Стальная метель
Цеца к известию, что её оставляют здесь, отнеслась совершенно отстранённо, как будто речь шла не о ней, а о какой-то ненужной бросовой старой вещи. А вот сын её вцепился в деда и требовал, чтобы его, наоборот, отсюда забрали, и как можно скорее. Дед увёл его в сторонку и что-то строго внушал, тот сначала не слушал, потом сник. Ний присмотрелся к воину, с которым ему предстояло идти в зиму, и к учёному писарю. Воин был весь выгоревший; вероятно, он уже считал себя мёртвым, а этот тёплый привал — лишь досадной задержкой к блаженному успокоению. Писарь же, который поначалу показался городским неженкой, при внимательном взгляде оказался мужчиной хоть и мелким, но жилистым и, наверное, очень выносливым. Пережитой ужас, похоже, никак не отразился на нём…
Второй учёный, которому Ягмара сняла красноту и жар с ноги, был всё ещё вял, сер лицом и потен, и Ний подумал, что и его, пожалуй, придётся оставить здесь. Но это покажут ближайшие дни. Пока что он приволок лучшие отскоблённые шкуры и велел шить кожуха на пятерых — такие, чтобы надевать через голову, и мехом внутрь. Шкуры пованивали салом, да и просто пованивали, но ничего не поделаешь, других нет. Цеца молча начала их раскраивать, точно и чётко орудуя маленьким кривым ножом, а учёный Менелай нарезал, как было ему показано, длинные ленточки из обрезков — чтобы сшивать куски. Шило и крючок Ний изготовил давно, выточил из кости, сейчас они пригодились.
Потом они с воином Равжой занялись неприятным делом — забили лошадей и разделали их на мясо. Ний всё время вспоминал Вазилу, ему казалось, что названный брат где-то поблизости, смотрит и ужасается. Всё-таки лошади — это не козы и не олени, они другие, с ними нельзя так… но приходится. Похоже, Равжа думал примерно так же и то же самое понимал. Лошадей отвели в лес подальше от холма, чтобы косматые лошадки не видели и не беспокоились. Потом, нарезав некрупно, чтобы в походе не рубить замороженное, а сразу в котёл, развесили куски мяса на суках, подальше от многочисленных лис. Лисам и так осталось много поживы…
Был лёгкий морозец, падал снег. Закончили уже в темноте. Когда обтёрлись снегом и возвращались, Равжа сокрушённо сказал:
— Последние времена наступили…
— Ничего, ещё помучаемся, — отозвался Ний.
— Успокоил, нечего сказать…
— Так и не стремился. Много ещё тяжёлого предстоит. Но, может, и одолеем.
— Не видел ты, что творится.
— Там — нет, не видел. Наверное, очень страшно. Нам тоже было страшно, когда мы только видели и ничего не понимали. А видели много разного… Потом как-то стало попроще. Вот я и говорю — ещё помучаемся. Не грусти. В конце концов, смерть одна… как правило.
Они отряхнули снег с плеч и вошли в холм.
Глава третья
КАМНИ
Колушка распушила комочек белой шерсти, положила в центр массивного серебряного блюда и коснулась горящей лучиной. Шерсть вспыхнула сразу и сгорела чистым светлым пламенем, почти без копоти. Колушка поднесла блюдо к глазам, всмотрелась в оставшийся белесоватый узор, покрутила блюдо так и этак, наклонила, чтобы свет лампы падал лучше, но всё равно ничего не смогла рассмотреть.
— Одно могу сказать: жива наша козочка и здорова, чего и нам желает. А вот где она и что делает — то сокрыто начисто, и правильно, я думаю. То ли она под защитой чьей-то, то ли уже сама чему-то научилась… Я из этой шерсти ей ниточки во все одёжки вшила, так что будь спокойна, не просто так говорю.
— Верю тебе, — отрывисто сказала Вальда.
Она встала и несколько раз прошлась туда-сюда по комнате. Потом снова опустилась рядом с Колушкой.
— Но откуда тогда эти сны? — спросила она.
— Сны — вещь сокровенная, — сказала Колушка, продолжая рассматривать блюдо. — Никто не знает, откуда приходят, куда уходят… Съездила бы ты к родным местам, Камню своему поклонилась бы — давно ведь не бывала. Может, он что и подскажет. А люди не смогут, нет. Даже кто и скажет: мол, давай растолкую твой сон, — не верь, не растолкует. Не дано этого людям — чужие сны толковать…
— А Тоначи-баба?
