Порт-Артур – Иркутск – Тверь: туда и обратно
– Ничего себе… Короче, все дальнейшие планы по тесному общению императоров накрылись медным тазом?
– Можно и так сказать.
– А что это немецких мадемуазелей на Дальний Восток так тянет? Там технического директора и пары матерых инженеров за глаза бы хватило для рекогносцировки.
– Старшую, похоже, не что. Скорее, кто.
– Вот даже как?
– Всем же остальным крупповцам, как мы поняли, не терпится посмотреть крепости, вооружением которых им, возможно, предстоит заняться. Во всяком случае Дубасов на тему возможного заказа крупповских бронебашен обмолвился. И, ясное дело, их интересует Циндао и окрестности, поскольку теперь германцы однозначно будут превращать свой Тихоокеанский форпост в первоклассную крепость, наша победа гарантирует ей прямое железнодорожное сообщение с метрополией.
– Разумно… Хотя и не бесспорно насчет крупповских пушек и башен для наших крепостей. Между прочим, по этому поводу у нас со Степаном Осиповичем свои интересные идеи имеются. Что же до Циндао, да, тут все очевидно. Немцы унижения на Филиппинах во время испано-американской войны американцам не забыли. А теперь они получили неплохие карты для подготовки отыгрыша… Кстати, кто? Это вы на господина Луцкого намекаете? Он тоже с нами?
– А вы откуда знаете, Всеволод Федорович? Хотя понятно. У немцев же удивление от этого всего прямо на языке висит. А так… да, он тоже с нами едет. Говорят, что адмирал Дубасов настоял, – опередив Гревеница, протараторил Беренс.
– Слухами земля полнится. После их первой мазурки в Зимнем только ленивый ту грозную шуточку кайзера не посмаковал. Но вот поди же ты, не убоялась фройлен Берта гнева своего суверена, так что нам только завидовать кое-кому остается, – отшутился Петрович. – Извините Владимир Евгеньевич, мы вас перебили…
– Решение эскулапов вылилось в половину дня суматохи, переносы багажа и утряску народа по новым местам. Вы про Банщикова нас не спрашивали. Докладываю: Михаила Лаврентьевича нашего, как лечащего врача, ведущего кайзеру курс терапии, государь отправил с ним. В Питер отбыли также великий князь Михаил Александрович, Василий Александрович Балк и все его морпехи. Так что из «варяжских» здесь остались только вы с Беренсом. И ваш верный Тихон, конечно.
По сведениям, достойным доверия, государь на все время сего вояжа возложил на младшего брата бремя регентства. Но, впрочем, как было замечено по общему восторженному состоянию Михаила Александровича, которому дозволили перед возращением в Санкт-Петербург сначала сопроводить некую юную и не по годам привлекательную особу императорско-королевских кровей аж до самой Варшавы, сия тяжкая ответственность его императорское высочество совершенно не тяготила. Так что разных судов-пересудов и на эту тему идет предостаточно…
– Однако, господа, попрошу: давайте не в нашем кругу. Хорошо?
– Как прикажете. Только…
– Никаких «только». Завидовать разрешаю. Молча. Даст бог, если все сладится, кому – счастье, а кому, и нам с вами в том числе, большущее государственное дело. Меньше толковищ, меньше сглазу… Поняли? Или в отношении сближения с немцами у кого-то из вас предубеждения имеются?
– Угу. Поняли…
– Предубеждений-то нет, но вопросы есть. Некоторые…
– Что-то не вижу радости и лихости, господа-товарищи капитаны. Потерпите немного. Скоро всю военную бухгалтерию подобьем, вздохнем посвободнее. И у вас времени побольше для личной жизни появится. Обещаю, – улыбнулся Руднев. – Далее, по германскому вопросу. Будь по-вашему: обсудим, что к чему и почему. Отдельно посидим и обстоятельно потолкуем. Я знаю, что не все на флоте с моим германизмом согласны. А тема-то очень серьезная. Недопонимания тут быть не должно. На все ваши вопросы обязательно отвечу, оптом и в розницу. Если только не помру сегодня… Ну, все, хорошие мои, ступайте пока. А я еще отлежусь немножко.
