: уж простите меня, но в самом деле их надо принимать за евреев, потому что урожденный еврей не настолько глуп, чтобы пейсы отращивать и в сюртуке ходить, если день памяти Холокоста — раз в году, а жидом обзывают — каждый день, да, такого при прежнем режиме не было, что бы кто бы ни говорил, тогда реакции затыкали рот быстро, можете спросить вон председателя нашей общины, он и при прежнем режиме на службе состоял, сначала в полиции, потом вот сюда попал, добрых тридцать лет назад, виртуоз был, скроется, полежит на дне, потом снова всплывет, и ничего тут постыдного нет, где должно биться сердце человека, которого преследуют, если не слева? а вы знаете вообще, в чем разница между ортодоксальной общиной и общиной неологов? в том, что председатель первой уже в пятидесятых годах был на службе, а второй — лишь в пятьдесят седьмом вступил в рабочую гвардию, только прошу, не нужно обобщать, мне и самой бы язык прикусить: все сплетничаю, не могу удержаться, все сплетничаю, кто как те времена пережил, и вас попрошу не спрашивать, такое спрашивать нельзя, был, кстати, у меня случай, один коллега, он гид в Пече, в семидесятых годах водил советские группы, конспиратор отменный, оглядится, бывало, что и как, потом, подойдя к минарету, объясняет, дескать, когда пробьет время молитвы, муэдзин выходит на балкон и кричит оттуда: киндерлах кимен цу давенен, и обязательно в группе найдется несколько человек, у которых глаза лезут на лоб, а когда экскурсия закончится и группа разбредется кто куда, эти подходят, обступают его, и расспрашивают, и расспрашивают, жалуются на свою жизнь, жаловаться, конечно, они и сегодня любят, вон и сын пишет, сколько их там у вас, и что даже курвы… пардон, проститутки в основном русские, и что цены сбили, даже анекдот есть: какой в Израиле второй самый распространенный язык? ну, кто ответит? так иврит же! потому что эти все заполонили, я, конечно, против русских ничего не имею, но все-таки это слишком, говорят, в Тель-Авиве уже елки рождественские продают, они еще революцию там устроят, ну вот это, пожалуй, пускай лучше делают дома, я, правда, не отрицаю, что я коммунистка, но все-таки пускай не в Израиле коммунизм строят, пускай у себя, для других русских, тем более что они и не евреи в основном-то, хоть я не расистка, но это все-таки никуда не годится, я, скажем, к цыганам тоже ничего не имею, но по соседству с ними жить не хотела бы, пусть они никого не трогают, но пусть не поминают их с нами на одной странице, ни их, ни педиков, уж извините, тут я категорически… но давайте, пожалуй, вернемся к синагоге, знаете анекдот про еврея, который попал на необитаемый остров и строит там две синагоги: одну, чтоб молиться, другую, в которую он ни ногой, вот примерно так и у нас; молодых людей в шляпах просьба не щупать, это выставочные экспонаты, называется: религиозный ренессанс, шучу я, шучу, сюда мы тоже давайте зайдем, это кошерная бойня, колбаса слегка жестковата, тоже, наверное, реликвия прошлого, вареную я бы на вашем месте не стала есть, в прошлом году попробовала, когда первый раз вела группу, так на следующий день сама позеленела, такую колбасу, думаю, последний раз в сорок пятом есть приходилось, из конины, не удивлюсь, если эта сделана тогда же и из того же, ну, не стану рассказывать, какие у меня были еще симптомы, приятного всем аппетита, а кто не настаивает на кошерном, тут недалеко есть классная колбаса, копченая салями, вообще среди вас есть верующие? ах, почти вся группа? поэтому вы в шляпах? я-то думала, солнечного удара опасаетесь, тогда молчу, кушайте, пожалуйста, дегустация оплачена… тут перепутали что-то, я ведь говорила, верующих мне лучше не давайте, ну ладно, ничего, как-нибудь переживем, столько всего пережили, в Освенциме тоже с нами верующие были, финнами их называли: фин Минкач, фин Сатмар, эти только друг друга поддерживали, кто не из них, тот вроде и не человек, а потом всяко случалось: и из них кто-то выживал, и из нас, фифти-фифти… так, если закончили осмотр, идем дальше, это синагога status quo, вы не против, если я посплетничаю? из этого дома все хотят какую-нибудь пользу извлечь, прежнее руководство продало его за гроши какому-то госпредприятию, а нынешнее руководство требует возвратить в счет компенсации, но это пустяк по сравнению с тем, что было отобрано и что никто не думает отдавать, потому-то мы, старухи еврейки, такие нищие, вот приходится в семьдесят лет позориться, клоуном работать, я ведь тоже не гидом раньше была, историю в школе преподавала, так