Николайо Андретти (ЛП)

Если бы я убил этих людей раньше, надежно спрятавшись за углом, угроза все равно могла бы существовать. Их могло быть еще больше. Может быть, даже уже в комнате Ренье. Откуда мне знать?
Я в затруднительном положении, и я сделал выбор.
Эти люди? Они собирались ворваться в комнату Ренье, и я их остановил.
Возможно, ценой своей жизни.
Но ради моего младшего брата я готов рискнуть всем.
По крайней мере, так у меня есть возможность выторговать жизнь Ренье. Чтобы они отозвали всех, кто еще может быть здесь с ними, и остановили это, пока Ренье не пострадал.
— Ты не сможешь перестрелять всех нас, пока один из нас не встретит тебя пулей, — говорит лидер.
— Я знаю.
Но я могу сделать предупредительный выстрел, достаточно громкий, чтобы разбудить Ренье и дать ему хоть малейший шанс на спасение. Возможно, даже достаточно громко, чтобы предупредить всех оставшихся охранников Андретти. Это не самый предпочтительный способ справиться с ситуацией, но один из лучших вариантов.
Именно поэтому я снял глушитель со ствола своего пистолета.
Я жду, пока этот парень поймет это — если он еще не понял.
Он кивает головой.
— Это самоубийственная миссия.
— Да.
— Ты — Николайо Андретти.
— Да.
— И твой брат спит в комнате позади меня.
Я киваю, потому что врать бессмысленно.
— Да.
— Ему всего четырнадцать.
Это проверка. Чтобы проверить, заслуживаю ли я доверия.
К сожалению, я должен быть таким.
— Восемнадцать, — отвечаю я, заставляя себя не сжимать челюсти.
Четырнадцать лет делают Ренье неприкасаемым, слишком юным, чтобы убивать, согласно негласному кодексу чести мафии. Но восемнадцать делают Ренье мужчиной. Это делает Ренье честной дичью. Но, как я понимаю, этот парень уже знает об этом. Он знает возраст Ренье и проверял меня.
Опять же, я бы так поступил.
Когда он кивает, мои подозрения подтверждаются.
— И все же я бы не хотел его убивать.
Эти слова радуют меня. Они приносят мне облегчение, но я не ослабляю хватку. Я не опускаю пистолет. Я держу оружие на уровне его головы, моя рука гораздо тверже, гораздо спокойнее, чем мое сердце.
— И что ты хочешь получить взамен?
— Твоего дядю.
Я смотрю на него, понимая его дилемму. Дядя Лука спит за дверью, охраняемой самыми современными технологиями. Его комната — это, по сути, сейф, доступ к которому имеют очень немногие. Ренье, как оказалось, один из них.
Но и я тоже.
— Что бы ты сделал, если бы не увидел меня? — Или получил бы Ренье, добавляю я про себя, но эта мысль слишком немыслима, чтобы произнести ее вслух.
— Сделал бы шум.
— Он бы это услышал. Он был бы готов.
— И мы тоже.
Я снова смотрю на четверых, одетых в черное, громоздкое пуленепробиваемое снаряжение и обвешанных оружием. Я даже заметил несколько гранат, прикрепленных к двум мужчинам. Они выглядят так, будто готовы к войне.
Как будто они готовы умереть за то, чего хотят.
— Вы Романо? — спрашиваю я, но это больше похоже на утверждение.
Потому что, если уж на то пошло, Романо — это часть хардкора и часть сумасшествия. Ходят слухи, что сумасшествие передается по наследству от мужчин, а женщины передают хардкор, но если это так, то мне бы не хотелось встретить женщину Романо. Мужчины представляют достаточно угрозы.
— Да.
Доверие. Он завоевывает доверие. Я оказал ему свое, раскрыв возраст Ренье. Он оказал мне свое, раскрыв свою принадлежность. В теории доверие — это прекрасно, но я знаю, что лучше. Обычно это прелюдия к предательству.
Вероломству.
Двуличности.
Ни одно из них не поможет в данной ситуации, но у меня нет другого выбора. Я строю мост и молюсь сильным мира сего, чтобы он не растоптал его. Или взорвет его, как поступил бы хороший солдат Романо.
— Я сделаю это, и Ренье будет жить?
— Да. И ты тоже.
