Дочь Белого Меча

Ягмаре выпала последняя…
Впрочем, она не боялась, что промахнётся даже по самым дальним целям.
Как только первая тройка поднялась на помост, Ягмара внезапно потеряла интерес к происходящему. Как будто шторка упала… Что я здесь делаю, подумалось ей. Зачем мне это всё?.. какие-то нелепые глупости… Завтра с утра отправляться в путь, а я вместо того, чтобы посидеть напоследок с мамой, пытаюсь добыть какой-то неведомый приз.
Она осмотрелась. Девушки стояли хмурые, сосредоточенные, как будто от того, как они выстрелят, зависит вся их жизнь.
Дурочка, сказал ей кто-то внутри, ведь сейчас ты хочешь отказаться от того, чтобы узнать волю богов.
Может быть, я не хочу её узнавать?
Просто боишься.
Боюсь…
Подъехала Сюмерге, спрыгнула с коня.
— Яга, — сказала она. — Госпожа Вальда сказала, что ты завтра уезжаешь?
Ягмара кивнула.
— Но ты же вернёшься к осени?
Ягмара помолчала. Потом пожала плечами:
— Не знаю. Вот, может, стрела подскажет…
— Павазу — помнишь её? — добыла себе серебряную подкову…
— Будет богатая и счастливая, — сказала Ягмара равнодушно.
— Но где-то в дальних краях, — добавила Сюмерге, до конца раскрывая смысл добычи. — Я тоже буду жить в Цареграде. Как же не хочется отсюда уезжать…
— Иногда приходится, — сказала Ягмара.
— Ой, да… Доброй тебе дороги, и пусть боги благоволят тебе!
— Спасибо, сестрёнка… Я постараюсь вернуться к твоей свадьбе. Хотя что я говорю…
— Я буду рада. Я буду очень рада. Ты когда стреляешь?
— Последней.
— Ой… Ну я постою тут с тобой, не буду же мешать?
Ягмара кивнула. Она, кажется, поняла, что Сюмерге огорчена и угнетена тем, что баранья шкура распоролась именно в её руках, но не может сказать об этом ни жениху, ни родителям, и теперь, почему-то убеждённая в удачливости Ягмары, хочет потереться щекой об эту удачу…
Когда выкликнули последнюю тройку, солнце уже коснулось окоёма. Ягмара поднялась на помост. Далеко перед нею лежали семь разноцветных валиков. Как-то многовато сегодня было промахов, подумала она мельком. Лучницы предыдущей смены и служители-замерщики отошли далеко в сторону.
— Можете стрелять, — сказал распорядитель.
Ягмара не торопилась поднимать лук. Она всматривалась в валики, думая о том, какой ей больше нравится. Она закрыла глаза, прислушалась к себе и снова открыла. Вот тот, тёмно-красный, не самый дальний…
Она подняла лук, подцепила тетиву наперстнем, одновременно накладывая стрелу, натянула так, что костяшки пальцев коснулись скулы, и отпустила стрелу в полёт.
Тут же выстрелили соседки.
— Поезжайте.
Ягмара забросила лук в парг, прыгнула на спину застоявшейся Лошадки и пустила её рысью. В конце поля спрыгнула.
Её стрела с белым оперением и тремя чёрными кольцами торчала точно из середины красного валика. Краем глаза она увидела, как замерщики тянут свои бечевы, промеряя расстояния от воткнувшихся в землю стрел к ближайшим призам.
Она подняла свой тючок, вынула стрелу — наконечник был, разумеется, без крючка, — и стала разворачивать его. Рукам вдруг стало горячо и мокро…
Войлок упал на землю. Ягмара держала в руках убитую ястребицу. Птица ещё трепетала в её руках, но глаза закрылись, а голова запрокинулась.
— Как же это?.. — она бессильно оглянулась. Подошедший служитель печально посмотрел на неё и вздохнул, разведя руками.
Подъехавшая Сюмерге только ахнула и прижала ладони к щекам.
  
