От Екатерины I до Екатерины II

Заточение в Ропше
28 июня Петр III, хорошо понимая бесполезность сопротивления, отрекся от престола и был арестован. Его и кучку ближайших сторонников перевезли в Петергоф, а оттуда, на следующий день, – в Ропшу, просторную, комфортабельную мызу, подаренную ему Елизаветой Петровной. В Ропше в первую ночь Петр все время плакал, а утром написал Екатерине, почтительно и униженно прося прислать ему любимую скрипку, любимого арапа, любимую собаку, любимого доктора и любимого камердинера.
В тот же день Екатерина написала В. И. Суворову, чтобы он отыскал среди пленных, взятых в Ораниенбауме, «лекаря Лидерса, да арапа Нарцыся, да обер-камердинера Тимлера; да велите им брать с собою скрипицу бывшего государя, его мопсика-собаку; да на тамошние конюшни кареты и лошадей отправьте их сюда скорее…»
1 июля все было нормально: Алексей Орлов даже играл в карты с Петром и одолжил бывшему императору несколько червонцев, заверив, что распорядится дать ему любую сумму. Но карты картами, а все прочее выглядело очень уж непривлекательно: к вечеру Петр почувствовал недомогание, а ночью не на шутку заболел. О тех днях повествуют три записки, отправленные Петром Екатерине. Письменных ответов на них нет, по-видимому, Екатерина довольствовалась устными, через Алексея Орлова. А вот записки Петра Федоровича сохранились. Приводим их полностью: «Сударыня, я прошу Ваше Величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как Вам известно, что я всегда хожу по комнате, то от этого у меня распухнут ноги. Еще я Вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности – это для меня невозможно; в остальном я прошу Ваше Величество поступать со мной, по меньшей мере, как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь Вашему великодушию, я прошу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию. Бог Вам заплатит непременно. Ваш нижайший слуга Петр.
P. S. Ваше Величество может быть уверена во мне, что я не подумаю ничего, не сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления».
«Ваше Величество, если Вы совершенно не желаете смерти человеку, который уже достаточно несчастен, имейте ко мне жалость, и оставьте мне мое единственное утешение – Елизавету Романовну. Вы сделаете этим большое милосердие Вашего царствования; если же Ваше Величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив. Ваш нижайший слуга Петр».
И, наконец, третья, написанная по-русски в отличие от предыдущих, написанных на французском языке. «Ваше Величество, я еще прошу меня, который в Вашей воле и сполна во всем, отпустить меня в чужие края с теми, о которых я, Ваше Величество, прежде просил. И надеюсь на Ваше великодушие, что Вы меня не оставите без пропитания. Преданный вам холоп Петр».
А болезнь, меж тем, развивалась, и к больному 3 июля приехал врач Лидерс, а на следующий день еще один врач – штаб-лекарь Паульсен. Сохранились три записки командира отряда и начальника ропшинской охраны Алексея Орлова, по которым можно проследить за ходом болезни Петра Федоровича и развитием событий в Ропше.
Первое сообщение: «Матушка, милостивая государыня, здравствовать Вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь по отпуске сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш очень занемог, и схватила его нечаянная колика, и я опасен, чтобы он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил. Первая опасность – для того, что он все вздор говорит, и нам это несколько весело, а другая опасность, что он действительно для нас всех опасен, для того, что он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть…» Далее Алексей Орлов сообщал, что он солдатам и офицерам из команды, охраняющим Петра III, выдал жалованье за полгода, «кроме одного Потемкина, вахмистра, для того, чтоб служил без жалованья». (Это был тот самый Григорий Александрович Потемкин, который через двенадцать лет станет могущественнейшим из фаворитов Екатерины II, светлейшим князем и фельдмаршалом.)
 
«И многие солдаты, – писал далее Орлов, – сквозь слезы говорили, что они еще не заслужили такой милости».
Впрочем, вскоре они эту милость отработали сполна, что подтвердили события, произошедшие немного погодя.
Во втором сообщении Орлов писал: «Матушка наша, милостивая государыня! Не знаю, что теперь начать, боясь гнева от Вашего Величества, чтоб Вы чего на нас неистового подумать не изволили и чтоб мы не были причиною смерти злодея Вашего и всей России, также и закона нашего (православия). А теперь и тот, приставленный к нему для услуги лакей Маслов занемог, а он сам теперь так болен, что не думаю, чтоб он дожил до вечера, и почти совсем уж в беспамятстве, о чем уже и вся команда здешняя знает и молит Бога, – чтоб он скорее с наших рук убрался. А оный же Маслов и посланный офицер могут Вашему Величеству донесть, в каком он состоянии теперь, ежели Вы особо мне усумниться изволите. Писал сие раб Ваш верный…» Вторая записка осталась без подписи. Вернее, подпись была, но чья-то рука ее оборвала. А вот почерк – Алексея Орлова.
Вероятно, вторая записка была сочинена и отослана утром в субботу 6 июля, потому что именно тогда был схвачен Маслов, камердинер Петра Федоровича. Петр еще спал, когда Маслов вышел в сад, чтобы подышать свежим воздухом. По-видимому, к утру 6 июля Маслову стало получше, и он, оставив постель, пошел прогуляться. Однако дежурный офицер, увидев в этом нарушение режима, приказал схватить Маслова, посадить его в приготовленный экипаж и вывезти из Ропши вон.
Смерть Петра Федоровича
Вечером того же дня, 6 июля, из Ропши в Петербург примчался нарочный и передал в собственные руки Екатерине еще одну записку от Алексея Орлова. Она была написана на такой же бумаге, что и предыдущая, и тем же почерком. Эксперты полагают, что почерк был «пьяным».
«Матушка, милостивая государыня! – писал Орлов. – Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как это случилось. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя! Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским). Не успели мы разнять, а его уж и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил. Прогневали тебя и погубили души навек».
Получив известие о смерти Петра Федоровича, Екатерина приказала привезти его тело в Петербург и учинить вскрытие. Оно показало, что отравления не было. Убедившись в этом, Екатерина выдвинула официальную версию, изложив ее в манифесте от 7 июля 1762 года. В нем сообщалось, что «бывший император Петр III обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим, впал в прежестокую колику». Больному, говорилось в манифесте, было отправлено все необходимое для лечения и выздоровления, «но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался».
Таким образом, даже формально не было проведено расследование, не опрошены многочисленные свидетели происшедшего на глазах убийства.
А. Т. Болотов о Петре III
Известный русский агроном, военный и мемуарист Андрей Тимофеевич Болотов (1738-1833), некоторое время проведший при дворе Петра III, писал о нем так: «Всем известно, что был сей государь хотя и внук Петра Великого, но не природный россиянин, но рожденный от дочери его Анны Петровны, бывшей в замужестве за голштинским герцогом Карлом Фридрихом, в Голштинии, и воспитывался в лютеранском законе, следовательно, был природою немец и назывался сперва Карлом Петром Ульрихом… С самого малолетства заразился уже он многими дурными свойствами и привычками и возрос с нарочито уже испорченным нравом. Между сими дурными его свойствами было, по несчастью его, наиглавнейшим то, что как-то не любил россиян и приехал уже к ним власно как со врожденною к ним ненавистью и презрением…