— Вот она-то так растолкует, что ты живая в печь огненную полезешь… Одно вижу — если уж тебе так невмоготу, езжай на родину, к Камню. Хочешь, могу с тобой съездить, тоже давно в своих краях не была. Остался ли там кто живой из родни, даже не знаю…
Она всё-таки поставила блюдо на стол.
— Вот раньше, говорят, были зеркала да блюдечки серебряные: потрёшь его — и родного человека видишь. Где оно теперь всё?..
— Сейчас тяжело ехать, всё раскисло, — сказала Вальда. — Когда уже земля схватится и снег ляжет, тогда и поедем. Решено. Что, Арам?..
Домоправитель ещё не вошёл, только слышались его шаркающие шаги. Арам сильно сдал за последний год. А ведь не старый совсем…
Наконец он появился в двери.
— Госпожа, приехала дочка нынешнего судьи. Просит встретиться.
— Проводи в ковровую, угости, я сейчас приду… Спасибо тебе, старая, за добрые известия — и договорились, как только позимье начнётся, так и едем вдвоём. Всё ты правильно сказала, а я себя распустила, как соплюшка какая. Будь наготове и жди, я за тобой пришлю или сама приеду… Что же ей надо, этой девочке?
— Ты с ней поговори, а я пока тут побуду, — сказала Колушка. — Сдаётся мне, что пригожусь.
— Вот как… Хорошо.
Вальда не стала переодеваться, просто повязала на лоб платок с тайными знаками, накинула соболью безрукавку и затянула поверх белый шёлковый пояс. С тем и вышла к гостье. Сюмерге, вспомнила она когда-то слышанное имя…
Девушка в светлом платье, простоволосая, сидела на толстой подушке, прямая и тонкая. Вальде сразу бросилась в глаза нездоровая бледность её лица — и то, как тщательно она прятала руки в вышитом платке. Сюмерге была настолько поглощена своими мыслями, что не сразу заметила хозяйку, дёрнулась было встать, чтобы поклониться, но Вальда быстро села напротив и, коснувшись её локтя, сказала:
— Здравствуйте, бесценная. Мира вам и процветания. Будьте как дома…
— И вам мира и процветания, госпожа, — сказала Сюмерге. — Простите, я задумалась…
— Не за что просить извинений, — сказала Вальда. — Наш дом — ваш дом. Попросить ещё угощений?
— Ох, нет, спасибо. И так всё очень вкусно…
Вальда заметила, что Сюмерге не притронулась ни к напиткам, ни к сладостям в вазе.
— Что вас привело сюда, бесценная?
— Беспокойство, моя госпожа. Скажите, у вас есть какие-то известия от Ягмары?
Вальда помедлила с ответом.
— Я не могу назвать это известиями, — сказала она. — Я просто знаю, что она жива и продолжает свой путь. Но вы ведь беспокоитесь не из-за неё?
— Не знаю, — сказала Сюмерге. — Конечно, я беспокоюсь за своего жениха. Но мне стали сниться странные сны… — она замолчала.
— Сны, — повторила Вальда.
— Да. Царь отправил моего жениха, Фрияна, чтобы узнать, что происходит на севере царства. Сначала от него приходили вести с голубями. Потом всё прервалось, и я просто не находила себе места… я и сейчас не нахожу…
— Вы очень любите его?
— Да… наверное, очень. Я не находила себе места, и вдруг мне стали сниться очень необычные сны. Я ничего не могла понять — как будто я вижу что-то чужими глазами, какие-то пустые дома, паутины по углам, павший скот… А потом я увидела Ягмару. Она была… другой. Не такой, какой я её знала. Измождённой, но грозной. И в этих снах… Фриян как-то… я не знаю, как сказать… он словно бы был под её началом. Опять же, не знаю, как правильно… нет, он её не боялся, но признавал верховенство. Это очень странно для него…
Сюмерге замолчала. Вальда видела, как она теребит платок.
— Что ж, — сказала Вальда осторожно. — По-моему, это очень хорошие сны. Я не знаю, говорила ли вам Ягмара, куда отправляется…
— Нет. Мы… как-то не успели. То есть она сказала, что получила известия об отце, но… Наверное, я была слишком увлечена предстоящей свадьбой.
— Понимаю. Ягмара ищет его. Мы получили твёрдое доказательство, что он жив, и я не смогла её отговорить. И теперь она где-то вдали, и всё, что я могу сказать, — она жива. Если ваши сны что-то значат, то — они с Фрияном где-то встретились. Или встретятся. И это хорошо, потому что… ну, просто хорошо.