И приведут дороги
Второй отрезок пути прошел так же скучно, как и первый. С той лишь разницей, что с утра я сперва волновалась, полагая, что Альгидраса нет, а потом, как дура, радовалась, что он все-таки едет рядом. Теперь же осознание того, что в паре метров от повозки со стороны Златы идет его конь, заставляло меня нервно ерзать в попытках совладать с гневом. Добронега на меня больше не смотрела, но я была уверена, что она успела напридумывать невесть чего.
От мысли, что мы будем ехать до темноты, хотелось взвыть, потому что сидеть на одном месте не было никаких сил. Единственным, что останавливало меня от того, чтобы начать жаловаться, было поведение Златы. Она постоянно нюхала какой-то резко пахнувший мешочек, укладывалась то на один бок, то на другой, то отодвигала полог, то, наоборот, задергивала, но не жаловалась. Лишь иногда перекидывалась парой ничего не значивших фраз с Добронегой.
Я в разговоре не участвовала. Отчасти из-за данного самой себе слова: как можно больше молчать, чтобы не выдавать странности. Отчасти из-за явного неодобрения моего поведения Добронегой. Да еще каждый раз стоило Злате приоткрыть плотную ткань полога, как Альгидрас тут же наклонялся в седле и спрашивал, все ли в порядке. Это неимоверно бесило, хотя на меня он взглянул только один раз и тут же быстро отвернулся. Все остальные разы он смотрел только на Злату – с таким сочувствием и участием, что к моей злости невольно примешивалась ревность. Мне тоже хотелось участия! Именно я оказалась одна в чужом мире, именно я вынуждена была молчать из страха разоблачения, контролировать каждый свой жест, не расслабляясь ни на минуту! И именно для меня эта дурацкая поездка была первым в жизни настолько изнуряющим путешествием. К тому же он прекрасно знал, что я чувствовала себя плохо из-за проклятой Святыни, а Злата, в конце концов, была беременной, а не больной! Ему же было явно плевать! Я понимала, что просто накручиваю себя, но ничего не могла с этим поделать: злость, ревность, обида – все смешалось в моей душе, а его присутствие никак не способствовало моему успокоению.
Наконец, когда мое терпение было уже на исходе, возле повозки зазвучали голоса. Добронега откинула передний полог, и мы увидели, что наш возница о чем-то спорит с одним из воинов Миролюба. Впрочем, спорили они довольно мирно, не повышая голосов. Успокоенная Добронега задернула полог. Когда мужчины пришли к какому-то соглашению, наша повозка начала поворачивать. Заскрипела упряжь, колеса перестали мерно стучать по утоптанной дороге и мягко зашуршали по траве. Лошади остановились, я села, подтянув к себе колени, готовясь выбираться из повозки, однако Добронега молча покачала головой, и я осталась сидеть. Послышалась какая-то возня, мужчины о чем-то переговаривались, потом мы вновь тронулись с места, проехали еще немного и наконец остановились. Альгидрас отвернул полог со стороны Златы. Он успел спешиться и сбросить плащ. Оказалось, что он уже в кольчуге. Когда он прижимал меня к себе у ручья, кольчуги определенно не было – я бы почувствовала.
Злата осторожно вылезла из повозки, за ней выбралась Добронега. Я спрыгнула на землю, проигнорировав протянутую Альгидрасом руку. Краем глаза заметила, как его ладонь сжалась в кулак, а потом он резко опустил руку.
Мужчины уже организовывали стоянку. Слышались голоса, мерный стук топора.
– Холодно, – поежилась я, и стоявшая рядом Злата кивнула.
Плотная ткань повозки защищала от ветра, а снаружи вдруг оказалось довольно ветрено и сыро, хотя солнце еще не успело сесть. Мы остановились на опушке совсем недалеко от дороги. Звук топора доносился будто бы из глубины леса, хотя я понимала, что воин вряд ли успел зайти далеко. Наверное, все дело в том, что лес был очень густым. Я задрала голову, пытаясь разглядеть верхушки деревьев. Они были выше десятиэтажного дома.
– Вот это лес, – пробормотала я.
Злата покосилась на меня, и я вновь напомнила себе, что нужно держать язык за зубами.
– Здесь не опасно? – тут же снова нарушила я собственное правило.