уж мне повезло, а эта нынешняя работа — только прибавка к пенсии, братья на Западе, они начихали на нас, когда немцы компенсацию распределяли; нет, я не только из-за денег, иногда интересно бывает, опять же все-таки ты не один, дети разлетелись, да они и слышать обо всем этом не хотят, чего им говорить, все равно не поймут, а у кого тут наскребется хотя бы дальняя родня, которая знает, о чем ты говоришь? потому она и хороша, эта работа, даже если плата — не плата, а насмешка, знаете, тут дело в том… нет, все-таки не стану я этого вам рассказывать, что значит почему? потому, что не хочу вылететь, вы ведь не знаете, какая тут система, мы — сотрудники Еврейского музея, туда вы тоже пойдете, успокойтесь! просто мы сданы фирме «Вива Трэвел» в аренду, музей за вас получает по сто форинтов с головы, из них двадцать идут нам, гидам, музей принадлежит общине, а «Вива Трэвел» делает бизнес, по-тихому арендует служащих общины, чтобы группы водили, а чтобы они помалкивали, затыкает им рот мелкими подачками; вы спросите: какая от этого выгода общине? а кто вам сказал, что от этого общине должна быть выгода? выгода тут будет разве что тому, кто это наверху придумал: его устраивает, если с ним поделятся барышом; ну вот, мы находимся у самой большой в Центральной Европе синагоги, осмотреть Древо памяти и посетить синагогу можно за отдельную плату, и, пожалуйста, не стесняйтесь опускать деньги вот в этот ящик с надписью «На сохранение памяти мучеников», куда идут деньги? этого мне по статусу знать не положено, но у кого хватит смелости открыть рот, если один из оставшихся в живых будет заботиться о деньгах, которые служат памяти его погибших соратников? о живых и нравственных покойниках — или хорошо, или ничего; словом, пожертвования вынимают из ящика ежедневно, есть строгое расписание, кто в какой день, для одного-двух человек — скромный дополнительный доход, к тому же без налогов, так к этому и относитесь, в конце концов любое сообщество заботится о немощных членах своих, не бросает их на произвол судьбы… я вас очень прошу, не надо толкаться, пропустите вперед жертв Холокоста! и не забывайте о пожертвованиях, профилактика, модернизация стоят дорого, так что сегодня на Древе памяти шелестят и звенят пока лишь металлические листья, призывая нас помнить о погибших близких, которые, по крайней мере в эти мгновения, могут быть с нами, если уж мы не могли быть с ними в последние их минуты… звенят и покачиваются под ветром, как в лагере покачивались окоченевшие тела повешенных, или, скажем еще, как пальчики на детских ручках, что машут нам с того света; но блага модернизации скоро достигнут и религиозных общин, и тогда по всей Европе станут слышны звучавшие когда-то крики о помощи, и предсмертные стоны, и плач младенцев, и слова последней, оборвавшейся на полуслове молитвы, и каждая минута давних страданий оживет и на веки вечные останется с нами, а сообщество наших близких, и живых, и усопших, сольется в виртуальной реальности, и значит, будет существовать в Интернете, и Древо памяти заживет самостоятельной жизнью, а с ним оживут все памятные мероприятия, которые будут возле него проходить, и наверно, когда-нибудь отсюда полетят во все точки земного шара эстрадные программы, возводя аудиовизуальные мультимедийные памятники нашим близким, умершим в лагерях, памятники, которые будут соответствовать и времени, и тому, что было; на каком-то из этих листьев есть и имя моей матушки, олео а-шолом, учимся, учимся, да благословенна будет память ее, немалые деньги взяли с меня за это, но если не на память о родной матери, то на что еще тратить деньги! знаете, вовсе не одно и то же платить валютой или сэкономленными форинтами… у кого есть деньги, того пускай помнят, у кого денег нет, тот будет предан забвению, вот какие слова можно было бы высечь на пьедестале… а теперь, пожалуйста, про пожертвования не забудьте!.. вот так, каждый, каждый, не отвлекайтесь, и после этого можно двигаться дальше, здесь рядом — кладбище бывшего гетто, здесь покоятся люди, которых убила ненависть, пусть же любовь хранит память о них! все равно, русские ли, НАТО ли, важно, чтоб кто-нибудь был тут и защищал нас; а сейчас мы находимся в самой большой синагоге Европы, здесь мы с вами ненадолго расстанемся, здесь о вас позаботятся специальные экскурсоводы, а я, во избежание трений насчет сфер компетенции, подожду вас тут, на скамейке, группу поведет господин кантор, господин кантор — он как музыкальный автомат: сунете ему в карман деньги — и