И приведут дороги
Не знаю, куда бы завели меня эти мысли, если бы Добронега не вернулась домой. Мать Радима выглядела уставшей. Мимоходом посетовала на то, что Зим все никак не оправится. Я не знала, кто такой Зим, но в последнее время так часто слышала его имя, искреннюю заботу и расстройство в голосе Добронеги, что каждый раз мне становилось его жалко.
– Может, еще поправится? – робко предположила я.
Добронега погладила меня по плечу и только вздохнула, ничего не ответив. Чего у нее было не отнять, так это честности в таких вопросах. Она никогда заранее не говорила, что все будет хорошо.
После ужина я все-таки набралась храбрости и спросила, что стоит взять с собой в Каменицу. Добронега всплеснула руками так, будто только сейчас об этом подумала, и вскочила с лавки.
– И верно, дочка! Как же я тебе не сказала? Ты же никуда не ездила. Боязно, небось? – спросила она у меня.
– Боязно, – не стала отпираться я.
Добронега ободряюще улыбнулась и потянула меня из-за стола, махнув рукой, мол, потом уберем. Когда она толкнула дверь в свои покои, я невольно замерла на пороге. Я так ни разу и не позволила себе сюда зайти, словно что-то меня останавливало. Вот и сейчас появилось почти мистическое чувство, что стоит мне войти, и я узнаю нечто, что в очередной раз перевернет мой мир.
– Ну, что ты замерла? Поздно уже.
По размеру эта комната была немного меньше той, что занимала я. Справа тянулся бок печки. Напротив двери – ровно посередине стены – располагалось одно из двух окон, выходивших на задний двор. Второе было в прежней комнате Радима. В левой стене виднелась приоткрытая дверь, но из-за того, что солнце клонилось к горизонту, а лампу Добронега не зажигала, я не могла разглядеть, что за ней находится, однако логично предположила, что там гардеробная – должна же мать воеводы где-то хранить свои наряды. Кровать Добронеги была копией той, на которой спала я. Ничего особенного: пуховая подушка, стеганое покрывало.
Впрочем, на этом сходство с комнатой Всемилы заканчивалось. Если в занимаемых мной покоях стояли лишь кровать, лавка да два сундука, поскольку Всемила явно предпочитала простор и разместила все остальные вещи в гардеробной, то в комнате Добронеги вещи правили бал. Помимо кровати здесь стояло четыре больших сундука. Слева от входной двери почти всю стену до самого потолка занимали массивные полки. Рядом с дверью в гардеробную на стене висел меч, вероятно, принадлежавший отцу Радима. Интересно, что он был здесь, а не у сына. Справа, сразу за печкой, виднелась дверь в старые покои Радима. Я впервые задумалась о том, как размещались в этом доме жильцы, пока был жив предыдущий воевода Свири. Точного ответа я не знала, но предположила, что родители, скорее всего, занимали среднюю комнату, из которой можно было попасть в обе детских и которая имела свой выход на задний двор. Судя по тому, что теперь там хранились вещи Радима, повзрослев, он перебрался в бывшие родительские покои. Было ли это связано с тем, что Радим стал воеводой, или же Добронега просто уступила взрослому сыну большую по размеру комнату, спросить я, понятное дело, не могла.
– Сейчас темно уже, – произнесла Добронега, стукнув кованой крышкой сундука о деревянную стену. Почему-то этот глухой звук показался мне удивительно уютным. – Ты поутру завтра вещи вот из этого и из того сундука перебери. Если где молью побито, отложи, после починим, а остальное вывеси на солнышке. Пусть просушится. А то за хлопотами этими и лето пройдет, ничего не успеем, – посетовала она.
Я кивнула, заглядывая в недра раскрытого сундука. Похоже, завтра мне будет чем заняться. В оба сундука при определенной гибкости могла поместиться я сама.
– А с собой что в дорогу собрать?
– Свои сама опосля соберу. Ты же возьми платьев с запасом, сорочки на смену, душегрею, плащ теплый. Обувь, что в сенях в узлах, перебрать надобно. Ночи прохладные нынче…
Спустя десять минут мне уже не хотелось ни в какую Каменицу, а Добронега все рассказывала, что нужно сделать. Мы сидели в обеденной комнате, и моя голова пухла от информации, которую я пыталась лихорадочно запомнить, потому что письменных принадлежностей у Всемилы не было. В итоге я решила собрать с утра то, что удастся вспомнить, а позже Добронега наверняка пересмотрит вещи. Не оставит же она мои первые сборы в дальний путь мне на откуп?
