О чем молчит ласточка

Отвернувшись от двери, Володя с головой укрылся одеялом. Спастись от мыслей это не помогло, к тому же от соприкосновения с постелью заныли спина и ягодицы.
Все должно было быть по-другому. Он должен был дождаться окончания вчерашнего концерта, потом пробиться за кулисы, в гримерку или черт его знает, что там у дирижеров есть. Постучаться, войти, аккуратно прикрыв за собой дверь… Сказать: «Привет, Юра. Это я, помнишь? Лето восемьдесят шестого, пионерлагерь под Харьковом. Я был там вожатым. Мы любили друг друга…» И все стало бы значительно легче, проще.
Все должно было быть по-другому еще двадцать лет назад. Он не должен был отталкивать Юру и предавать его. Должен был понять, что это никакая не «болезнь», а любовь. Должен был ценить чувства — и свои, и Юрины, позволить ему приехать в Москву тогда. Ведь стоило бы только его увидеть — наверняка возмужавшего за два с лишним года, но все такого же родного и любимого, и все. Не было бы между ними километров и зря прожитых лет, не было бы срывов, обожженных рук и отметин на спине.
Потому что был бы Юра.
Или нет? Или вскоре они разрушили бы отношения, расстались навсегда, не желая больше видеть друг друга, и гостиная Володи сейчас пустовала бы?
Володя сдался. Он не мог отключиться, не мог перестать думать.
Он достал блистер с таблетками Игоря, вытащил одну, раскусил и сунул половинку под язык. Во рту разлилась невыносимая горечь. Володя попытался проглотить, но от едкого вкуса горло свело спазмом. Захотелось запить.
Он тихонько спустил ноги на пол, аккуратно сел на кровати, нашарил на тумбочке очки. Приоткрыв дверь спальни, шагнул в гостиную. Думая о том, лишь бы не разбудить Юру, сразу и не заметил тусклый свет торшера. А когда заметил, все внутри заледенело.
Юра сидел на диване, смотрел на него странным взглядом, а на его коленях лежала раскрытая старая тетрадь — «История болезни».
Володя сдержал порыв тут же рвануть к нему, забрать тетрадь, порвать ее или лучше — сжечь, бросив в тлеющий камин. Но застыл. Вгляделся в лицо Юры, пытаясь прочесть на нем понятные эмоции: злость или, может, обиду. Жалость, в конце концов. Володя не понимал его взгляда. Он был нечитаемым и таким тяжелым, что хотелось отвернуться.
Володя опустил голову, быстро дошел до мойки, налил себе воды и сделал пару глотков. Вцепился пальцами в край столешницы, зажмурился.
Под закрытыми веками мелькали страницы тетради. Он не открывал ее уже много лет, но записи оттуда въелись в память черными пятнами. Рецепты успокоительных препаратов, направления на ложные обследования к лжепсихиатру. Записи, которые вел по его наставлению: что красивого и хорошего он видел в девушках, с которыми специально знакомился, и что плохого — в увиденных парнях. Эротические фотографии женщин и его «успехи» с ними.
Сейчас, спустя много лет, Володя понимал, что все это чушь, глупость и шарлатанство. Какого черта он вообще хранил эту тетрадку, почему не выбросил ее, как только забрал из родительской квартиры? Почему, в конце концов, просто не спрятал тетрадь, раз уж принес домой? Как умудрился попросту забыть о ней? А в итоге ее увидел Юра. Да, он уже знал из писем, как Володя «лечился», но в этой тетради в мельчайших подробностях описывалось каждое его действие.
Он сделал усилие над собой, повернулся и снова посмотрел на Юру. Не удивился бы, не окажись того в гостиной. Но Юра стоял в паре метров от него, будто боясь приблизиться.
— Прости, — сказал он виновато, сделав шаг навстречу. — Я не имел права читать, просто я подумал, что это наша тетрадь из капсулы, обложка такая же… я взял ее, а листы распались, выпала фотография, я стал собирать…
Володя покачал головой.
— Все нормально. Сам виноват, что разбрасываю вещи где ни попадя.
Он ожидал услышать что угодно, но не вину в голосе Юры. Злость, презрение, но не этот мягкий неуверенный тон.
— Ты не злишься? — уточнил Володя.