господин кантор запоет, если денег мало, запоет поминальные песни, если много — поминальные песни и веселые мелодии, за отдельную плату — венгерские народные песни и всякие игривые куплеты, репертуар у него очень большой, не удивляйтесь, у господина кантора такой приработок, нынче ведь и похороны-то редки, не забывайте, что это маленькая община, надо как-то себя поддерживать, но мы будем держаться до последнего еврея-покойника, как говорят у нас в общине, так что синагога для господина кантора — тоже маленький бизнес, он себя так поддерживает, а вообще, он по совместительству хорист в оперетте, у нас тут, правда, такой роскоши, как у католиков, в Базилике, нет, там бросишь в кружку полсотни — свет загорается вокруг святой десницы, бросишь сотню — святая десница еще и помашет вам, Аве Мария и все такое! шутка, надеюсь, среди нас нет никого, кого бы это задело? не хочу ничьих чувств оскорбить, но я с самого начала сказала, что не люблю водить смешанные группы, я не общество еврейско-христианской дружбы, правда, и в чисто еврейских группах иной раз попадаются оберхохем, а то и несколько; гои, те, по крайней мере, проникаются… идите-идите спокойно, не бойтесь, господин кантор всегда такой суровый, пока не узнает, на какие чаевые ему рассчитывать, так что лучше дать вперед, тогда он успокоится, семья, знаете, большая, к тому же молитвы у него записаны в фонетической транскрипции, но я вам этого не говорила; что-что? в группе есть такие верующие, которые не войдут в синагогу с органом? ах ты Боже мой, если бы это была единственная трефная вещь в нашей общине! эх, я бы вам кое-что рассказала, но лучше не стану, потому что и в следующем месяце хотелось бы получить группу, но можете мне поверить, то, что творится здесь, даже в Одессе не посмели бы сделать, и даже, может, в Чикаго, потому что у гангстеров все же есть какое-то социальное чувство, не то что у этих, для которых нет ничего святого, они даже мертвых грабят, тут, правда, мертвых уже больше, чем живых, это надо признать, в этом и есть самый большой гешефт… ну-ка, придвиньтесь ближе, так и быть, расскажу, как это делается, надгробья на кладбище падают будто по расписанию, но только на тех могилах, которые навещают родственники из-за границы, и родственники, разумеется, платят за восстановление памятников, если же у покойника родных нет, а надгробье у него, как назло, старинное, добротное, то его от этого надгробья любезно избавляют, зачем душе лишние заботы, а камень заново отшлифуют и продадут, да… но главный навар получают не здесь, а еще при погребении, в зависимости от того, кто покойник: еврей, которого в урне хоронят, или родственник-христианин; народ половчее, те, конечно, торгуются, потому что никакого точного прейскуранта не существует, и тут уж, при таких-то ценах, без разницы, есть в церкви орган или нет, но не только на погребении делается бизнес, но и на обращении в иудаизм, правда ведь, странно такое слышать, кто бы подумал, что в наше-то время, когда движение, как в пятницу вечером, как раз в другом направлении происходит, еще случается и такое; раньше, правда, свидетельство о крещении тоже получить не всегда было просто, но и теперь тут много всякого, ведь не за каждым следят целый год, соблюдает ли он религиозные правила, и вообще, с какой целью он вдруг захотел стать евреем, но если тебе приспичило и у тебя есть деньжата, то раввинат как-нибудь найдет решение, не беспокойтесь, слышали, наверно, пословицу: были бы деньги — и незаконнорожденный законнорожденным станет, а еврея из гоя сделать еще проще, ничего тут особенного не требуется, кроме согласия сторон, ну, для мужчин — еще маленькое оперативное вмешательство; а что насчет этого думают и чувствуют те, кто целый год учится, потеет, ожидая того же, это никого, разумеется, не интересует, я их в общем-то тоже понять не могу и не могла никогда, да я что, я просто гид, сопровождающий, человек посторонний, и смотрю на все это со стороны, и болит у меня не то, что у вас, но, позвольте спросить, почему у меня должно болеть то же, что у других, если у них не болело, когда увозили нас, а когда мы вернулись — кто, конечно, вернулся, — то стали спрашивать, как семеро гномов: кто ел из наших мисочек? кто надевал наши штанишки? кто живет в наших квартирах? кто из наших остался в живых? кто изнасиловал нашу сестренку? кто убил нашего отца? кто они такие, и что тут случилось, и кто мы такие?.. не об этом я говорить собиралась, не хотела я говорить об этом, никогда я не хочу говорить об