И приведут дороги
– Главный в той пещере был смуглым, с бородкой, довольно молод… – монотонно перечисляла я то, что запомнила из сна, намеренно не глядя на Альгидраса. Я просто не могла на него смотреть. – Тебе это помогло?
– Помогло, – негромко откликнулся Альгидрас.
Я почему-то ожидала, что он окажется рядом. Но, видимо, он стоял все там же, у скамьи. Оборачиваться по-прежнему не хотелось. И еще я поймала себя на мысли, что меня совсем не интересует, какой вывод он сделал из моего описания. Было слишком больно…
– А в конце один из них, не главный, сказал: «Хи нами вока. Хи трэмо матурэ».
Наступила тишина. Альгидрас молчал так долго, что я все же обернулась, задержав дыхание и приготовившись встретиться с ним взглядом. Но он не смотрел на меня. Он стоял, зажмурившись и запрокинув голову к небу.
– Что это значит? – спросила я.
– Это значит: «Мы снова ошиблись. Мы убили землю».
Я невольно вздрогнула, хоть он и произнес это очень спокойно, совсем буднично. Хотела было спросить, ошибался ли тот человек и на каком языке он это сказал, но рядом раздался голос Радима:
– Вы свои сказания до вечера сказывать решили?
Я медленно обернулась к брату Всемилы, смутно радуясь тому, что он не пришел раньше, и тому, что мы с Альгидрасом стоим на таком приличном расстоянии друг от друга. Альгидрас что-то ответил, и я почти возненавидела его за то, как весело и легко прозвучал его голос. Впрочем, тут же подумала, что ему горевать не с чего. Это же не он медленно умирает, расставаясь одновременно с информацией и с жизнью. Он-то как раз скоро станет свободным. От меня и от влияния Святыни. Ведь с моим исчезновением у него не будет необходимости бороться с навеянным чувством. Чувством, которое так похоже на настоящее.
Я посмотрела на Радима. Он стоял в метре от меня: высокий, широкоплечий. Рукава его рубахи были закатаны до локтей, открывая белесую линию шрама на левом предплечье. Он улыбался, и от его глаз лучиками разбегались морщинки. В эту минуту я поняла, что по-своему действительно его люблю. Он стал мне братом, окутал меня заботой, никому не давал в обиду. Этот сильный человек, хозяин Свири, был почти беспомощен перед просьбами и капризами младшей сестры. И пусть я не была его сестрой по крови, однако чувствовала себя ею. Что с ним будет, когда меня не станет? Как он справится? Когда-то в ответ на мою идею все рассказать Альгидрас заявил, что смерть Всемилы убила бы Радима. Наверное, он знал, о чем говорил. Но за последнее время изменилось слишком многое.
Злата, стоявшая по левую руку от Радима, улыбалась слегка напряженно, словно до конца не веря, что буря с моей стороны миновала. Мне захотелось сказать ей: «Потерпи, скоро все кончится, и он будет только твой. Ты лишь убереги его», но, переведя взгляд на Радима, я поняла, что сейчас глупо разревусь. Чтобы хоть как-то это предотвратить, шагнула вперед, и он привычно вытянул руку. Я вложила свою ладонь в его и, спрятавшись в теплых объятиях, уткнулась носом в широкую грудь.
– Я тебя очень люблю, – просто сказала я, потому что не могла этого не сказать.
Радим обнял меня еще крепче и прошептал в мои волосы:
– Все-мил-ка, знала бы ты, как я тебя люблю. Ничего не изменится. Я никогда не перестану тебя любить и заботиться. Слышишь?
Он говорил глухо, и я понимала, чего стоили эти слова суровому воину. Кивнув, я подумала, что предопределенность – это все же невероятно больно. Потому что я точно знала, что все изменится. И возможно, очень скоро.
– Я знаю, – ответила я. – Просто хочу, чтобы ты тоже знал: ты самый лучший.
Слезы все-таки потекли. Я не знала, отчего плачу: от страха перед скорой смертью, от осознания неизбежности или от нежности. Утерев глаза рукавом, я почувствовала, как Радим прижимает меня все сильнее, и запоздало поняла, что он опасается срыва.
– Все хорошо, – ответила я и отклонилась, чтобы заглянуть в его глаза. В них было столько нежности, что я едва не зажмурилась. – Все хорошо. Я просто… от радости, – соврала я и повернулась к Злате.