Мои глаза слегка расширяются от такого откровения, прежде чем я успеваю отреагировать. Я даже не думал о том, что выйду из этого живым. Это щедрое предложение, дополненное уверенностью в безопасности Ренье.
— Откуда мне знать, что ты не убьешь меня, когда все закончится? Или Ренье?
 
— Доверие.
— Я никому не доверяю.
Он кивает.
— Эти трое уйдут. Я отдам им свое оружие.
Один из троих, стоящих за ним, открывает рот, но его заставляет замолчать легкое покачивание головы лидера. Оно быстрое, но властное.
Он снова заговорил:
— У тебя будет оружие на мне. Будем только я и ты. Если что-то произойдет, ты сможешь застрелить меня и спасти своего брата.
— Что помешает мне взять пистолет и застрелить тебя?
Позади него все его спутники напряглись, но я должен был задать этот вопрос. Я мог сказать, что он ждал этого, и это была желанная оливковая ветвь доверия между нами двумя. Мы оба знали, что я думаю о вопросе, и, озвучив эту мысль, я продемонстрировал честность, которая может только помочь в этой ситуации. Даже если моя особая марка честности подразумевает преднамеренное убийство.
Он ухмыляется.
— Если ты застрелишь меня и спасешь брата, вы двое станете новыми мишенями. Сейчас это Лука Андретти. Если я не вернусь, мои люди расскажут капо Романо, что произошло. Вы будете отмечены смертью. — Он делает резкую паузу. — Твой брат будет отмечен смертью.
Я даже не задумываюсь об этом, прежде чем киваю. Это справедливое предложение, более справедливое, чем то, которого заслуживает любой из членов этого дома, за исключением Ренье. Жизнь дяди Луки в обмен на жизнь Ренье. Я приму это. Черт, если бы мне дали выбор, думаю, дядя Лука тоже обменял бы свою жизнь на жизнь Ренье. В любом случае, это не имеет значения.
Я тот, кто сейчас здесь.
Именно я должен принять это решение, и я выбираю Ренье.
Всегда.
— Ты уверен, что знаешь, что делаешь, Ашер? — спрашивает один из старших парней у лидера.
На лице парня — Ашера — мелькает раздражение, снисходительность. Он ничего не говорит. Он молча снимает с себя пуленепробиваемое снаряжение и оружие, даже маленький нож, спрятанный у лодыжки. Он передает вещи своим людям, и через мгновение трое парней отступают.
Когда они уходят, я молча веду Ашера через несколько комнат вниз, где находится комната дяди Луки. Я игнорирую груз предательства, который тяжело ложится на сердце, и сосредотачиваюсь на своей цели — спасении Реньери. И где-то между этой и прошлой секундой я отгородился от мира, подменив свои эмоции надеждой.
Я знаю с абсолютной уверенностью, что после того, как я открою эту дверь, ничто в моей жизни уже не будет прежним.
Глубоко вздохнув, я ввожу 16-значный код и прикладываю ладонь к сканеру. Когда стальная дверь открывается с мягким и зловещим свистом, нас встречает легкий храп дяди Луки.
Возможно, дело в приближающейся смерти, а может, и в грузе вины, лежащем на моей совести, но этот звук обрушивает на меня неослабевающий шквал воспоминаний.
Рисуем на лице дяди Луки с пятилетним Ренье, дядя Лука храпит, заглушая наше невинное хихиканье.
Заползание в кровать дяди Луки в возрасте пяти лет, потому что мой отец был менее приветлив, и даже моя мать считала, что мужчины не плачут. Видимо, пятилетние дети считались мужчинами.
Сжимая руку дяди Луки, мы с Ренье смотрели, как тело нашей матери опускают в землю — ее тело было слишком изрешечено пулевыми отверстиями для открытого просмотра гроба в тот день, что было обычным явлением при таком образе жизни.
Не желая ослаблять свою решимость, я заставляю себя спускаться по стеблю воспоминаний. Сначала Ренье. По иронии судьбы, именно дядя Лука первым научил меня этому. Со временем я стал играть роль защитника, но до этого именно дядя Лука научил меня всему, что я знал о любви, семье и верности.
Тот самый дядя Лука, к которому приближается Ашер, и в его глазах мелькает отблеск тьмы и мести, от которого у меня сводит живот. И я подозреваю, что, как бы Ашер ни планировал убить дядю Луку, это будет медленно, и это будет больно.