этом, да и помню-то смутно, но как-то само оно вылезает, вот так я стала на долгие годы вегетарианкой, потому что много дней прятала матушку, так мне люди говорят, хоть я сама этого не помню, и еще говорят, что несколько месяцев лежала в лагерном лазарете, тоже не могу ничего вспомнить, да и не хочу, значит, я человек нормальный, но скажите, это нормально — оставаться нормальным после того, что случилось, и про что говорят к тому же, что этого вовсе не было, но отчего тогда мы рассудком тронулись? может, вовсе и не от того, что было, а от того, что кое-кто говорит, что этого вовсе не было? потому что этому не верят! конечно, этому и нельзя поверить: ведь поверить можно тому, что можно представить, а этого нельзя ни представить, ни описать, ведь для того, чтобы нечто стало понятным, оно заведомо должно быть представимым, а оно непредставимо… словом, кому мне это рассказывать, если собственный сын не хочет меня слушать, потому что боится меня, я по глазам вижу, не верит, считает, что я все преувеличиваю, и в каком-то смысле он прав, это за пределами того, что можно рассказать и понять, поэтому лучше я ничего никому не стану рассказывать, я и группы-то беру только такие, в которых есть люди, которые знают, о чем я говорю, и понимают меня, потому что и сами об этом не говорят, потому что никогда не могли говорить об этом, потому что, наверное, это и невозможно… вот так мы, собственно, и разговариваем всегда о том, о чем никогда не разговариваем; ага, вижу, из синагоги выходит моя группа, наверняка очаровал их господин кантор, он так вдохновенно поет для всех, для кого угодно, будто не его мать здесь убили выстрелом в затылок, но, когда я его спрашиваю, он всегда говорит: каждый звук, который он издает, посвящается памяти матери, и каждый форинт, оставленный туристами у него в кармане, есть недоплаченная компенсация; так, все здесь? тогда — в музей, жертвы Холокоста, проходите, пожалуйста, первыми! направо вы видите народные еврейские костюмы из разных восточноевропейских стран, но скоро, может через несколько лет, тут будут стоять чучела евреев, если, конечно, удастся заполучить последние экземпляры, и пускай грядущие поколения, школьники и взрослые люди, удостоверятся, что евреи вовсе не пархатые, даже после смерти, и не были никогда пархатыми, давайте скажем хором, погромче: мы не пар-ха-тые! вот так, ну правда же, легче стало? вроде как освобождаешься от какой-то душевной боли; счастье еще, что есть отдельный переводчик с немецкого, немецкие группы я не вожу, просто представить себе не могу, как можно вести в одной группе столько разных людей, верующих и безбожников, вроде меня, вперемешку: первым не нужны пояснения к предметам культа, а вторые все равно ничего не поймут, объясняй не объясняй, я сама кучу времени потеряла, пока поняла, что для чего, а ведь в детстве я бывала в синагоге, Господи прости, как я, помню, умирала там от скуки! но с тех пор как нас депортировали, я в синагогу ни ногой, говорю как есть, потому что Бога или нет, или он есть, а если есть и если Он допустил, чтобы случилось то, что случилось, если на это была Его воля, то я молиться такому Богу не желаю, нравится это вам или нет, вам или кому угодно… ладно, вы экскурсию оплатили, так что одерните меня, чтобы я не болтала что попало, я ведь говорю, пока меня слушают, да это не так уж и важно, потому что группы, которые я вожу, это вроде тех психотерапевтических курсов, куда и я в свое время ходила, правда, здесь иной раз кто-то, в худшем случае все, знает всё лучше меня, и тогда непонятно, кто кого ведет, только сплошные споры стоят, из какого гетто когда забирали людей и в каком лагере было ужаснее, но я вижу, каждый чувствует себя лучше, если может говорить, может высказать, что у него на душе, или даже ему и говорить не приходится, все равно все понимают, о чем он молчит, хотя понять всё то, что с нами случилось, означало бы, что мы приписываем случившемуся смысл, видим причину и цель, которые можно постичь трезвым умом и нормальными чувствами, а поскольку их, причины и цели, нет, я все время со страхом думаю: если те, кто нас ненавидит, не ходят на курсы психотерапии, то и мы туда ходим напрасно, ведь на кого бы мы ни посмотрели, мы должны бояться его, разница только в том, что если боится страна, то боятся все вместе, и могут взять в руки оружие, и если хватит ума и удачи, то могут даже победить, а мы тут боимся каждый сам по себе… но те, кто вокруг, тоже боятся, в конце концов они тоже здесь прожили жизнь, и этого вполне