Та стояла рядом и смотрела напряженно, закусив уголок накинутой на плечи шали. А я вдруг поняла, что успела изучить все их привычки. Злата всегда закусывала то шаль, то прядь волос, то палец, когда нервничала. И это было по-своему мило. Я протянула ей руку, и она без промедления сжала мои пальцы.
– Тебя я тоже люблю, – сказала я.
Это не было правдой, но стоило улыбки Златы и того, как засветилось ее лицо.
Радим притянул жену и обнял уже нас обеих, а я закрыла глаза, слушая стук его сердца и щебетание птиц. Мир вокруг чувствовался острее, и мне вдруг стало совсем неважно, сколько времени мне здесь отведено. Святыня способна разменять меня как пешку, но только мне решать, как провести эти дни или недели: рыдая над своей судьбой или же наслаждаясь теплом людей, которые стали мне семьей. Мысль была странной и немного книжной. Впрочем, я с удивлением осознала, что действительно чувствую именно так, а никак иначе. Может быть, меня самой уже не было, а был лишь книжный персонаж: маленький, неглавный и напуганный? Впрочем, и это тоже уже не было обидно. Самое обидное заключалось в том, что, исчезнув из этого романа, я так и не узнаю его финал. Я ведь его так и не дописала.
Приветствую тебя, мудрейший брат Сумиран.
Да не иссякнет сила Священного огня, озаряющего наш путь.
Смиренно прошу прощения за то, что от меня давно не было писем. Впервые за долгое время мне есть о чем писать, ибо воды почти привели меня к землям, где нашел приют наш добрый брат.
Пеною, белою, как облака или же снег за пятью морями,Волны ласкали утес, что вдавался в бескрайнее море.Древняя сила звенела, с высоких уступов срываясь ручьями,И люди, хранимые ею, не ведали горя.Дымкой, туманною, как облака или же снег за пятью морями,Ветер укутывал скалы и прятал от глаз мореходов.Древняя сила играла душистой травой, шелестела ветвями…Но близился срок, и ушли острова под воду,Влившись в сказания, как облака или же снег за пятью морями.Тщетно отныне и волны, и ветер зовут их песней.Древняя сила свободу почует, вздохнет, оживая словами,Ведь свитки не лгут: вскоре ей суждено воскреснуть.Глава 13
Если бы мне кто-нибудь когда-нибудь сказал, что я буду точно знать, что вот-вот умру, и попросил бы предположить, что я буду чувствовать и как себя вести, я бы, наверное, придумала что-нибудь патетическое: переделать все, что не успела, сказать всем, кого люблю, об этом или что-то в этом роде. Однако на деле все оказалось совсем иначе. Первый порыв сентиментальности и признаний в любви прошел бесследно во дворе дома Радима, пока я стояла в его теплых объятиях. Альгидрас, к слову, за это время успел куда-то молча улизнуть. С одной стороны, я была рада этому факту, а с другой, меня бесило его безразличие к происходящему.
Чувство собственной значимости слегка поутихло, а еще я поняла, что вряд ли Святыня приготовит мне здесь трагическую смерть – скорее, это будет вот такое медленное угасание. Это даже неплохо: Радиму не придется рваться в бой, искать, мстить, и он вполне справится с потерей, тем более сейчас, когда вот-вот появится его собственный долгожданный ребенок.
Вернувшись домой, я долго сидела перед окном на большом сундуке, глядя в сгущавшиеся сумерки, и думала о том, что по Всемиле и плакать-то здесь никто не будет. Разве что Радим с Добронегой и немного Злата, поскольку она была доброй и простодушной по натуре. С моей смертью Альгидрас сможет вздохнуть свободнее и перестать… как там он сказал? «Бороться»? К тому времени, как я забралась в постель, я дошла в своих мыслях до того, что все вздохнут с облегчением после моей кончины, и впору было начать торопить сей светлый миг. И, уже лежа в постели, поняла, что так старательно накручиваю себя, намеренно умаляя свою значимость здесь, просто потому, что мне страшно, а еще я отчаянно хочу быть нужной. Не как Всемила, которую любят и прощают родные, не как та, больные чувства к которой навязывает Святыня, а сама по себе.
