Эльфийский бык (СИ)
— Ты первый, — Бер толкнул в спину. — Не посрами, Кошкин!
Наверное, если бы Иван был тут один, на худой конец с Волотовым, который, почитай, свой человек и все-то понимает правильно, он бы воздержался.
Подумал бы.
Где-то в багаже, в конце концов, влажные салфетки имелись. И вообще, вспомнилось вдруг, что отец говаривал, будто грязь — это даже полезно. Для кожи.
Но Семен уходить не собирался.
— Полотенца там тоже висит! — крикнул он в спину. — На крючочке. Погодь, света сейчас дам…
И дал.
Желтая лампа-груша зажглась где-то вверху, над головой. Защищенная и железным абажуром, чем-то напоминавшим расплющенный шлем пехотинца, и сеткою, она тотчас привлекла внимание насекомых, рой которых закружился, заплясал, плодя тени. Тени скользнули по деревянному настилу.
Доски казались свежими и даже пахли деревом.
Иван сглотнул и задрал голову.
Лейка. Железные трубы, уходившие куда-то вверх. И вентель. Один. Круглый и массивный, за который Иван взялся обеими руками. И крутанул… от души.
— А температуру как регулировать? — крикнул он, прислушиваясь. Где-то вверху, над лампой, что-то загудело, задрожало, навевая мысли о том, что побег — это не только побег, но порой — стратегическое отступление.
— Солнцем! — донеслось в ответ. — И временем.
— Это как? — Иван задрал голову, вглядываясь в кругляш лейки. И крутанул вентель еще раз, до упора. Труба затряслась.
А следом, заглушая ответ, хлынула вода.
Ледяная!
Мать вашу… вопль он не удержал. Хотел, но… не получилось. И кажется, вышло как-то очень выразительно… бабочки и те убрались, кто куда.
— Так… с утра наливаешь, — пояснил Семка Беру, который замер, не зная, пора уже на помощь другу идти или поздно. — А к вечеру солнце и прогреет-то…
— А если не прогреет?
— Тогда… ну, солнце у нас тут хорошее. Прогревает часто! Вы-то дальше сами, ладно? А то меня батя, небось, заждался. Слушай, а вы не женатые?
— Нет.
Иван, выскочив из душа, побежал по кругу, матерясь и хлопая себя по бокам.
— А что? — запоздало спохватился Бер.
— Да так… ничего… а ты ж из родовитых, да?
— Ну.
— И земля, небось, во владении имеется?
— Имеется, — согласился Бер. — У рода…
— А у тебя?
— А у меня… — Бер вдруг явственно осознал, что лично у него имеется диплом культуролога и регионоведа, зеленая карточка Имперского банка и грядущая двухлетняя отработка в Подкозельске. — А у меня… не имеется.
— Жаль. А у него?
Иван, вернувшись к душу, потряс головой, выразился, что он думает о Подкозельске и местных отзывчивых людях, снова нырнул в душ.
Упертый.
— Ишь ты… — восхитился Семка. — Колодезной моется… что? Мы весь день тут ковырялись. Пока бочку наверх затащили, пока трубы, доски, то да сё… и воды тоже натаскали. А прогреться, небось, толком и не успела. Так у него земля есть?
— У рода.
— Жаль… ладно, ежели чего, то приходи. Чем смогу — помогу, — Семен протянул руку. — Трактор… как договаривались?
— Оставляй.
Бер подумал, что в нынешних обстоятельствах трактор во дворе — это так, вполне логичная часть пейзажа.
— Слушай, — он спохватился и задал вопрос, мучивший его уже пару часов. — А почему твой трактор на броневик смахивает.
— Ну… — Семен смутился. — Жизнь такая… никогда не знаешь, чего понадобится, трактор там аль броневик…
Иван вывалился из душа, тяжело дыша и дрожа всем телом. Бедра его опоясывало полотенчико, которое явно предназначалось для каких-то иных целей, ибо для бедер было узковато.
— Т-твоя оч-чередь, — сказал Иван. Зубы его постукивали, отчего речь была несколько неразборчива. Впрочем, не настолько, чтобы вовсе не понять.
— Знаешь… — Бер почесался. — Я… наверное… не такой и грязный.