достаточно, чтобы каждый боялся каждого и каждый каждого ненавидел; кстати, у нас недавно открылась клиника холокостотерапии, персонал, сплошь из уцелевших, лечит пациентов, сплошь из уцелевших, можете себе представить? во всяком случае, жертвовать можно на клинику тоже, вдруг кому-нибудь поможет… хотя все население, поголовно, население целой страны и окрестностей на психотерапию ведь не пошлешь, даже если принять как факт, что преследователи тоже страдают манией преследования… ладно, сейчас нам пора идти, дело к ужину, сюда мы еще вернемся; после ужина тут, перед синагогой, на площади, будет концерт израильских народных танцев, так что, если кто-то за несколько дней соскучился по родным напевам, может отвести душу, поплясать, к вечеру будут стоять шатры, я, правда, не понимаю, как это можно, веселиться рядом с кладбищем гетто, кушать фалафель и флодни, у меня, например, все обратно просится, стоит подумать, что даже в то время мы только тогда и ели, если что-то от покойников оставалось, а потом… словом, рядом с покойниками; в конце концов, правда, привыкли… к тому же говорят, что восточные евреи на кладбище веселятся, так они воздают должное умершим, так дольше не забывают их, потому что кладбище — это дом вечной жизни, верно ведь, словом, кто может, тот пускай веселится, пусть спасается, кто не пьян, Бог, мадьяру счастья дай, и богатства тоже, лично меня как раз коробит от этого, ведь не мертвые восстанут из праха, скорее мы уподобимся им, станем прахом, ведь и мы могли бы лежать там, а они могли бы стоять здесь, и, может, они, именно они заслужили того, чтобы остаться, в то время как нам скорей надо было бы… да, случайно вышло наоборот, но в конце-то концов все равно ведь, кого терзают подобные мысли, мертвые живут среди нас, а мы все — живые мертвецы, мы пережили свою смерть, нас бы в самом деле набить опилками да выставить тут, в музее, и господин заместитель секретаря общины, который тоже ходил на курсы… раньше он сотрудником был в партийной газете, а теперь любит сам водить большие группы по последним залам, разливаясь насчет еврейского ренессанса, ну и насчет сионизма как решающего поворота, повернувшего историю евреев от пассивной стадии к активной… а пропо, знаете, кто такой сионист? это тот, кто на деньги богатых организует отъезд в Израиль бедных и глупых, ага, вижу, вам понравилось, да? и у вас уже в печенках советские православные евреи да африканские чернокожие евреи? прошу прощения, но это в самом деле уже слишком… или не для всех? ну-ну, вижу, не все еще утратили чувство юмора… словом, когда господин заместитель секретаря стоит здесь и говорит об Израиле так, будто о племяннике, который стал чемпионом по плаванию… замечу, кстати, то же самое относится к тем, кто свое еврейство скрывает, а в то же время гордится этой страной, тем, что она возникла и уцелела, но и стыдится, что она стала такой же, как прочие, что им приходится убивать, чтобы жить, эти люди — как целомудренные девицы, которые если член берут, то пальчиками, через носовой платок, извините за такое сравнение, но старая еврейка вроде меня может себе позволить быть откровенной… одного только не понимаю: как это среди вас находятся люди, которые защищают арабов; словом, было бы здорово, если б господин заместитель секретаря общины, сделавшись экскурсоводом, демонстрировал нас посетителям, а мы бы стояли на бронзовом постаменте, сменяясь каждые полчаса, или пускай даже с нас, оставшихся в живых жертв Холокоста, сделали бы восковые фигуры а-ля мадам Тюссо, с номерами на руке… я вижу, многовато вам воспоминаний, не очень-то приятно все это, я понимаю, тогда, пожалуй, пойдем дальше, господин заместитель секретаря чаевые из рук в руки не берет, деньги просьба опускать в ящик с надписью «На содержание музея, на нужды по обучению и религиозному воспитанию молодежи, а также на сохранение памяти о мучениках», только мелочь, смотрите, туда не кидайте, мелочь очень звенит, когда вытряхивают ящик, и потом оттягивает карман, да, и чтобы не слишком много было вопросов, все поняли? ни времени лишнего нет, ни ответов, я буду внизу, советую поторапливаться, нас в ресторане ждут, клезмеры имелись в виду только на время закусок и супа, и еще после нашего будет один концерт, премьер-министр устраивает прием в честь делегации ЕС, там тоже играют, поди знаете, нынче мультикультура — самый что ни на есть тренд, потом цыганский оркестр, этим спешить некуда, их больше, отбор цыганских оркестров на мероприятия вообще вопрос политический, los, los, alles