Юра сделал еще шаг, встал напротив него. Вздохнул:
— Злюсь. Ты даже не представляешь, как злюсь. Только не на тебя. На общество, которое с детства внушало, что ты ненормальный. На взрослых, которые хотели тебя «вылечить». На страну, в которой существование таких врачей вообще было возможно. И на себя. Потому что меня не было рядом.
 
— Нет, Юр, не надо. Не говори глупостей. Это я тогда запрещал тебе приезжать, я был таким идиотом…
Юра грустно улыбнулся.
— Мы оба хороши. Но я должен был приехать и вытащить тебя. А я…
«Вытащить» — какое правильное слово. Тогда Володя сам себя утопил, отрезал единственную нить, за которую мог бы ухватиться, а потом, идиот, жалел об этом полжизни.
Он повернулся боком к Юре, присел на край стола, посмотрел на свернувшуюся у камина Герду. Ей что-то снилось, она пару раз проскулила во сне, дернула хвостом.
Внезапная паника, охватившая его пару минут назад, отпустила. Какой же все-таки Юра добрый. В этом он остался прежним, не изменился. Вечно себя очернял, а Володю — оправдывал.
«Ты не можешь быть неправильным, это я плохой, а ты самый лучший». Интересно, продолжил бы он делать так, узнай про все те вещи, которые Володя допускал и сейчас?
И эта мысль вдруг материализовалась, будто вселенная услышала его и решила еще раз поиздеваться.
— Володя… — обеспокоенно произнес Юра. Протянул руку, дотронулся до его обнаженного плеча. — Что это?
Володя дернулся, ощутив прикосновение прохладных пальцев. Он спал в майке, а выходя из спальни, ничего не накинул поверх. И Юра увидел красный след на ключице.
— Да так, ничего… — Володя сбросил его пальцы, прикрыл ладонью кровоподтек на шее.
— Как это «ничего»? — В голосе Юры слышалась тревога. — У тебя кожа содрана, ты хоть обработал ее чем-то?
— Юр, брось, само заживет.
— Не брошу! — уперся тот. — Где у тебя аптечка?
На мгновение вспыхнуло раздражение, но Володя сдержался — не хватало еще срываться на Юру, он ведь просто проявил заботу. Но Володя привык сам заботиться о себе, тем более когда дело касалось подобных следов.
— Хорошо, сейчас. — Он дошел до шкафчика у дивана.
— Давай я сам. — Юра взял аптечку у него из рук. — Сядь.
Володя опустился на край дивана, отвернулся к окну. Под руку подвернулась черная тетрадь. Володя покосился на «Историю болезни», будто на свернувшуюся кольцом змею.
Юра подумал, что это их лагерные записи: сценарий спектакля, заметки и напутствия друг другу. Но той тетради уже давно не существовало. Володя как наяву вспомнил яркий огонек, пожирающий истлевшую бумагу, когда в девяносто шестом он пришел в оговоренную дату под иву и не встретил там Юру.
Тогда Володя сидел на берегу реки, выдирал один за другим листы, сворачивал их, чиркал зажигалкой и наблюдал, как медленно сгорают слова: строки сценария, реплики героев, несбывшееся напутствие, написанное Юркой с ошибками: «Чтобы не случилось не потеряйте друг друга», — все равно уже потеряли. Наблюдал, как сгорает самое главное имя: «Юрчка».
Потом он, конечно, пожалел. В приступе тоски по прошлому он сжег часть того, что осталось от этого самого прошлого.
Юра шуршал чем-то в аптечке, а потом подошел к нему со спины, уперся одним коленом в диван. Володя наблюдал в отражении черного окна, как уверенным движением Юра льет на ватный диск перекись водорода, аккуратно обрабатывает рану. Сначала было холодно, потом — защипало. Володя скривился от неприятного ощущения, поймал в отражении тяжелый Юрин взгляд. Затем в нос ударил резкий травяной запах — Юра открыл тюбик с мазью. Володя замер, наблюдая за его рукой.
Мягко и нежно подушечками пальцев Юра коснулся его шеи. Почти невесомо провел по коже, с легким нажимом спустился к ключице. Володя не почувствовал боли, только трепет. И услышал, как громко стучит собственное сердце.
Юра посмотрел ему в лицо. Его взгляд изменился, стал серьезным, но на губах появилась легкая улыбка.
— Это сделал «кто-то неважный»? — произнес он так тихо, что Володя и не понял, вопрос это или утверждение.