Крест Марии (СИ)

Всего десять.
Ведь ничего же не случится за десять минут?
Очнулась от адского холода.
Я была в абсолютной темноте. И в холоде.
Не знаю, сколько я проспала, но очевидно, что уснула я намертво и пропустила дёрганье рычага.
Дура!
Заскулив от бессилия, я ринулась к заветному рычагу.
Дёрнула.
Щелчок. Вспыхнул приглушенный свет. Меня обдало чуть ощутимой струйкой тепла.
Какая же я дура!
Это ж надо было уснуть! Я уже «раскачала» время дёрганья рычага где-то почти до часа и тут на тебе! Опять всё заново.
От бессилия я зарыдала. Громко, с подвыванием. По-бабски.
Нужно что-то решить с обувью. Ковылять на каблуках по бетонному полу – я так рискую остаться без ног. Да и босоножки жалко. От моих передвижений по неровному бетону, лак на каблуках, внизу, потрескался, а на левой босоножке начал слезать. А ведь они стоили мне кучу денег.
Да и в то, что меня скоро выпустят отсюда, я уже не верила.
Сколько я уже здесь сижу? Сутки уж точно. А может и больше.
Я это понимала по увеличившимся промежуткам между дёрганием рычага. И по моим прикидкам, совсем скоро увеличится ещё. Оно бы уже давно увеличилось, но я налажала, уснув самым возмутительным образом и пропустила время дёргать за рычаг. Поэтому меня отбросило назад и пришлось начинать всё заново.
Через какое-то время я почти привыкла и даже когда засыпала, успевала очнуться вовремя. Так что пока всё было под контролем. Жаль, что каждый раз сон подкрадывался внезапно. И хоть я очень боялась уснуть в одном помещении с мертвецом, но тем не менее я была так вымотана, что пару раз засыпала почти стоя.
Не знаю, смогу ли я выдержать до того момента, когда промежутки увеличатся до такого периода, что я буду успевать выспаться. Иначе я сойду с ума.
В голове от недосыпа гудело. Было ощущение, что туда набили ваты. Или опилок, как у Винни-пуха.
Но ничего. И не такое я преодолевала. Как вспомню, как я бежала из СССР, так вздрогну. А затем первые счастливые месяцы с Бенджамином. Жаль, что их было так мало. Два месяца всего. А затем начался ад. Даже вспоминать не хочется.
Меня передёрнуло.
Если бы не Мадлен, не знаю, как бы я и выдержала.
Интересно, как она там, без меня? Бедняжка. Но она сильная. Я верю, что с ней всё будет хорошо.
Жалела ли я, что ушла от Геннадия к Бенджамину? Не знаю. Сложный вопрос.
Жизнь вообще сложная штука.
Как же хочется спать.
Усилием воли я собралась и поковыляла к трубе с водой.
Умылась. Ещё.
Ух. Вроде немного раскемарилась я.
Я поняла, что вопрос с висящим мертвецом нужно решать. В помещении становилось всё теплее. Нет гарантии, что через время здесь будет жарища и мне придется дышать миазмами разлагающегося трупа. Который будет привлекать крыс.
Кроме того, я очень боялась, что именно меня могут обвинить в убийстве этого человека. Зная свою «удачливость», я нисколько в этом и не сомневалась.
Дёрнув в очередной раз рычаг, пришлось идти к трупу. Откладывать дальше некуда.
Решительно и неотвратимо я вошла в комнату-отделение.
Пахнуло сладковатым. Очевидно, труп уже начал понемногу разлагаться. Это придало мне решимости. И хоть было ужасно брезгливо, я тем не менее заставила себя осмотреться.
Труп человека так и висел. Это была женщина. Невероятно толстая, уже изрядно распухшая, но женщина. Об этом свидетельствовали длинные спутанные волосы и относительно изящные кисти рук. Одежда на ней была явно мужская – глухой то ли клифт, то ли пиджак, штаны, растянутые на коленях, с пузырями, калоши.
Вот последнее привлекло моё пристальное внимание. Обувь!
Пусть страшная, пусть уродская, но это была обувь. Непромокаемая, на подошве без проклятого каблука. В ней можно было ходить без угрозы вывихнуть щиколотку.
В общем, первое что я сделала, это, морщась от жуткой вони (женщина, когда повесилась ещё и обделалась капитально, что отнюдь не ароматизировало помещение), стащила с распухших ног калоши.