heraus! шутка! пожалуйста, жертв Холокоста пропустите вперед! но и вы, жертвы, не лезьте, не толкайтесь, ничего, что в зале Холокоста немного душновато, успокойтесь, всё успеете посмотреть… как вы заметили, мы находились в точной копии вагона для скота, кто хотел, мог даже полосатую робу надеть, всё ради ностальгии, или пускай ради порции жути, которую испытали те, кто впервые почувствовал себя униженным, с желтой звездой на груди; розовых треугольников, увы, нет! прошу не уподоблять педиков евреям, да, честно говоря, цыган я бы тоже рядом не поминала, не стоит все мешать в одну кучу! когда готовился проект экспозиции, была мысль поставить тут и маленькую газовую камеру, но идея не прошла, из противопожарных соображений: мало ли, вдруг утечка газа… хотя посетители в камеру входили бы только под строгим контролем врача, и всего на несколько секунд, просто чтобы получить общее представление, но план не был одобрен, так же, как и план выставки, которая должна была показать, что в Венгрии людей, спасавших евреев, было больше, чем самих евреев, и что Венгрия просто из кожи лезла, защищая своих граждан от депортации, для того парламент и законы еврейские принимал, да и в гетто евреев сгоняли только для того, чтобы немцам труднее было до них добраться, словом, всё делалось, чтобы ввести в заблуждение неприятеля, и еврейское имущество власти и соседи забирали всего лишь для пущей сохранности, а в том, что случилось позже, никак нельзя упрекать оккупированную немцами страну, и вообще Венгрии — не было, Венгрия — будет… но там и тогда, где и когда творились преступления, ее точно не было, искупил народ свой грех прошлый и грядущий [1], о Венгрия, страна трех морей, четырех рек! мы в мире места не найдем, лишь только здесь, где мы живем, а в корчме-то шум стоит, а корчмарь, конечно, жид, отравляет он колодец, что за пакостный народец, хейе-хейе-хай! что говорите? ага, нам сообщают, господин заместитель секретаря прийти не сможет, vis maior, бывает такое, он у нас джолли джокер, общинная интеллигенция, ответственный за пиар, руководство музеем совмещает с редактированием общинной газеты, пишет речи к юбилеям Холокоста, составляет заявления и доносы на политиков-антисемитов и антисемитские массмедиа, организует и ведет еврейско-христианский диалог, сидит в кураториях экуменических фондов, старается угодить и властям, и оппозиции, то одно говорит, то другое, в зависимости от того, с кем разговаривает, но балансирует виртуозно, иногда, правда, случается раздвоение личности — это когда изредка смотрится в зеркало: в таких случаях впадает на целый день в депрессию… ну ладно, не придет так не придет, давайте поживее на выход, пока из дирекции на нас газ не пустили, хочу сказать, пока не позвонили, потому что вечером здесь никому не разрешено находиться, да и раньше-то разве что руководство общины могло делать осмотр внизу, в винном подвале, когда выбирали подарки для шишек из Комитета по делам церкви, для какого-нибудь деятеля из партии и правительства, для Фомы, для Ерёмы… ну, особо жалеть их не стоит, перепадало и им кое-что, так что пускай господин там, на правом фланге, шепчет, мол, ни к чему так злословить, я уж полчаса как заметила, что он все время бурчит, замечания делает, у него свое мнение, видите ли, ну, только чтобы Appel не получился из этого особого мнения! los! los! ресторан отсюда недалеко, доберемся и ползком, шучу, шучу, а я ведь еще ничего не говорила о том, что недвижимость не только поступает: ее еще и реализуют, если только не передерутся насчет того, чей отец-мать-сын-дочь-зять-невестка-внук-внучка получат квартирку по бросовой цене, но это вы не от меня слышали, от меня вы вообще ничего не слышали, потому что я тут же от всего отрекусь, как отрекусь от того, что знаю, кому принадлежит этот ресторан, ну, угадайте кому? лично дочери господина секретаря общины, но пусть это обстоятельство никому аппетит не испортит, лучше подумайте, от какой обузы по составлению и оплате счетов избавляются благодаря этому и община, и фирма «Вива Трэвел», и дочь господина первого секретаря, да и где вообще сказано, что мы должны наносить ущерб своим собратьям по вере, обеспечивая выгоду какому-нибудь нееврею, или наносить вред самим себе и нашей близкой родне ради того, чтобы другой еврей получил какую-то выгоду? разве не так? кто с этим не согласен, пусть скажет прямо! ну видите! так что занимайте, пожалуйста, места, скоро начинается программа, эйерцибл, гефилте фиш, эхте унгарише гулаш, одер