Внучка берендеева в чародейской академии
И верткий такой, зараза! Раз — и под локоток ухватил, пристроился рядом… а вынарядился-то… шальвары шелковые червоного яркого цвету в сапожки заправлены. А те — с носами гнутыми да на каблучку. Кафтан золотой мехом оторочен. Шапка высокая заломлена… красавец. Только вот физия шельмовская к этакому-то наряду не больно идеть.
— Как ты, Зославушка? — поинтересовался любезно. Идеть шаг в шаг, головою крутить, а девки, которые гуляли не по медицинское надобности, но сами по себе, прям обомлели.
И лица у них сделались такими… недобрыми.
Царевич он или так, но не по чину ему со мною под ручку гулять. Я это разумею, и Еська разумеет, оттого и скалится во все зубы, а девкам знай подмигивает.
Дразнит.
— Спасибо, хорошо, — вежливо отвечаю, а сама только и думаю, куда бы этого кавалера нежданного спровадить.
— А мне так не кажется. Побледнела ты… щеки запали…
Оно-то, конечно, и щеки запали, и в иных местах убыль случилась, но то, ежели целителям верить, от перерасходу сил.
Ничего. Наем еще, было бы чем есть.
— Глаза-то, глаза краснющие… — И рукой перед глазами помахал. — Слезятся…
Сразу как-то и слезы навернулись.
— Говорю же, стерегися книг… небось, и голова болит?
Я кивнула. Заболела… вот прямо тут и заболела.
— Надо ее померить. — Из-под полы Еська вытащил ленту с узелочками, такую в лавках пользуют портновских, когда мерку снимать надобно. — Шапку сымай, Зослава…
Я и стянула.
А Еська ловко веревку накинул, на лбу сцепил.
— Ох, беда…
— Где?
Я глаза-то на лоб скосила, но ничегошеньки не увидела.
— Большая у тебя голова стала, Зославушка… вот смотри. — Веревку стащил и показал. — Видишь синий узелочек?
Вижу, меченый синею ленточкой.
— Такая голова у девок быть должна. Ну или еще до зеленого может, коль сильно разумная, — он держал веревку двумя пальчиками. И видела я, что и синяя, и зеленая ленточка были очень далеки от моего узелка.
— А может, я просто…
Голову щупала.
Обыкновенная.
Нет, как есть обыкновенная… и шапка-то еще когда куплена. Небось, если б стала голова пухнуть, то и шапка на нее не налезла б.
— Не человек…
— Может, — охотно согласился Еська и веревку в рукаве спрятал. — Но попомни мои слова. Скоро мозги полезут… беги к целителям.
И сгинул, ирод этакий… я же осталась с шапкою в руках.
Хотела надеть, да поползло вдруг по щеке что-то мокрое. Тронула — мамочки мои! Серое оно! И такое… аккурат как тесто недопеченное, а пахнет… книжною пылью пахнет! Я палец в ухо сунула… оттуда идет… и из левого тоже! И чего делать-то?
На помощь кликать?
Кого?
Боярыни стоят, глядят. Никто и не пошевелится, чтобы помочь, небось, невелика убыль, если у Зославы все мозги вытекут… а и вправду, вдруг все вытекут?
И с этою мыслью я заткнула уши да бегом кинулась… бегала я, спасибо превеликое Архипу Полуэктовичу, быстро. Даже юбки не стали помехою. Долетела до целительского корпусу, не запыхавшися. А навстречу мне, будто сама Божиня спасти решила, Марьяна Ивановна собственною персоналией выплывает. И ныне-то обряжена по-боярски, в три шубы разом…
— Что с тобой, Зослава? — спросила и стеклышки на палочке, которые перед носом несла, отставила.
— Спасите! — Перед нею ноги сами подкосились, и бухнулась я на колени. — Умоляю… вот…
Я пальцы из ушей вытащила.
— Мозги через уши лезут…
Тут-то Марьяна Ивановна и побелела… покраснела.
Рассмеялась в голос.
И смеялась долго, отчего сердце мое, которое заняло со страху, поскакало конем шалым.
— Ох, и насмешила ты меня, девонька… — Марьяна Ивановна палочку со стеклышками убрала на пояс. — Вставай… подшутили над тобой.
— Как?
— Обыкновенно… позволь. — Она пальчиком сняла с моей щеки бурую жижу. Растерла. К носу поднесла. — Бельверов камень… желчь… полуцветник… простенький состав, но любопытный… эфирное масло… кажется, болиголов пятнистый. У тебя перед тем, как твои… гм, мозги через уши полезли, голова, случайно, не болела?
