Порт-Артур – Иркутск – Тверь: туда и обратно
Эта кровь – итог «виртуозности» нашей дальневосточной политики и ангельской «умеренности» коммерческих интересов в корейско-маньчжурских делах. Или думаете, господа, что на флоте и в армии не идут разговоры о том, что некие скромные персоны в неком Особом комитете, убедив в своей правоте государя, неуемной рьяностью своею и торопливостью всю эту бойню спровоцировали? Причем в тот именно момент, когда ни флот, ни армия наши к войне не были готовы…
Да-с, именно так… Что же не испугались, Александр Михайлович, самураи «одной мимики» нашей, о чем вы государю вещали? Когда бы удалось изловчиться, да протянуть без драки еще год-другой, достроили бы мы свои новые броненосцы, а англичане с германцами в клинч вошли из-за Новеллы к кайзеровскому Закону о флоте. И все!.. Тут и сказочке конец! Хотелось япошкам повоевать, да расхотелось. И боязно, и Лондон не велит-с…
Только не надо так на меня смотреть, господа. Ежели не я, то кто вам, ввязавшимся в большие политические игры, всю правду в глаза выскажет? А это вам не скачки в манеже. Ошибки политиков пострашнее выходят, чем ошибки врачей или офицеров. Врач не доглядит – и одна жизнь загублена. Офицер спасует или даст врагу себя обмануть – сотни, тысячи погибнут, может быть, десятки тысяч. Но если ошибется крупный политик, могут запросто умереть сотни тысяч и даже миллионы…
Я знаю, что победителей не судят. Тем более сам в судьи не набиваюсь. И все это говорю вам вовсе не из моего личного желания. Как я выяснил из недавнего разговора с государем, в котором он прямо спросил, почему во время нашей прежней встречи я был холоден по отношению к вам лично и к вице-адмиралу Абазе, кто-то из вас поинтересовался у него об этом. Поэтому сейчас, как и его величеству, высказываю свое мнение вам прямо в глаза, без околичностей. Ежели сказанное сочтете за несправедливую обиду, не обессудьте, господа, можем не продолжать. Но если вы меня услышали и поняли, сделав верные выводы на будущее, давайте уж перейдемте к делу. Я ведь догадываюсь, что интерес у вас к моей персоне не праздный. Не так ли?
– Вот так знакомство у нас получается… Сначала обвинили во всех смертных грехах, а после сразу да быка за рога? Дайте хоть дух-то перевести, Всеволод Федорович, – вымученно улыбнулся Вонлярлярский, потрепав по колену все еще сидящего истуканом, потерявшего все свое красноречие Безобразова. – Неужели вы думаете, граф, что легко осознавать, как эти желтомазые макаки нас тогда переиграли, словно каких-то безусых корнетов?
И согласитесь, ведь не только одного нашего комитета в случившемся несчастии вина! Разве Министерство финансов не тратило деньги на Дальний вместо укрепления Артура? А господа с Певческого моста, прозевав англо-японский пакт, подсуетились ли с галлами и германцами, дабы поиметь нечто подобное? И не они ли прохлопали франко-британское «Сердечное согласие» год назад? Не наш ли военный министр, побывав в Японии, заверял императора в том, что Япония напасть не готова и не желает войны с нами, посему наша армия на Дальнем Востоке и в Маньчжурии дальнейшего увеличения не требует? Наконец, не адмирал ли Алексеев своим демонстративным выходом к мысу Шантунг уже в боевой окраске и с миноносцами добавил последнюю каплю?.. И разве здесь, в Сибири, на том самом месте, которое нам указал государь, мы с Александром Михайловичем не сделали всего, что было в человеческих силах, дабы хоть как-то искупить нашу вину перед ним и Отечеством?
«Так, удар поддых прошел. Оскорбленного достоинства из себя господа хорошие не собираются корчить. Оправдываются. Это хорошо. А теперь, когда мы разобрались кто сверху, а кто в партере, можно их и послушать…»
– Допустим. За бесперебойную работу железной дороги и окорот нерадивых интендантов и подрядчиков примите мой поклон. И от флота, и от армейцев. Однако времени у нас не так много. Через час должно местное купечество нагрянуть, мне с этими господами необходимо очень важные вопросы обсудить. Как вы знаете, готовится строительство в Иркутске, а затем и в Красноярске, ряда новых заводов по профилю Морского ведомства. Сегодня это мое главное мероприятие…
– Конечно, конечно! Мы все понимаем.