клецки из мацы, шолет унд флодни, или, в виде исключения, ВИП-страпачки, or some макош губа, или как это, к черту, называется, with authentic klezmer music, но сначала, для аппетита, чуть-чуть кошерной сливовой палинки, а потом, наверно, верпелетский итальянский рислинг… не знаю, немножко, пожалуй, и мне можно выпить, правда, я таблетку приняла, ну ничего, потом еще приму, есть, правда, не хочется, только по привычке, надо есть, а то ведь неизвестно, будет ли что есть, когда проголодаемся, цена, кстати, включает некоторый doggy bag, я и сама уношу немного с собой, кто его знает, что будет завтра, лучше на всякий случай позаботиться… сами видите, кто что-то накопил, тот гарантированно попал в большое джембори, так что не стесняйтесь, это вроде таблички, что мы члены одного клуба… ну хорошо, еще рюмочку, так и быть… вы что, подпоить меня задумали, почему не сказать напрямик, мол, вы мне понравились? это как после войны: тетка моя, младшая сестра матушки, муж у нее не вернулся с Восточного фронта, а у того младший брат остался вдовцом, в общем, что тут говорить, взялись они за руки и… чего там стесняться, жить-то надо! кто знает, сколько нам еще осталось? так что вперед, кушайте на здоровье, слушайте музыку, мне больше не наливайте, а то я самоконтроль потеряю и тогда буду говорить такое, чего еще не говорила, хотя, если честно, такого вряд ли много, а вы откуда это знаете, красавчик? смотри-ка ты, как он расчувствовался! тоже одиночка? ах, жена в прошлом году умерла и как раз год траура кончился? да, покойников надо отпускать с миром, одна беда: они-то не очень нас отпускают… я ведь тоже знаю, что это такое, любить кого-то — вместо того, кого любила когда-то… ну, бросьте грустить, может, еще найдете такую, которая и вас полюбит, — вместо кого-то другого, и вообще, если в смехе слышатся слезы, это только признак жизненной силы, мы, еврейки, достаточно мужчин вынесли на своих спинах и видели, как плачут мужчины, уж мы-то знаем, как вдохнуть в мужчину немного жизни… ну вот, пожалуйста, опять вернулись к тому же… свадьба ли, похороны ли, мы везде найдем повод чувствовать себя скверно, и, как венгр веселится плача, так и мы: если веселимся, то всегда в этом есть немного грусти, вот почему у нас принято новый дом не штукатурить полностью: мы всегда в трауре… ладно, уж коли мы так хорошо сидим, скажу: я, правда, не ощущаю себя в изгнании, если, конечно, не считать всю нашу жизнь изгнанием из материнского лона… эй, не подеритесь там из-за тарелки супа, ради Господа Бога, впереди еще клецки из мацы, каждому по три штуки с лишним достанется… да уж, с тем седым господином не хотела бы я оказаться в одном вагоне, я видела, он себе сразу четыре зачерпнул, зихер, что он бы нас пережил, теперь-то уж я за ним прослежу… не наливайте мне больше, дорогой мой, а то я наклюкаюсь, эй, куда это вы? неужто танцевать? ага, это «Атиква», ну конечно, ведь душа евре-ея, обретя Сион, от восторга мле-ет, воскреса-ает он, два тысячеле-етья бо-оли и мечты-ы оживают в се-ердце, если дома ты-ы, ведь народ евре-ейский чувствует себя-a, сильным и свобо-одным, где его земля-а… что скрывать, мурашки по коже! правда, в тридцать девятом у меня тоже мурашки бежали по коже, когда я слышала: Бог, мадьяру счастья дай и богатства то-оже! В грозный час не покида-ай ты мадьяра, Бо-оже! Ведь, страдая больше всех, ад изведав су-ущий, Искупил народ свой грех прошлый и гряду-ущий! в том же тридцать девятом, когда объявляли победителей всевенгерского школьного конкурса чтецов и сам Пал Телеки потрепал меня по щеке, я чуть не описалась от восторга, а в это время уже готовился второй еврейский закон, вы можете себе представить, что это значило для девочки-еврейки — с красно-бело-зеленым бантом на груди она декламирует «Национальную песню», и сам премьер-министр поздравляет ее… а ее отца как раз тогда выгнали с работы, а потом забрали в трудовые команды, но что понимала в этом десятилетняя девочка? я только отчетливо помню, что рука премьер-министра пахла табаком… а вот чем пахли руки отца, не запомнила, понимаете? понятия не имею, какие были у отца руки, ведь если тебе десять — двенадцать, ты и мысли не допускаешь, что никогда больше не увидишь своего отца, ну а спустя десять лет у меня тоже мурашки бежали по спине, когда мы пели: ве-есь мир насилья мы разрушим до основанья, а зате-ем мы наш, мы новый мир постро-оим, кто был ничем, тот станет всем! Это е-есть наш после-едний и решительный бо-ой, с Инте-ернационалом воспря-янет род людской! ага, вижу, это