Недоброе утро Терентия (СИ)
Обрадовался Степка. Враз реветь перестал, подскочил, и ну тараторить: Да какая у него маманька хорошая, да добрая! Да какие она пироги печет! И что ее Серафимой звать, да как и ангела небесного! Да как песни умеет петь, да сказки какие знает! Да математику умеет и писать-читать умеет, и их научила, да вышивает, да рубахи шьет, да хлеб печет, да вареники лепит и с творогом, и с вишнями, да...
— Стоп! — говорю. — Сколько их?
— Кого?
— Дружков-то тех! У Кирсана что! — вот балда! Как про пироги, да вареники вспомнил, дык все сразу с головы вылетело у него.
— Четверо! Пятеро с ним. С Кирсаном!
— Оружия много?
— Не, так — ружья. Двустволки охотничьи. У Кирсана только автомат!
— Хреново... Собаки в деревне есть?
— Нету. Они собак сразу подушили, чтоб не лаяли. Не привлекали этих... Тварей!
— Ясно. Это хорошо, что собак нет! Где хата ваша?
Почесал он темечко, прикинул. Даже пальцем потыкал: левее, правее... Наконец определился. — У края деревни она. Если от сюда — то с восточной стороны! Направо нам надо. Там еще забор высокий, да дорога в обход имеется. Знаю дорогу!
— Показывай!
Проехали мы еще немного, да Степка сказал, чтобы в лес сворачивали. А где? Смотрю — нету дороги тут! А он все равно. Говорит, что там была дорога раньше. Да не сильно заросла. Только кусты, да деревца молоденькие. Дальше проехать надо! Ну я и сунулся. И правда, сначала туговасто шло, проламывать приходилось путь себе, а дальше — красота! Оно конечно нет накатанного, да кусты сплошняком, дык идет машина! Ровно идет! Мы так еще с километр проползли. Дальше Степка становиться сказал. Ну, стали. Он из машины выпрыгнул, да побег в кусты. Волчок следом за ним. Видать переживает за пацана-то! Ждал их. Тихо так. Солнышко уже высоченько поднялось. Пригревает! Птички лесные по просыпались. Песни свои заводят. Щебечут! Белка на капот запрыгнула. Чудная такая! Шустренько лапками своими шебуршит, да мордой крутит. Сама рыжая, такая, с подпалинами по бокам темными. Хвост длинный, пушистый. Красивая! Посидела, — да шмыгнула прочь. Степка с волчком вернулись. Быстро вернулись. Довольный Степка. Волчка за холку почесывает. — Все, — говорит. — можно туда! Спят еще в деревне. Только охранение с оружием на улице. Там забор вдоль идет, а за забором — хата его! Мужик один там у входа только. С ружжом. А Кирсана нет! Спит в доме, наверное. А больше — никого не видать! Такие дела.
Ну, с Богом!
Оставил я их. С волчком-то! Волку строго-настрого приказал, чтобы пацана оберегал! Ну это так, нервное… Волк-то и сам понимает, что ему делать! Пошлепал я через лесок, там тропок нет вовсе. Никто не ходит тут. Немного только трава примятая. Это после «разведчиков» моих! Реченька там такая, неширокая совсем. Так, чуть ручейка по шире. Перепрыгнул с разбегу. Еще пробежался. Сразу лес закончился. Забор впереди. Прямо коло деревьев! Нехорошо так, неправильно так делать! Лес убирать надо от ограды! Хоть на пару метров… Чтобы видно было периметр, да с дерева никто не перепрыгнул. Зверь какой хищный. Дык, мне же на руку это! А забор… Высокий конечно. Из досок и бревен сколочен, только кое-где ветки в прорехи по заткнуты. Видать не стали заморачиваться с ремонтом. Так – тоже мне плюс! Не стал по деревьям скакать. Хотя планировал так залезть! Нашел прореху широкую. Ветку выдернул аккуратненько. И туда! Там еще трава высокая. Да кусты. Красота просто! Прошлепал еще метров сорок. Вдоль забора. Присел в траву. Вижу — хата! Большой дом, добротный. Старался отец Степана! Угу, теперь в хате этой, твари те обитают... Не люди — то, чтобы вот так с другими поступать! Крыльцо увидал. Да нет там никого! А где? Степка говорил — мужик должен быть один там. Только хотел еще подойти, уже приготовился, ноги разогнул... — Руки вверх!
