На тихой улице

Мы оставляем эту тему и болтаем о белках, ворующих из птичьей кормушки, и о том, не слишком ли темно под дубом, где Пейдж расстелила рулонный газон.
Я размышляю, насколько ее подкосило горе. Ей даже пришлось бросить работу. Когда-то они с Грантом владели сетью ресторанов. Они заплатили за этот дом наличными, купили пляжный домик на побережье. Отдыхали в Таиланде и на Фиджи. А теперь? Единственный оставшийся ресторан позволяет им держаться на плаву, и то лишь потому, что не надо платить ипотеку, но одни только налоги на недвижимость доставляют им проблемы. Может быть, у них есть еще какие-то деньги, о которых я не знаю, но все равно лучше заплатить ей, чем незнакомцу. Это кажется менее опасным – больше похоже на акт солидарности. И тут я ни с того ни с сего говорю:
– Хорошо! Да!
Пейдж хихикает и делает еще один глоток.
– Если найдешь доказательства, я заплачу тебе, как заплатила бы детективу.
– Ты заплатишь только в том случае, если я их добуду.
– Согласна.
Если все пойдет не так, как хотелось бы, деньги мне и самой пригодятся. У меня дрожат руки, и я должна отвергнуть ее предложение, сказать, что это полное безумие, но мне кажется, это мой единственный шанс. И поэтому трясущимися руками я поднимаю бокал и чокаюсь с ней.
– Ладно. Я в деле, – твердо говорю я.
 
5
 
Джорджия
 
Иногда я совершенно забываю, что нахожусь в тюрьме, которую сама для себя создала. Прямо сейчас, разрывая хрустящую обертку на пакетике чая «Английский завтрак» и ставя чайник на плиту, я забываю об этом и чувствую себя нормальной хотя бы на мгновение. Счастливой женщиной с привлекательным, заботливым мужем и чудесным новорожденным ребенком. Я живу в огромном доме и должна только радоваться и ни о чем не беспокоиться. Но такое состояние длится, как правило, всего несколько секунд. Или иногда, когда просыпаюсь утром, мне удается зацепиться за обрывки сна и задержаться между сном и реальностью, и я забываюсь на чуть большее время.
Пытаюсь вспомнить, кем была до того, как превратилась в эту версию себя. Вспышки давнего счастья приходят разрозненными всплесками. Я помню долгожданный день рождения в Скейтвилле, когда мне было двенадцать: зашнурованные бежевые ролики, хотя мне хотелось белые, маленькие пиццы «пепперони» и «Доктор Пеппер» в ларьке, головокружительные световые точки, движущиеся по катку. Я помню, как тайком уходила из дома, чтобы всю ночь сидеть с друзьями у костра на пляже в Корнуолле, под персиковое вино и смех. Помню дом родителей в городе и последнее Рождество перед их смертью. Мы пили имбирное вино и смотрели «Эту замечательную жизнь». Помню день, когда продала свой любимый «Фольксваген Джетта» 1997 года выпуска, потому что собралась покорять мир. Степень бакалавра в области гостиничного бизнеса и туризма сначала обеспечила меня полугодовым контрактом в Кордильерах  [6] и могла привести куда угодно.
Я отгоняю воспоминания и сажусь на стул, чтобы сделать глубокий, осознанный вдох и взять себя в руки. Но тут же разочарованно ворчу, когда вижу корзину для грязного белья у двери в подвал. Я планировала заняться стиркой пораньше, чтобы к вечеру любимое одеяло Эйвери было чистым, то самое, на которое ее недавно вырвало. Без него она не уснет.
Дочь улыбается мне из манежа, установленного перед телевизором. Там идут «Телепузики» и играет песня, которая звучит как в тот момент в фильме ужасов, когда оживает злая кукла и всех убивает. Я хочу выключить эту песню, но Эйвери визжит от восторга и поднимает в воздух пухлые кулачки, пытаясь пританцовывать. Я говорю ей, что сейчас вернусь, и нерешительно иду к корзине для белья. Распахиваю дверь в подвал и спускаюсь по крутой лестнице в темноту. Нащупываю цепочку, включающую верхний свет, и дергаю. В этих старых домах все отремонтировано и сверкает как новенькое – огромные открытые пространства и кухонные острова с белыми кварцевыми столешницами, но в подвалах все равно царит полумрак. Я уверена, что единственная причина, по которой Лукас не удосужился перенести прачечную на первый этаж, как это делают в каждой телепередаче о ремонте и дизайне, заключается в том, что сам он не стирает, так зачем ему это?
 