вы тоже знаете, а ведь я в самом деле верила, что род людской воспрянет с Интернационалом, а потом ничего из этого не вышло, и я опять стала еврейкой… вот, говорила же я, нельзя пить с этим лекарством, сейчас мне вон как хорошо, а потом придется расплачиваться… с чем вы меня поздравляете? с тем, что я могу целую израильскую группу перекричать? для этого особый талант нужен? а что вы думаете, пережить то, а потом еще пятьдесят лет прожить здесь, для этого не нужен особый талант?.. прошу прощения, конферансье что-то объявляет… ага, тревога, угроза взрыва, всем покинуть помещение, здание нужно обследовать, ничего, не беда, внизу получите пакеты выживания, кошерная салями, печеночный паштет и прочее, всем сохранять хладнокровие, жертв Холокоста прошу пропустить вперед! всем принять успокоительное, и чтобы никто, повторяю, никто не паниковал! программа фестиваля будет продолжена в условиях строгой безопасности, у выхода стоит коллега: он раздает сине-белые кипы и головные платки, нет, в противогазах необходимости нет, пожалуйста, накройте головы кто чем может и двигайтесь к месту концерта, на ходу стройтесь по трое, правую руку сожмите в кулак и поднимите вверх, скандируем дружно: Холокост — никогда! Холокост — никогда! соблюдайте порядок и дисциплину, возможно, нас снимают, прямая трансляция, так что прошу всех держаться до последнего, кому плохо, пусть отойдет назад, там им займутся, шокирующие сцены нам не нужны, все готовы? три-четыре: Холокост — никогда! Холокост — никогда! вон, смотрите, отсюда уже видно: на площади перед синагогой начинается концерт, и значки всем достанутся, мы не отступим, секьюрити уже ищут бомбу, овчарок не бойтесь, да-да, знаю, у меня тоже о них дурные воспоминания, но эти по-другому выдрессированы, эти не бросаются на хефтлингов, и, когда мы будем там, на площади перед синагогой, все забудут эту неприятную интермедию, все смогут потанцевать от души, словно в едином хороводе со своими близкими, от которых вас в эту минуту отделяет всего лишь кладбищенская ограда, но они почти живые, воскрешенные силой памяти, это как искупление! видите толпу? все встают в круг, все танцуют, а кто не желает участвовать в общем танце, пусть идет гулять по ночному городу, потому что это последний вечер, это последний танец, потом все закончится, дальше — что хотите: «Казино», «Мулен Руж», улица Ваци, набережная Дуная, Цепной мост, фуникулер, Крепость, Рыбацкая башня, Руссвурм, улица Пожони, парк Святого Иштвана, проспект Андрашши, где усталый предзакатный свет льется в проемы между домами и сочится сквозь кроны деревьев, где ветер несет сухие листья со стороны Варошлигета, и вы, сидя на террасе кафе в легком пиджаке или пуловере и поеживаясь от вечерней прохлады, вспоминаете жаркие ночи на Балатоне: первый фюредский бал, гарден-парти в Шиофоке, где вы, спрятавшись за домом, впервые целовались с девушкой; а там еще уютные кафе: «Мювес», «Жербо», там «Шипош», где мой отец сделал матушке предложение, или наберитесь смелости и сбегите на денек, на один-единственный день, и поезжайте в Сегед, на берег Тисы, наберитесь смелости вспомнить, даже если это больно, как вы в детстве прятались в лодочных домиках, как пытались подсмотреть, действительно ли черная Мадонна льет слезы, оплакивая Сына своего; посмейте признаться, что в синагоге вы никакого благоговения не испытываете, зато чувствовали в Церкви обета, вспомните, что вы думали в «Сарваше», под ивами на берегу Кёрёша, мечтая о соседском мальчике или девочке, которые были близко, и все же их отделял от вас целый мир, снова поиграйте словами, имеет ли отношение Мечек к мечети, или вернитесь в мечтах к подножию Аваша, куда вы совершали экскурсию в отряде бойскаутов, и представляли себя волчонком, и краснели от гордости, когда какой-нибудь бойскаут-ветеран трепал вас за вихры, и если ночью вы будете не в силах уснуть, потому что медленно, поднимаясь от лона, разливаясь в желудке, давя на грудь, стискивая горло, вас охватит тоска по родине, до пота в ладонях, до онемения рук, до тошноты, до холодного пота, покрывающего дрожащее тело… тогда не бойтесь заплакать в подушку, или испустить вопль в ночь Нетаньи, как я здесь, в Пеште, — ка-ак мила ты и прекра-асна, Венгрия-а родна-ая, ты-ы прекрасней и дороже мне любо-ого края, если му-узыка звенит, предо мной твой дивный лик, Венгрия моя-a, на коне я полечу, высоко, высоко, там деревья и леса, реки синеокие, плачет под смычком струна, ждет меня моя страна, Венгрия любимая, доброй ночи, милая!..