Длинные Ванькины уши поникли и побелели. С волос текла вода, расползаясь по коже. И кожа эта в желтом свете лампы, что покачивалась где-то там, высоко, гляделась рябою. На белой поверхности её яркими пятнами гляделись ожоги крапивы, укусы комаров и следы иных жизненных невзгод.
Стало совестно.
— Там… — в конце концов, он ведь Волотов. — Второе полотенце есть?
— И мыло… только странное какое-то.
Иван понюхал свою кожу.
— Но моет.
— Ты это… в дом иди. Чаю поставь. И пожрать бы… про пожрать не спросили.
— Завтра, — Иван потянулся. — Разберемся… со всем.
И прихлопнув на шее очередного комара, печальною походкой направился к дому.
Что сказать…
Вода и вправду не успела нагреться. Да, мать её, она, похоже, не собиралась греться вовсе! Береслав, стиснув зубы, сдержал-таки вопль.
Первый.
А потом, чувствуя, как распирает изнутри обида на весь мир, заорал… как ни странно, но на душе полегчало. И кружок вокруг дома… да, это было именно то, что нужно. А второй заход в душ и вовсе доставил какое-то извращенное удовольствие. И Бер, елозя по коже огромным бруском мыла, и вправду престранно пахнувшим, чувствовал, как отступают усталость.
А злость вот копится.
Родовая.
Сила и та шелохнулась, дернулась внутри, намекая, что он тут не просто так, но наследник древнего славного рода и потому стойко должен превозмогать невзгоды и лишения.
Ну или хотя бы суметь помыться.
И в конечном итоге, выбравшись из душа, Береслав почувствовал себя почти победителем.
Иван сидел на чемодане, скрестивши ноги. Он успел переодеться и кое-как обсушил волосы. Перед ним стоял огромный серо-зеленый рюкзак, из которого Иван одна за другой извлекал банки. Банки выстраивались в шеренгу, и кажется, занятие это увлекло и отвлекло Ивана.
— Ты чего больше хочешь? — поинтересовался он и поскреб шею, на которой проступила пара волдырей-укусов. — Перловку с тушенкой? Или тушенку с гречкой?
— Ризотто, я как понимаю, ждать не стоит?
— Угу, — Иван подкинул банку в руке. — Как и пасту с морепродуктами… хотя… если тут есть река, можно раков наловить. В теории.
— Пасту с ракопродуктами я точно не хочу, — Бер поднял ближайшую банку. — О… тушенка «Солдатская»… там еще хлеб оставался. Вроде. Живем?
Глава 16
Военный ребенка не обидит
Глава 16 В которой военный ребенка не обидит
«Кора головного мозга⁈ Да какая, на фиг, кора! У него там самая настоящая, выдержанная древесина!»
Частное мнение одного травматолога о постоянном пациенте, любителе экстремальных видов спорта.
Место Леший отыскал удобное.
Группа собралась споро. И вертушка доставила их до точки, высадив километрах в пятнадцати. А там — пару часов бодрого марша и вот он, лесок.
Ничего такой.
По краю реденький нарядный березняк. Сосны опять же с медовою корой в небеса устремляются. Пахнет хвоей и сухими травами.
— Хорошо-то как… — не удержался Васятка и потянулся до хруста в костях. — Прям сказка почти… вот выйду на пенсию, куплю себе такого от леса… гектара три-четыре… домик поставлю. Буду самогонку гнать.
— И на мухоморах настаивать, — на душе было погано.
И даже не из-за того, что Ангелина изменила, хотя тут, конечно, обидно. А из-за остального… из-за того, что, выходит, нет в нем, Лешем, жизненной перспективы.
А он ведь перспективный.
Очень даже.
И вообще…
— И на мухоморах тоже, — Васька-Ворон, напарник и зам, был человеком широкой души и с Лешим предпочитал соглашаться. Особенно, когда тот хандрить изволил. — У меня бабка такую настойку делала… очень местные уважали. Для суставов там. Или еще спину растирать… ну и так находились охотники.
Васька огляделся и вздохнул.
Хорош был этот застывший в начале лета, лесок, но уж больно он полупрозрачный…
— Дальше надо, — сказал Мазин, щурясь на солнышко. — Тут мы, что прыщ на жопе…
— В смысле?
— Заметные, — Мазин поскреб щеку, на которой сквозь маскировочную окраску пробивалась щетина, но тоже в правильных, болотно-бурых тонах. — Там дальше болотце будет, ельничек… темно и тихо.