Тьфу, зараза... Обернулся. Стоит мужик. С ружжом. Ствол мне в бок направил. И как гад подкрался-то?! А сам не бандит вовсе. Не с таких. «Такие» были, когда магазин грабить приходили! Их дядька Вий тогда обломал. Вот те, точно бандиты были! Рожи наглючие, сами злющие. Дык, в глазах — лють холодная. Точно — убивцы! А этот... Вижу, что пахарь! С плугом еще вчера землю пахал, да хлеб сеял. Сам — в годах уже, так за шестьдесят далеко ему. Ружжо то держит, да руки трясутся. В глаза мне глянуть боится! Ну чо делать... Мне-то, раз плюнуть — его прибить! Махану рукой, да ружжо отобью в сторону, и в морду кулаком! И дело с концами. Только не охота мне его убивать. — Слышь, отец. — говорю. — Ты не стреляй! Вижу, что не бандит. Не бери грех на душу! Терентий — меня звать. Из Зареченки я. Мож и знаешь меня?.. Я за матушкой Степкиной пришел. За Серафимой! Заберу и уйду. Никто и не пострадает. Разойдемся миром! Добро?
— Как ты сказал? Ишь ты, сынок у меня какой выискался. Весь в меня, ага! Знаю я тебя... С Зареченки такого. Только не отпущу я тебя! Мне за тебя Кирсан хлеба даст. И крупы еще. Самому семью кормить надо! А таких как ты, зверь поганый, — в лес! Чтобы твари те тебя сожрали, а нас, людей не трогали! Оно видать из-за вас все так! Бог на людей гневается, что со зверьми живем, да детей от таких-же зверей родим. Вот и карает нас из-за вас таких...
Не дал я ему договорить. Видит Бог, по-хорошему хотел я! Только он про зверей-то начал, так у меня в душе снова волна та черная и поднялась. Внутри где-то зародилась, выросла, и всего меня и накрыла. Да так, будто огнем ожгло! И в глазах зарябило. И медленное все вокруг сделалось, как и в детстве, когда грабить меня приходили. Будто под водою все движется. Плавно так. Муха вроде мимо летит, но только не быстро как обычно они, а навроде плывет так в водице. А я, будто пружина сжатый, резкий, быстрый, — вот, вот выстрелю! Крутанулся я на месте, правой рукой за стволы ухватил ружье его, а левой — ему в нос! Даже удара не почувствовал. Будто сквозь масло прошло. Хлоп — и покатился мужик. Замертво упал. Он дажить и не понял, что произошло! Только успел он за скобу спусковую дернуть. Стрельнуло ружье со ствола с одного. Плохо оно конечно, но ничего уже не поделаешь! Обшарил я его карманы, еще пять патронов выудил оттуда и за хату его заволок. Чтобы сразу не заметили, если войдет кто во двор. Забрал его ружье, заряды проверил. И к дверям ходу! Замок наружный висел там. На цепочке такой. Я его одной рукой сорвал, отшвырнул в сторону и дверь распахнул. Так мне сразу в морду-то и прилетело! Сковородкой вмазали. Не особо-то и больно, только неожиданно! Смотрю, баба стоит. Сковороду держит. Волосы светлые, да глаза — зеленые-зеленые! Сама худая-худая. Как осиночка! В ночную сорочку одетая. Симпатишная дажить очень! Лицо такое овальное, щеки гладкие, да ямочки на щеках тех. И веснушки. Много-много! Понравилась мне она. Лицо красивое! Только побитое лицо ее. Здорово побитое. Видно щека опухшая, да глаз подбитый. Еще шея в царапинах красных. Били бабу. Да видать кулаками били. Вон аж губа разбитая! Жалко ее стало. Враз у меня от этого, та муть черная в душе отлегла. Успокоился я. А на тех, кто бил — наоборот разозлился! Вот думаю — козлы! Это кто-ж бабу бить то сподобился? Сами небось такие-же как и баба. С мужиком пусть потягаются сперва! Тьфу... Узнаю, думаю — нос в щеки вобью враз!
Увидала она, кого сковородой ударила, да на жопу-то и шлепнулась. Да глаза закрыла. А сама причитать: Ой ты лесовик-батюшка не гневайся! Ой ты дух лесной, не казни...
— Цыц! — говорю. — Терентий — я. А ты — Серафима?
Кивает.
— Степан за тобой послал! Сын твой.
Как услыхала про Степана, дык сразу на ноги вскочила. — Где мой сын? Что с ним?! А доченька где?..
— Все со мной! Только быстро! — говорю. — Собирайся! Некогда. Сейчас набегут сюда, да худо будет нам! И не видать тебе ни сына, никого! — не стал я ей про дочку ее говорить, что в лесу только ленточку одну нашли от платья. Подумал, скажу — расстроится, плакать начнет. Успокаивать ее, времени нету! Да и что говорить? Тела нет, крови — тожить нет! Мож и живая, да сыщется еще! Чего человека раньше времени расстраивать?! Вот так.