О чем молчит ласточка
Молчание оркестра затягивалось, длилось больше минуты, и Володя даже расслышал рядом с собой несколько озадаченных шепотков. Но вот тишину прорезала трель флейты, будто лучик света тьму. Сперва одинокая и несмелая, светлая мелодия то возникала, то снова тонула во мраке, но с каждым новым появлением становилась сильнее и увереннее. Летели по воздуху золотые листья, пели последние осенние птицы, а на воде Боденского озера мелькали солнечные блики.
Володя знал, что зашифровано в Юриной музыке. Володя был рядом, когда Юра писал эту симфонию, и видел, как трудно ему было снова вернуться к сочинительству. Но раньше Володя ни разу не слышал ее целиком, лишь урывками, и теперь перед ним открывалась вся картина, которую Юра рисовал.
Мрак — это Юрина депрессия. Ее самый тяжелый этап начался отнюдь не в Харькове, а уже в Берлине, когда Юру сняли с места композитора в спектакле по «Мастеру и Маргарите». Затяжная тишина — это четыре месяца молчания. Четыре страшных месяца, когда музыка не просто перестала звучать в их доме, а перестала звучать в Юриной душе. Володя до сих пор с ужасом вспоминал то лето. Юре было настолько плохо, что он буквально боялся пианино. Он закрыл двери своего кабинета и отдал Володе ключ, попросил спрятать или выкинуть его. А Володя, стискивая холодный металл в ладони, с болью глядя на страдания любимого человека, не смел перечить и уговаривать. Он помнил слова Ангелы: Юре нужно дать время.
И время правда лечило. Очень медленно и мучительно, практически незаметно.
В сентябре Володя вспомнил, как они планировали поездить по Баварии, и идея сменить обстановку показалась неплохой. Юра не особо воодушевился — просто ткнул в одну из предложенных туристических брошюр. И они поехали в Констанц.
Этот маленький городок, тонущий в осенней листве, оказался той самой первой трелью флейты, которая несмело стала пробивать темноту в Юриной душе.
Вернувшись в Берлин, Юра попросил открыть его кабинет. Володя достал ключ и отворил двери. Юра неуверенно мялся на пороге и встревоженно смотрел в темноту комнаты. Наблюдая за ним, Володя первым вошел внутрь, включил свет и протянул Юре руку со словами:
— Я с тобой, я помогу. Но если тебе очень сложно, не обязательно делать это сейчас.
И Юра взял его руку.
Музыка постепенно сменяла настроение, духовые набирали силу, изгоняя мрак из пространства. Теперь он напоминал о себе лишь редкими вкраплениями низкого воя то контрабаса, то виолончели. Скрипки и альты, которые раньше заунывно плакали, теперь пели, несли по воздуху мелодию светлой ностальгии. И им вторили трели флейт — будто пение стай ласточек над быстрой рекой.
Музыка оказалась для Юры одновременно и ядом, и противоядием. Еще недавно отравив все его существо, покинув, оставив в душе лишь пустоту, она вернулась и стала лекарством. Депрессия никуда не делась: продолжились страхи и ночные кошмары, таблетки, тревожность и срывы. Но тот самый страшный виток болезни прошел, Юра смог найти в себе силы карабкаться обратно из ямы, в которую свалился. И Володя был рядом, помогал, когда становилось сложно двигаться дальше, и подхватывал, когда Юра опять начинал падать.
Первое время, вернувшись к музыке, Юра просил Володю не уходить из кабинета. Володя садился рядом с ним на банкетку у пианино и, наблюдая за занятиями Юры, радовался каждой ноте, каждому новому отрывку мелодии, которые тот извлекал из инструмента.
Как-то раз, пока Юра отходил, Володя от скуки коснулся клавиш. И удивился больше не звучанию пианино, а тому, какое оно на ощупь: клавиши гладкие и будто хранящие тепло Юриных пальцев. За спиной послышался смешок, Володя вздрогнул, словно его застали за какой-то шалостью. Юра стоял, опираясь плечом о дверной косяк, и улыбался. А потом подошел к пианино, уселся сзади, обнял Володю и, взяв его за запястье, сказал:
— Давай научу!
Володя попытался забрать руку.
— Зачем? Я же так, просто…
Но Юра, посмеиваясь, возмутился:
— Нет, ну что это вообще такое? Твой официальный партнер — музыкант, а ты даже не знаешь, где находится нота до.