Злата поплотнее закуталась в плащ и только вздохнула. Потом попыталась улыбнуться и наконец каким-то совсем растерянным голосом ответила:
– Сейчас везде опасно.
Я мысленно обругала себя последними словами, потому что это мне полагалось ее утешать.
– Ну, ничего. Вон с нами сколько воинов, – бодро откликнулась я.
Злата кивнула и побрела туда, где уже стояла Добронега, разговаривавшая со старшим свирского отряда.
Я залезла в повозку, вытащила оттуда теплый плащ, закуталась в него – даже капюшон на голову набросила – и вновь отыскала взглядом Добронегу, намереваясь спросить у нее, нужно ли выносить из повозки мешок, в котором, судя по запаху, был хлеб.
Добронега стояла на том же месте, только на этот раз ее собеседником был Альгидрас. И хоть они не смотрели в мою сторону, я понимала, разговор идет обо мне. Добронега что-то высказывала хванцу, а он отвечал с таким честным и открытым видом, что было сразу очевидно: он ей врет. В какой-то момент оба, и Добронега, и Альгидрас, посмотрели на меня. Я выдавила из себя улыбку, хотя больше всего хотелось придушить хванца. Злата отвлекла Добронегу от Альгидраса, и они, перекинувшись парой слов, отправились в лес. Мать Радима помахала было мне, но я помотала головой. К счастью, она не стала настаивать. Я же перевела взгляд на Альгидраса, который направился к запряженным в повозку лошадям, как раз в мою сторону.
– Что тебе сказала Добронега? – требовательно спросила я, стоило ему приблизиться.
Альгидрас, взявшийся за сбрую ближайшего к нему коня, некоторое время делал вид, что не слышал вопроса, а потом медленно повернулся ко мне и осторожно произнес:
– Она спрашивала, что было у ручья. Чем я тебя растревожил и… – Он замолчал, отведя взгляд.
– И?..
– И спрашивала, не позволили ли мы себе дурное.
– Что ты сказал?
– Правду.
– Какую правду? – прошипела я.
– Что ты на меня рассердилась.
– То есть это я виновата?
– Я так не сказал! – Он посмотрел мне в глаза этим своим честным взглядом.
– Когда ты так смотришь, тебе только дурак поверит! – съязвила я. – И ты хорошо устроился. Небось Добронега потребовала, чтобы мы друг к другу не приближались.
– Нет, – негромко ответил он, гладя коня по шее. – Наоборот, просила приглядеть за тобой.
А потом поднял взгляд и добавил:
– Не злись.
– Бесишь! – отозвалась я.
– Я вижу, – серьезно ответил он. – Что мне сделать?
Я хотела послать его куда подальше с его лживой заботой, но решила, что дело все же важнее.
– Мне нужны подсказки, как себя вести, – нехотя откликнулась я.
– Ты должна быть рядом с Добронегой. В походе за все отвечают мужчины.
– Что еще?
– И держись подальше от воинов. Ты… красивая, – на последнем слове он запнулся, но быстро закончил мысль: – Радим своим людям верит, но с отрядом княжича мы едем впервые.
– Ты думаешь, кто-то из людей Миролюба причинит вред его невесте?
– Я их не знаю. Потому держись рядом с Добронегой. Ее они чтят.
Я посмотрела на потный круп лошади и нехотя кивнула. Он, конечно, был прав. Вот только меня не оставляло чувство, что таким нехитрым способом он снова отгораживался от неудобных вопросов. Однако спорить было бессмысленно.
– Последний вопрос. Вдруг больше случая не будет.
Он серьезно кивнул и посмотрел на меня внимательным взглядом, приготовившись слушать и, скорее всего, соврать в ответ.
– Кто научил тебя заговору, который ты вырезал над покоями Златы и Радима?
Глаза Альгидраса расширились. Я ожидала, что он промолчит или привычно сменит тему, но, видимо, он вправду чувствовал себя виноватым, потому что тихо сказал:
– Эти слова были вышиты на платьях моей матери.
– Но… откуда?
– Я не знаю, – перебил он меня, оглянувшись на миг на стоянку. – Она умерла до моего рождения. Спросить мне было не у кого. А почему ты спрашиваешь?
– Я нашла этот узор в доме Добронеги, – едва слышно прошептала я. – Это платье явно не могло быть ее. Я думаю, он принадлежало матери Всемилы.