Уже перед самым отходом ко сну я собралась с духом и спросила:
– А вы вчера, когда с Олегом уходили… Он говорил, когда еще зайдет?
Добронега, складывавшая рушник, медленно повернулась ко мне и покачала головой.
– Ох, дочка, дочка, – вздохнула она, – смотри, беду не накличь. В Каменицу едешь, к суженому.
– Да я не о том! – праведно возмутилась я. – Он мне книгу приносил. Там старые сказания его воспитателя. Мне просто интересно. Он легенду сказывал о прядущих, помнишь?
– Помню, помню, сказывала ты уже, – снова вздохнула Добронега. – Не говорил он, когда придет, – наконец ответила она. – Да и не придет уж, верно, до отъезда. Уехал он.
– Как уехал? – опешила я и даже села на лавку. – Куда?
– Ну, то лишь ему ведомо.
– Да куда ему ехать? Он же здесь один, – развела руками я.
– Может, зазноба у него где в соседней деревне, – предположила Добронега и покосилась на меня.
– Ну какая зазноба? Впрочем, мне без разницы, – тут же ответила я. – Ну и пусть зазноба. Я просто волнуюсь, как он один уехал. Он хотя бы воинов с собой взял?
– Кто ж ему воинов даст? – в третий раз вздохнула Добронега. – Он не побратим боле.
Она запнулась на миг, словно хотела добавить что-то еще, но потом лишь покачала головой и, сказав: «Доброй ночи, дочка», ушла к себе.
А я смотрела на закрывшуюся дверь и чувствовала, как сердце сжимается от тревоги. Умом понимала, что Альгидрас не ребенок, помнила его слова о Святыне и о том, что ничто не способно его убить, но глупому сердцу было все равно. Оно сжималось и ныло. А еще я думала о том, что он даже не предупредил о своем отъезде. И от этого к тревоге примешивалась обида.
Забираясь в постель, я постаралась выбросить все мысли из головы и приказала себе не видеть никаких снов. И то ли я так устала, то ли организм воспринял приказ правильно, но я провалилась в глубокий, вязкий сон без сновидений.
Утром, отправляясь в комнату Добронеги, чтобы приступить к сборам, я размышляла о том, что жизнь здесь не блещет разнообразием и каждый новый день как две капли воды похож на предыдущий, так что отчасти можно было понять жителей окрестных деревень, сбегавшихся посмотреть на любую потеху, будь то приезд князя или публичная казнь. Особенно отчетливо я это поняла в преддверии поездки в Каменицу, когда привычный распорядок дня был нарушен.
Добронегу покинуло обычное спокойствие, ее движения стали резкими и суетливыми, а взгляд то и дело скользил по стенам и вещам, точно она прощалась с родным домом. К нам постоянно приходили окрестные мальчишки и приносили какие-то свертки, Добронега что-то отдавала им в ответ, и потому создавалось впечатление, что к подготовке нашего отъезда подключилась едва ли не вся Свирь.
Войдя в покои Добронеги, я сразу поняла, что основным отличием этой комнаты от Всемилиной было то, что в ней ощущалось присутствие мужчины. И пусть хозяин очень давно не входил сюда, чувствовалось, что он здесь живет.
Слева от входа вдоль стены стояло два больших сундука, как раз те, из которых мне предстояло выбрать необходимую одежду, а над ними, на широких прочных полках, были аккуратно разложены какие-то вещи. Сначала я решила, что это что-то вроде сувениров, но, привстав на цыпочки и заглянув на самую нижнюю полку, увидела два широких металлических браслета и глиняную кружку. Точно такие же браслеты закрепляли рукава на нарядных рубахах Радима. Рука сама собой потянулась к одному из них, но я тут же ее отдернула. Мне вдруг показалось неправильным что-либо здесь трогать. У кружки, стоявшей рядом, был отколот край. От кого-то я слышала, что хранить колотую посуду не к добру, но Добронега хранила. Видимо, у нее просто не поднялась рука выбросить кружку, которой пользовался отец Радима и Всемилы. Я почему-то сразу поняла, что эти вещи принадлежали ему.