Мне повезло и на ней были шерстяные носки. Иначе я даже не представляю, как бы я надевала на себя это.
 
Калоши оказались в моих руках, и я покрутила их, рассматривая. Они были изрядно ношеные, со сбитыми каблуками (да, на них были каблуки, но широкие, примерно в сантиметр высотой). После моих это был один смех. От них несло несвежими носками и ещё чем-то вонючим.
Я поморщилась. Не хватало ещё грибок заработать.
Но калоши – это было важно. Поэтому я бросила труп (причём с большой радостью) и отправилась к трубе с водой. Там я тщательно, как смогла, вымыла их снаружи и ещё более тщательно – изнутри. Жаль, что у меня нет никаких моющих средств, ничего. Но хоть так. Носом крутить в этой ситуации не пристало.
Я пристроила вымытые калоши под отверстиями, откуда шел теплый воздух, дёрнула рычаг и решила передохнуть. Устала драять жесткую резину.
Я уселась на топчан и тут же поймала себя на том, что я таким вот образом просто оттягиваю момент, когда придётся идти опять к трупу.
Я осознавала это. Разумом. Но эмоции. Меня захлёстывала волна омерзения, раздражения, испуга, я сразу придумывала кучу причин, лишь бы не идти туда.
Я боялась его до крика.
Посидев какое-то время, я почувствовала, что начинаю проваливаться в сон.
Нет. Так нельзя. Стоит мне сейчас уснуть, и я опять провороню время, когда нужно дёргать за рычаг. И тогда опять придётся начинать заново.
Но подумав немного, я нашла прекрасную отмазку – мне будет сложно и неудобно убирать труп в босоножках на каблуке. Нужно подождать, пока высохнут калоши и переобуться. А то не хватало еще не дай бог наступить открытой частью ноги на что-нибудь.
Меня опять передёрнуло.
Но настроение повысилось. Потому что появилась обоснованная причина не идти к трупу.
Времени до следующего дёргания рычага было не так чтобы много, и я решила, чтобы не уснуть, продолжить осмотр помещения. Ведь судя по тому, что я уже столько времени нахожусь здесь и до сих пор никто за мной не пришел, я могу здесь просидеть очень и очень долго. Так что мне же лучше устроиться здесь с максимальным комфортом.
Я присмотрелась и на противоположной стене увидела корявые надписи.
Подскочив поближе прочитала:
– Прощай ты, воля! Прощай ты, мой любимый! Маруся.
– Мокшанский уезд, Степановская волость, с. Успенское, Кашина Раиса Фёдоровна, 1928 г. рождения. Вот уже тридцать два года, как я нахожусь в этой тюрьме. Нонче совсем потеряла равновесие в кислую сторону. Предвижу только один конец – смерть. Прощай, свободная, радостная жизнь!
– Здесь сидела комсомолка Валя.
– Ежель кто попадёт сюды из знакомых, передавайте горячий привет сородичам и всей молодежи пос. Богородское. Прощайте. Нюра Ефимова.
– Вспоминайте. Катерина.
– Знайте. Отсюда выхода нет. Левонтия.
– За что мне это всё?!
Я всматривалась в неровные, часто прыгающие строчки, а на глаза набегали слёзы. Меня ошеломила, нет, поразила надпись, где Кашина Раиса Фёдоровна писала, что провела здесь тридцать два года. Тридцать два года! Это ж за что же дают столько? Что нужно сделать, чтобы получить такой страшный срок?!
А вторая, Левонтия, написала, что отсюда выхода нет. Почему выхода нет? Это аллегория или действительно так? Может же бить, что убитая горем женщина от тоски такое написала? Но зачем ей это писать, только чтобы растравить душу других? Из вредности? Да нет, это скорее было похоже на крик души, а не на холодный цинизм и издёвку. Неужели это правда? Неужели я здесь навсегда?
Вопросы. Вопросы. Вот только ответов на них нету.
Но ответы я найду. Не зря скотина Больц всегда ставил меня в пример за въедливость. Да, я из СССР смогла бежать, и никто меня не вычислил. Никто не разгадал моего плана. А тут не смогу? Смогу! Я найду ответы, или я – не я!
Меня затрясло. Я захлюпала носом.
Зубы стучали, выбивая крупную дробь. Почти марш Измайловского лейб-гвардии полка. Больц его любил именно за зубодробильную бравурность.