— Болела, — призналась я.
И стыдно стало. Так стыдно, что хоть ты прямо тут под землю провалися! Да только землица была мерзлою, для проваливания совершенно не годилося. Пришлось стоять, голову опустивши.
— Два состава… — продолжала Марьяна Ивановна, — полагаю, по себе нейтральные, но в соединении дающие бурную реакцию…
Подшутили, значит…
Стыд сменился обидой. Я ведь… я ведь никого-то из них не трогала… сама по себе была, чем помешала? Весело… и не одному Еське, вона сколько боярынь нынче гуляли… и страшная догадка опалила душу. Не просто так они погулять выбрались.
Знали?
Все знали…
— Не хмурься, Зослава. — Марьяна Ивановна протянула мне платочек. — Неужто ты и вправду думала, что тебя так просто примут?
— Не думала.
Я вытирала подсохшую жижу с лица. И самой было… дико, что поверила в этакое. Мозги… через уши… знать, такие у меня мозги, которые каждый задурить способен.
— Ты сильная девочка. — Мне почудилось, что сказала это Марьяна Ивановна с немалым сожалением. — Справишься.
А то… куда я денуся?
Впредь умней буду.
Эх, мне бы дрына… с дрыном я шуток не боюсь.
ГЛАВА 28
О беседах и чужих тайнах
Надобно ли говорить, что Еськина шутка, про которую вмиг вся Акадэмия прознала, многим пришлася по нраву. Теперь боярыни, завидя меня, хихикали.
Иные доставали платочки.
Нашлись и такие, которые прислали коробку льняных шариков, уши, значится, затыкать. И пожелания скорейшего выздоровления.
Злилась ли я?
А то… прям-таки из себя выходила, когда думала, какою дурою теперь меня все почитают. Было б во мне дедовой крови хоть на каплю больше, чем ныне, то и вовсе обернулась бы. Правда, вскорости случилось событие, которое меня примирило если не с Еською — придет час, и посчитаемся с ним за этакие шуточки, — то с жизнею нонешней в целом.
Да и то сказать, разве ж плохая жизнь?
Вона, комната моя такова, что не у каждое боярыни имеется. Хозяин, чуя за собой вину, балует невмочно… и учеба на лад идет, что бы там за спиною не шептали. И Архип Полуэктович похвалил намедни…
А тут еще и Арей объявился.
Сам.
Постучал вежливо так, как он умеет.
— Здравствуй, Зослава, — сказал, как дверь открыла. — Пустишь ли?
И ветку сирени протянул.
Где только взял зимою-то? Грешным делом подумалось, что не настоящая эта сирень, намороченная, или, как это боярыня выражается, овеществленная. Ан нет, тяжела ветка, духмяные грозди свешиваются, ластятся к ладоням. И кажный цветочек будто бы светится изнутри.
Нет, не намороченная, этакая детализация не каждому магику под силу.
— И тебе добрего вечера, Арей, — ответила, дар принимая с благодарностью. — Тебе я всегда рада.
И не покривила душою ни на волос.
И вправду рада.
Он же вошел бочком. Огляделся.
Ничего не сказал.
— Драгоценности я вернула, — почему-то вдруг стыдно стало за комнату эту, за ковры и перины, и за прочие вещи… выходит, что задаривает меня Кирей, а я и радая.
— Знаю, — Арей усмехнулся. — Это его разозлило.
Уж надеюся.
— И ты…
— Я виноват перед тобой, Зослава, — голову опустил. А я вновь же не разумею, о какой вине идет речь. — Напоишь чаем?
— Будь моим гостем, Арей…
Ветку сирени я в стакан пристроила. Пусть и не драгоценная она, но дороже всего ларца, о котором нет-нет, а вспоминалось.
Арея усадила. И сама же чаю налила духмяного, заправила его малиновым, бабкою присланным, вареньем. И пожалела, что который день ленуюся до кухни спуститься. Уж не стал бы Хозяин возражать, позволил бы покухарить. Пироги-то у меня, чай, не хуже местных выходили…
— Благодарю.
Чашку принял. И на ладонь поставил. Чай он пил преудивительно, не нашим обычаем, в блюдце переливая, как то моя бабка любила, но и не азарским, заправляя поверху топленым жиром. Мерзь сие великая, но Кирей клялся, что так чай вкус необычайный приобретает.