— Ну… пока еще не официальный, — уточнил Володя.
И, глядя на Юрину искреннюю улыбку, он, конечно, не смог больше противиться. Послушно, под Юриным руководством, положил пальцы на клавиши.
— Нет, не опускай кисть, не клади руку плашмя. Поставь ее так, будто держишь яблоко. Вот…
Конечно, стать музыкантом Володе было не суждено, да он и не особо расстроился из-за этого. Зато теперь он умел играть гамму до мажор и знал, где находится не только до, но и остальные шесть нот.
У Юриной симфонии был открытый финал. Ведущую партию исполняли скрипки, трели флейт все еще вспыхивали то тут, то там, перекликаясь с мрачными вкраплениями контрабасов и виолончелей. Обретя равновесие, музыка медленно начала затихать, закончившись тремя одинокими нотами главной скрипки.
После минутного молчания дирижер развернулся к залу для поклона. Володя смотрел на Юру и не мог сдержать улыбки.
Месяц назад Володя вынужденно улетел в Харьков — мама заболела и ложилась в больницу. Это было трудное решение, ведь Юра еще не выздоровел окончательно, а поехать вместе с Володей не мог — готовился к фестивалю классической музыки, на который его пригласили еще в марте. Володя очень боялся по приезде в Берлин обнаружить, что депрессия Юры вернулась, пусть и каждый день в скайпе видел, что тот вполне хорошо себя чувствует.
Опасения остались лишь опасениями, а Юра, стоящий на сцене под шквал аплодисментов, выглядел счастливым. Таким, каким Володя хотел видеть его всегда. Не дождавшись, пока зрители покинут зал, Володя выбрался из своего ряда и пошел к сцене. Встал чуть сбоку, пытаясь поймать взгляд Юры. Тот что-то объяснил скрипачу, покивал и пожал ему руку, а потом наконец обернулся. В зале шумели люди: обсуждали симфонию, благодарили музыкантов. Володя шагнул к сцене и хотел было протянуть Юре букет, но тот жестом попросил подождать и направился к ступеням. Быстро спустился в зал и буквально влетел в Володины объятия, крепко обнимая его за шею.
— Боже, как я по тебе соскучился, хороший мой!
— А я, Юрочка, по тебе еще сильнее…
А разомкнув объятия, Володя вручил ему букет.
— С днем рождения тебя, мой… — Володя замялся, не зная, какое ласковое слово подобрать.
— Твой кто?
— Любимый, конечно.
Юра посмотрел ему в лицо, и Володя узнал этот пристальный, жадный взгляд.
— Ты еще нескоро тут закончишь?
Юра помотал головой.
— Нет, сейчас заберу вещи, попрощаюсь со всеми — и можем ехать домой.
— Хорошо, я на улицу выйду. Кстати, тебя дома ждет сюрприз…
Юрины глаза загорелись, он удивленно вскинул брови.
— Да? Тогда у меня есть мотивация собираться как можно быстрее.
Уже через десять минут они сели в машину, и Юра принялся донимать Володю:
— Что за сюрприз?
— Ну какой же это будет сюрприз, если я тебе скажу?
— Ну а ты все равно скажи!
Володя покачал головой.
— Ей-богу, ты как маленький ребенок, Юр.
— Но я уже умру от любопытства!
— Не умрешь, нам всего полчаса ехать.
Юра закатил глаза и принялся разглядывать свой букет.
— Кстати, я не сказал тебе спасибо за цветы. Такие красивые!
— Не за что. Я из-за них чуть на концерт не опоздал — выбирал.
Юра нежно пригладил пальцами лепестки пионов. Уткнулся в них носом и тут же, глубоко вздохнув, скривился, сдерживая чих.
Володя, хоть и следил за дорогой и старался быть серьезным, невольно засмеялся.
— Ну расскажи хоть, как долетел? Нормально? — почесывая нос, спросил Юра.
— Долго, но без происшествий.
— А как мама себя чувствует?
Володя пожал плечами.
— Хорошо, будто и не лежала в больнице. Передавала тебе большой привет и, кстати, открытку с днем рождения — отдам дома. Очень расстроилась, что не смогла попасть на твое выступление, но врач сказал, что летать ей после операции можно будет только через полгода в лучшем случае.