Ступаю осторожно, и корзина с бельем подпрыгивает на каждой ступеньке, пока я спускаюсь. Это просто белье. Обычное белье. Я закину его в стиральную машину, нажму «пуск» и уйду. Я останавливаюсь у подножия лестницы. На стене справа есть шаткие деревянные полки, вероятно висящие здесь еще с постройки дома. Они заставлены ржавыми банками с краской и древними канистрами с маслом, среди прочего ненужного барахла. Стиральная и сушильная машины находятся в дальнем конце комнаты с бетонными стенами, под оконцем, через которое в подвал почти не проникает свет, потому что его загораживает куст голубики. Я смотрю на открытую стиральную машину, затем оглядываюсь на лестницу. Это не иррациональный страх перед призраками или даже насильниками, прячущимися в тени. Я не боюсь без причины. Но вдыхая этот кислый запах подвала и грязной воды из-под швабры, я снова оказываюсь в той комнате. И кричу. И умоляю выпустить меня, я…
В раковине возле сушильной машины засор. В ней стоит бурая вода. Часть перелилась через бортики, и там, где она стекала по наклонному полу к металлическому сливу в центре комнаты, цемент стал влажным. Я задыхаюсь. И вдруг теряю контроль. Я не могу вдохнуть. Мне не хватает воздуха. Открываю рот, чтобы закричать, но ничего не выходит. У меня невольно начинают течь слезы, и каждый приступ паники сопровождается икотой. Я бегу, а скорее, ползу наверх по крутой лестнице. Слышу визг чайника на плите, из-за чего Эйвери хнычет, и могу сосредоточиться только на том, чтобы перевести дыхание, прежде чем идти к ней. Стоя на четвереньках на верхней ступеньке лестницы, я пытаюсь остановить приступ паники. Пытаюсь вдохнуть.
Внезапно Лукас открывает дверь гаража, и его встречают вопли ребенка, свист чайника и я на полу, хватающая ртом воздух.
– Господи!
Он роняет вещи, бросается ко мне и обнимает, помогая сесть.
– Все хорошо. Все ведь хорошо? Дыши. Все хорошо, все хорошо.
Мы сидим так несколько секунд, пока он не убеждается, что я успокоилась. Тогда он бежит к свистящему чайнику, хватает Эйвери из манежа и возвращается, чтобы сесть на пол рядом со мной.
– Видишь? Все хорошо, – говорит он Эйвери детским голоском, как она любит. – Все прекрасно, верно? – Лукас покачивает ее на колене, она перестает плакать и с улыбкой хватает его за нос. – Да, вот так.
Он чмокает Эйвери в щеку, и она смеется.
– Что случилось? – спрашивает Лукас.
Я не могу ответить, потому что ничего, в сущности, не случилось.
– Не знаю, – отвечаю я, вставая, и нетвердой походкой иду к стулу в столовой.
Лукас привык к таким ответам и знает, что больше ничего из меня не вытянет. Я протягиваю руки, чтобы он отдал мне Эйвери.
– Да ничего, ничего, – успокаивает он. – Тебе лучше отдохнуть пару минут.
Он сажает Эйвери обратно в манеж, и она тут же возвращается к просмотру мультиков.
– Теперь уже все в порядке, – добавляю я.
Лукас пристально смотрит на меня. Я знаю, что вечером показывают какой-то футбольный матч. Лукас несколько раз говорил мне об этом, и я пытаюсь отвлечь его футболом.
– Правда. Лучше бери пиво и посмотри свою игру. Со мной ничего не случится. Сейчас начну готовить ужин.
– Почему бы тебе сначала не принять ванну, немного расслабишься? Это всегда помогает.
Вот только ни черта не помогает, но я этого не говорю. Лукас уже идет переодеться в домашнее и по пути наполнить ванну.
Приняв ванну и переодевшись в чистые легинсы и безразмерный джемпер, я готовлю на ужин индийское карри с рисом «жасмин» и лепешками наан из магазина. Вечер прохладный, дует легкий ветерок, и мы сидим на открытой террасе. Лукас выносит наружу высокий стульчик Эйвери и кормит ее морковным пюре, а я расставляю тарелки на маленьком столике. Мы молча едим. Хотя Лукас записывает игру, он часто подходит к сетчатой двери и смотрит на экран телевизора, услышав радостные крики болельщиков или возбужденные голоса спортивных комментаторов.