9. Дурные приметы и лёгкая дорога
 
Когда выезжали, накрапывал и грозил усилиться дождь — хотя и начинался день Бесконечное Сияние месяца Целостность, последний день весны. Хотя и царило безветрие, было очень свежо, и изо рта при дыхании вырывались облачка пара — почти как зимой. Ягмара пожалела даже, что тёплую овчинную куртку с пропитанной воском мездрой не надела на себя, а упрятала в седельный мешок. Пока что ехали втроём — Ягмара, Ний и могучий старый Овтай, бывший старшина сабаданов, а сейчас — десятник материной стражи. Остальные всадники, числом пятеро, со вчерашнего дня ждали их в ближнем стане — при подменных и вьючных конях и припасах на дорогу. Оттуда, от стана, их и поведёт Колобок.
Сейчас он мирно спал и посапывал в мягкой шерстяной перевязи на Ягмарином боку.
По обычаю, в этот день не работали, поэтому город ещё спал. И только возле нового храма на выезде из подгорода толпился народ и слышалось пение. Горело множество факелов.
Когда приблизились, стало видно, что толпа разделена на две половины, и по проходу медленно идут трое в чёрных плащах и с колдунскими костяными посохами в руках; черепа воронов служили навершиями посохов.
— Овтай, остановись ненадолго, — сказала Ягмара. — Я хочу это показать… Подъедем ближе.
Овтай не стал перечить, хотя, как Ягмара знала, не одобрял пришлых богов и оставался твёрдым, как кремень, камневером. Он остался на дороге, а Ягмара с Нием подъехали и остановились за спинами толпы, глядя поверх факелов.
Пение оборвалось.
— Ний, теперь смотри внимательно.
Один из колдунов достал из-под плаща туес, открыл крышку. Второй вынул длинную бронзовую ложку с витым и загнутым на конце черенком, и стал помешивать ею в туесе. Ягмара знала, что сейчас они читают заклинания, но ничего не было слышно — толпа, хоть и прекратившая пение, никогда не бывает совсем бесшумной: люди дышат, переминаются с ноги на ногу, одежда их шуршит… Потом третий взял в руки ковыльную кисть на коротком черенке, обмакнул её в туес и двумя движениями, как бы рисуя в воздухе косой крест, окропил стену. Он сделал это трижды, потом поднёс кисть к тут же склонённым факелам. Вспыхнуло зеленоватое пламя, и кисть исчезла. Колдуны ударили в землю посохами: три раза, шесть раз, восемь раз, один раз. Потом развернулись так, чтобы стоять спинами друг к другу, лицами на три стороны света, и вскинули посохи:
— Дому сему!.. — голоса, настолько низкие, что отдавались в земле, прогудели, как деревянные, обтянутые кожей, греческие трубы.
— …да стоять во веки веков! — многоголосо выдохнула толпа. Люди вздымали вверх факелы, обнимались, смеялись радостно, поздравляли друг друга. — Да не сомкнутся над ним небеса и не разверзнется твердь!
Ягмара поворотила коня.
— Вот так это и делается, — сказала она.
— Что делается? — не понял Ний.
— Крепятся дома. Видел, как он разбрызгивает ил? Через несколько дней ил расползётся по всему дому, и дерево станет… ну, как во всём городе, ты видел. Крепким и полупрозрачным.
— Это вот так, от нескольких капель? Я думал, всё покрывают… ну, как лаком.
— Нет, этого вполне достаточно.
— Колдуны…
— Ага.
Они вернулись на дорогу и направились дальше лёгкой рысью.
Светало.
К стану подъехали в полдень. Тучи разошлись, ярко светило солнышко, от степи волнами поднимался пар; окоём дрожал и переливался, словно и не твердь там была, а широкое озеро. Далёкие табуны, казалось, пасутся на облаках…
Кожаные и войлочные шатры, разбросанные широко, чисто промытые, ещё влажные, сияли яркими сочными красками. Такими же яркими были гарцующие всадники — молодые кочевники, красуясь друг перед другом, объезжали только что отловленных по табунам диких лошадок. Разноцветные куртки, отороченные мехом красного зверя, алые или зелёные шальвары, золотые сапоги, чёрные блестящие колпаки с рысьими хвостами…
Стражники, выехавшие навстречу, одеты были скромнее — в чёрное и синее. Лёгкие панцири и шлемы блестели под солнцем, и тускло мерцали короткие скифские мечи за поясами…
Перед дорогой немного отдохнули и поели горячего: разварной жеребятины с диким луком и полбой. Овтай ещё раз осмотрел отобранных лошадей, проверил припасы, всё одобрил. На каждого из отряда приходилось по три лошади: осёдланная, подменная и вьючная. Овтай взял только кобыл, более выносливых при дальних переходах, и только сам оставил себе гнедого мерина, к которому привык и которому доверял.