Отпуская своих «молодых львов», Петрович действительно чувствовал себя неважно: последствия жестокого перепоя сказывались конкретно. Узрев состояние подопечного, Тихон тотчас же напоил его какой-то горечью, отчего мысли стали понемногу путаться, голова отяжелела, и неожиданно для себя Петрович провалился в крепкий здоровый сон, начисто лишенный сновидений…
Итак, волею неумолимого рока и обстоятельств непреодолимой силы он оставался с государем один на один. Правда, не только с ним. Впереди его ожидало обстоятельное общение с адмиралом Дубасовым, инженером Луцким, великим князем Александром Михайловичем и продолжение бесед с Тирпицем. И ни Василия в шаговой доступности, ни даже Вадика…
«Крутись сам. Как сапер в колесе или белка на минном поле…»
* * *После неожиданного изменения планов транс-азиатского вояжа и суматохи по поводу отбытия в Потсдам разболевшегося экселенца воспоследовало «великое переселение народов». Тирпиц, отягченный лишь минимумом багажа, смотрел на картинки разворошенного муравейника по-философски и чуть свысока. Его личный переезд не занял и двадцати минут.
Перед расставанием с царем Вильгельм накоротке обсудил с ним ситуацию и своим талантливым экспромтом обеспечил дальнейшее путешествие во Владивосток и далее до Циндао как самому Альфреду, так и большинству немецких адмиралов, заявив Николаю:
– Милый мой Ники, я похищаю твоего военно-морского секретаря с его восхитительными шприцами. Взамен тебе могу предложить только своего… статс-секретаря. С кучей его морских волков и юной наследницей дела Круппов, так что с этого момента она с сестрой под твоей личной опекой. И попробуй только возразить, что это не адекватная замена!..
Это было правильно и логично. Ведь германским флотским многое нужно обсудить с Дубасовым и Рудневым. Да и не увидеть Макарова – просто моветон. Жаль, конечно, что с ними нет начальника Вильгельмсхафенской базы Феликса фон Бендемана, но ничего не поделаешь, кого-то пришлось оставить дома, на хозяйстве. Зато продолжат свой путь на Дальний Восток принц Генрих, как глава всей делегации, кронпринц Вильгельм и принц Адальберт. Подрастающее поколение августейшего семейства нужно готовить к большой работе с русскими. Тем более что по реакциям юного Адальберта видно, с каким трудом он привыкает к новым реалиям. Несомненно, это результат воспитательной работы дядюшки, готового жрать глазами все и вся британское. Неприятно, конечно. Сам Генрих в этом вопросе неисправим, и дружба его с Луи Баттенбергом тому порука. Однако с англофильским влиянием брата кайзера на молодого принца предстоит серьезно бороться.
В царском поезде немецкие путешественники обустроились хоть и с меньшим, чем в их «Белом экспрессе», размахом, но весьма комфортно. Так, персональное купе Тирпица было с изысканным вкусом декорировано капитоне из бежевой кожи, а все дерево – сплошь полированный дуб с палисандровой отделкой. Неплохо путешествует государева свита…
Но вот потихоньку все утряслось, успокоилось. Сумасшедший денек позади. Долгая, почти зимняя ночь вступила в свои права, и беспокойные соседи после битвы с бутылками у принца Генриха потихоньку угомонились. Кстати, их сабантуй вполне можно понять: отсутствие императора сняло изрядную долю напряжения.
Наконец он один. Можно немного расслабиться в мягком теплом кресле и подвести промежуточный баланс… Глаз все еще побаливает. Голова, хоть и тяжелая до сих пор после вчерашнего плотного общения с Рудневым, вроде соображает вполне исправно.
«И это хорошо, – усмехнулся про себя Тирпиц, потирая припухшую щеку. – Но, черт возьми, как это я сразу не понял, что сейчас будет, когда в глазках у Всеволода зажегся этот недобрый огонек? Вот ведь угораздило! На ногах уже не держался, но с прицелом все в порядке. Хотя и сам-то я был хорош: реакции никакой не осталось. Старею?.. Но – как! Хлестко, без замаха. Красавец, надо признать.
Ладно, запишем счет 0:1 в пользу русских. Причем будем до конца честными, схлопотал я за дело. Специально спаивать человека, который к тебе со всей душой, подло. Так что не обидно, ибо поделом. С другой стороны, теперь ясно: когда он видит, что все его словесные аргументы не вызывают верной, с его точки зрения, реакции, может запросто перейти к убеждению действием. Как к более доходчивому… Короче, имеем перед собой изумительный продукт русской культуры. Морской, в частности. Правда, мне докладывали, что на флоте он никогда не был замечен в рукоприкладстве, не говоря уж про дуэли. И даже слыл либералом, сочувствующим идеям народников…»