– Что же еще до ранее сказанного… Награды, вами от государя полученные, сами за себя глаголят, только вот погибших друзей и товарищей они нам не вернут. И камня этого с души никогда не снимут… Да, кстати, а кто тут у нас бык?
– Боже упаси, не подумайте! Просто к слову пришлось…
– Ну, ладно. Будем считать, присказка закончилась… Я слушаю вас, господа.
– Всеволод Федорович, позвольте один вопрос? Он очень важен для нас, для общего понимания вашего видения будущего всего нашего Восточного края.
– Пожалуйста. Хоть два.
– Как вы оцениваете деятельность нашего Министерства финансов с точки зрения перспектив освоения этих земель?
– Говорите прямо: как вы, Всеволод Федорович, относитесь к господину Витте и всему, им здесь содеянному? Я правильно понял ваш интерес?
– Ну, можно сказать, что и так…
– Хорошо. Отношусь я резко отрицательно к большинству из того, что лежало вне сферы усиленного железнодорожного строительства. А в особенности – к французскому участию в Русско-китайском банке. Что же до персоны самого Сергея Юльевича, то полагаю, наш государь может найти его талантам достойное применение, если фон Витте перестанет столь трепетно дорожить теплыми отношениями с парижским домом Ротшильдов… Вы удовлетворены моим ответом? – Петрович не мог не заметить те многозначительные взгляды, которыми обменялись Вонлярлярский с Безобразовым.
– Вполне. Спасибо за откровенность. – С этими словами Безобразов, напустив на себя вид важности момента, не торопясь извлек из внутреннего кармана небольшой конверт. – Поскольку ваш ответ, глубокоуважаемый граф, толковать двояко нельзя, прошу вас прочесть эту телеграмму. Она адресована лично вам, мы лишь имеем поручение ее вручить.
«Упс… Как-то интересно все начинает закручиваться. Новая вводная. От кого еще весточка по нашу душу прилетела? От Николая? Вряд ли, он сам мог мне сказать все, что хотел. Посмотрим-посмотрим…»
Развернув переданный ему листок, Петрович демонстративно не торопясь, дабы было время на подумать, углубился в чтение заинтриговавшей его нежданной депеши:
«Милостивый государь, граф Всеволод Федорович!
Настоящим приношу свои глубочайшие извинения в том, что лично не имел пока возможности высказать вам безмерную благодарность за все, совершенное вами на благо державы в истекшие военные месяцы.
Вы, вместе с прочими нашими доблестными моряками и армейскими, собственною кровью и потом искупили, исправили допущенные в определенных сферах грехи и ошибки. В том числе, признаю, и мои собственные. Осознавая этот факт, прошу вашего, любезный Всеволод Федорович, благоволения считать меня своим должником. В связи с чем прошу вас выслушать некоторые идеи, кои будут высказаны на ваш суд подателями сего послания.
За сим остаюсь вашим искренним почитателем и покорнейшим слугою. В надежде на скорейшую личную встречу, граф Воронцов-Дашков И. И.»8
По мере осмысления прочитанного перед Петровичем во всей остроте нарисовался вопрос: «Кто же он такой, этот граф Воронцов-Дашков И. И.», недвусмысленно намекающий на свою заинтересованность в установлении близких отношений с «героем Чемульпо и Токио»? Не про этого ли матерого царедворца несколько раз упоминал Николай в связи с историей созыва Особого комитета по делам Дальнего Востока? Тем более что и сами господа комитетчики своим торжественным вручением «малявы» дают понять, что эта, безусловно, тяжеловесная фигура стоит в тени за их спинами?
Взятая Петровичем пауза затягивалась. В проштудированной им в свое время вдоль и поперек шиплаверской литературе эта фамилия не встречалась. Судя по всему, к флоту граф был никаким боком. А ведь надо как-то реагировать, делая умное лицо. Господа в креслах напротив явно ждут от него правильной реакции. Но какой? Слава богу, в критический момент на выручку пришла память Руднева: