На тихой улице
– Я не собираюсь к вам выходить! Если вам надо поговорить со мной, я на заднем дворе.
Она с удовольствием заставляет полицейских обогнуть дом и надеется, что по пути в них вопьется ядовитый сумах.
– Доброе утро, миссис Моретти, – здоровается женщина-коп по фамилии Эрнандес.
Затем в разговор вступает белый. Пейдж терпеть его не может. Миллер. Ну конечно, послали Миллера с этими жуткими усами. Он больше похож на педофила, чем на полицейского. Как кто-то может воспринимать его всерьез?
– Поступила жалоба, – говорит он.
– Правда? А других дел у вас нет? Посерьезнее? – спрашивает Пейдж, по-прежнему лаская собаку и не глядя на полицейских.
– Вы напали на пятнадцатилетнего паренька.
– Ничего подобного, – огрызается она.
Эрнандес садится напротив нее:
– Может, расскажете, что произошло?
– А если не расскажу, вы меня арестуете? – спрашивает она, и полицейские молча переглядываются.
Пейдж ничего не может прочитать по их лицам.
– Его родители не хотят выдвигать обвинений, потому что…
Пейдж не отвечает. Потому что жалеют ее, нет нужды разъяснять.
– Мы не можем постоянно приходить сюда по таким поводам, Пейдж, – говорит Миллер.
– Вот и хорошо, – твердо произносит Пейдж. – Может, у вас появится время, чтобы заняться настоящей работой и узнать, кто убил моего сына.
Эрнандес встает.
– Вы же знаете, что не мы расследуем дело…
Но прежде чем Эрнандес успевает закончить фразу, Пейдж прерывает ее, не желая слышать оправдания:
– И может, предъявите обвинение идиоту, который чуть не убил мою собаку. Как вам такое, а?
Не дожидаясь ответа, Пейдж встает и идет в дом. Она слышит, как полицейские о чем-то бормочут между собой по пути к выходу. Пейдж не может сдержаться или вести себя любезнее. Раньше она была доброй, но теперь мозг словно перепрограммировали. Там, где раньше обитало сочувствие, поселилась защитная реакция. Даже полицейская форма вызывает раздражение, напоминая о той ночи, а красные мигающие огни – словно кошмарные стробоскопы [1] из кинофильма. Из фильма ужасов, а не из реальной жизни. Ведь это не может происходить в реальности. Пейдж по-прежнему не желает с этим смириться.
Люди в форме говорят с ней снисходительно и отстраненно, называют «мэм» и задают глупые вопросы. От одного их вида всплывают прежние сожаления. Непонятно, почему так происходит, но при виде полицейской формы она возвращается к той ночи и сожалеет об упущенных возможностях – как многое она не успела сделать с Калебом, – и горюет о времени, проведенном вместе. Материализуются фрагменты воспоминаний: например, когда ему было шесть, он захотел пони из мультика «Дружба – это чудо». Она была розовой, с фиолетовыми цветами в гриве, и Пейдж не купила игрушку, чтобы его не высмеяли в школе. А теперь ругает себя за это.
Она старается не думать о том, как заснула на диване, когда они вместе смотрели «Ох уж эти детки!». Калеб был тогда совсем малышом, и Пейдж проснулась от его крика, потому что он упал с дивана и ударился головой о журнальный столик. Он не пострадал, но могло быть и хуже. Калеб мог засунуть палец в розетку, продавить сетку в окне, упасть со второго этажа и разбиться насмерть или напиться отбеливателя, стоящего под раковиной! Когда Пейдж вспоминает об этом, то немедленно встает и делает глубокий выдох, чтобы стряхнуть с себя стыд. В тот день из-за ее неосторожности Калеб мог умереть. Она так и не рассказала Гранту. Однажды она поделилась переживаниями с Корой, и та сказала, что с каждым родителем случается нечто подобное, такова жизнь. Люди засыпают. Но Пейдж так и не простила себя. Она любила Калеба больше жизни, а теперь сомнения и сожаления врываются в ее мысли. Пейдж постоянно чувствует себя несчастной и встревоженной.
Она не сидела дома, как Кора, а практически жила в ресторане. Пейдж управляла им много лет. Калеб рос, делая домашние задания в комнате отдыха рядом с кухней, помогал вытирать столы и разносил меню. И похоже, ему это нравилось. После школы он не смотрел целый день телевизор, а общался с новыми людьми, многому учился. А может, она твердит это себе, только чтобы облегчить чувство вины? Может, ему было бы лучше вести обычную жизнь? Когда в первый день в детском саду Калеб вцепился в ее ногу, надо ли было заставлять его идти? Стоило ли позволять ему столько раз менять специальность в колледже? Был ли он счастлив? Правильно ли она его воспитывала?
И откуда на месте трагедии взялся пистолет? Может, Калеб попал в беду? Были ли у него друзья, о которых она не знала? Пейдж считала, что сын рассказывал ей обо всем. Они были близки. Но вдруг это не так?
Подойдя к кухонному окну, чтобы поставить чашку, она видит, как подъезжает Грант. Еще не выйдя из машины, он качает головой при виде копов.
Он не упоминает о встрече с полицейскими, когда входит в дом. Просто молча наливает кофе и выходит в сад, куда поспешно скрылась Пейдж. Грант протягивает ей «Таймс», оставляя себе только страницу с кроссвордом, и склоняется над ним в очках.
Грант молчит, пока к нему не подбегает с приветствиями Кристофер.
– Кто хочет печеньку? – ласково спрашивает он, достает из кармана рубашки печенье для собак и улыбается, глядя, как малыш Кристофер его поглощает.
Так происходит уже много месяцев с тех пор, как Грант и Пейдж пережили непреодолимую утрату. Возможно, с ней удастся в конце концов справиться, но, как однажды Пейдж сказала Гранту после очередного спора об их будущем, наверное, не вместе. Гранту хотелось только сидеть в старом кожаном кресле в гостиной, с Кристофером у ног, смотреть на дрова в камине, пить виски и впитывать тишину и неподвижность.
А Пейдж хотелось орать на каждого встречного. Хотелось оскорблять полицейских, потому что они не нашли того, кто сбил Калеба. Хотелось целыми днями расклеивать листовки, в которых она предлагала вознаграждение любому, кто располагает информацией, хотя и знала, что только в восьми процентах случаев находят виновного в наезде на пешехода. Когда окружающие не отреагировали так, как ей казалось правильным, она перестала управлять их маленьким ресторанчиком, а просто сидела дома и громко возмущалась при просмотре телевикторин и сериалов. Ей было необходимо стать громкой и заметной. И Пейдж, и Грант не выносили то, каким образом скорбит другой, поэтому в конце концов Грант переехал в маленькую квартирку над их итальянским ресторанчиком «У Моретти» и предоставил Пейдж необходимое пространство.
Сейчас, почти год спустя после того трагического дня, Грант по-прежнему приходит к ней каждое воскресенье – убедиться, что коробки из-под еды убраны, мусор вынесен и она не забывает привести в порядок себя и дом. И чтобы поцеловать ее в щеку перед уходом и сказать, как он ее любит. Он не делает замечаний, ничего не предлагает, только мягко комментирует заголовки последних новостей или новое блюдо в ресторане – свежеиспеченные мостаччоли [2].
Грант замечает бинокль на столике рядом с ее креслом. Нет нужды лгать и говорить, будто она наблюдает за птицами или еще какую-нибудь ерунду. Гранту известно, что она считает убийцей сына кого-то из соседей. Пейдж в этом уверена. Это закрытый район, и мало кто сюда приезжает и уезжает, кроме местных жителей. Особенно поздно вечером. Камера на въезде оказалась предусмотрительно отключена, поэтому Пейдж думает, что это не просто несчастный случай, а спланированное преступление. Рядом с телом Калеба лежал пистолет, но ее сына не застрелили, огнестрельного ранения у него не было. Все это выглядит очень подозрительно, и если полиция не докажет, что произошло убийство, Пейдж сама выяснит, у кого из мерзких соседей был мотив.
Она повторяла это Гранту тысячу раз, а он умолял ее сосредоточиться на работе или взять отпуск – что угодно, лишь бы не эта одержимость; предупреждал, что она разрушает свое здоровье и их отношения, но несколько месяцев назад перестал реагировать на подобные конспирологические теории.