Похититель секретов (сборник)
– Спасибо. Очень большую роль в операции сыграли Курт Дивервассер и его группа, прошу поощрить их особо.
Яскевич кивает.
– Да, это агент старой закалки. Такие работают очень добросовестно.
– А сколько ему лет? – не выдерживаю я.
– Прилично. Шестьдесят четыре…
– Как шестьдесят четыре?! Он же воевал на Кавказе в бригаде «Эдельвейс», был у нас в плену, женился на русской, жил в Саратове…
Яскевич удивленно разводит руками.
– Что вы, Дмитрий? Откуда вы все это взяли?
Я удивлен не меньше.
– Как откуда? Он сам мне рассказывал много раз. Как обрушил лавину на наш батальон, как его допрашивал капитан из СМЕРШа, как ему снятся наши бойцы…
– Это какая-то ошибка! – качает головой Яскевич. – В конце войны Курту Дивервассеру было три года. И он никогда не был на Кавказе. И, конечно, не уничтожал русский батальон!
Я почувствовал себя полным дураком.
– Как «не уничтожал»? Да его и завербовали в плену потому, что мучали угрызения совести из-за этого батальона!
Яскевич пристально смотрит мне в глаза.
– Завербовали его в семьдесят седьмом году в Вене. Он тогда работал по русской линии в политической полиции. Скорей всего, у него включилась ложная память. Как механизм самооправдания. Такое бывает у некоторых агентов. Но я не знал, что и Дивервассер… Он всегда был крепким орешком!
* * *Несколько лет спустя я оказался в Вене проездом и провел там три дня без всякого задания, наслаждаясь бездеятельностью и покоем, как обычный праздный турист. Спал допоздна в гостинице, сидел в уютных ресторанчиках, бродил по чистым улицам. Однажды ноги сами принесли к старинному четырехэтажному дому недалеко от центра. В просторном холле сидела за стойкой немолодая консьержка с забранными в пучок седыми волосами.
– Я ищу своего знакомого, герра Дивервассера, раньше он жил в шестой квартире…
Женщина скорбно поджала губы.
– К сожалению, вынуждена вас огорчить: господин Дивервассер умер.
– Умер?!
Она кивнула.
– Да. Он застрелился. Видите ли, в годы войны он взорвал русский батальон и переживал всю жизнь. Его квартира была вся усыпана портретами погибших, очевидно, в конце концов он не смог этого вынести…
– Спасибо…
Я вышел через стеклянную дверь и побрел, куда глаза глядят.
Известно: чем глубже агент переживает свое предательство, тем сильнее подсознательный механизм самооправдания. Но оказывается, ложная память может взять верх над истинной…
Цвели каштаны, играли скрипки в маленьких уютных кафе, в парке Праттер на ажурных резных скамеечках сидели влюбленные и аккуратные пенсионеры. Ароматы кофе по-венски, настоящего – не только по способу, а и по месту приготовления, перемешивались с тонкими мелодиями Вольфганга Амадея Моцарта. Пахло стариной и современностью, респектабельностью, сытостью и благополучием. Непосвященные никогда не почувствуют в этом одорологическом коктейле тлетворного запаха шпионажа.
И в этом их счастье.
Жаркое рождество в Дубае
Первый раз я встречал Рождество в жаркой зиме пустыни Аравийского полуострова. Собственно, пустыня была закатана в асфальт, застроена не повторяющими друг друга кондиционируемыми небоскребами с вертолетными площадками и бассейнами на крышах, засажена миллионами деревьев и классических английских газонов, причем к каждому деревцу и травинке подводилась орошающая трубка. Так что назвать ее пустыней в полном смысле слова было нельзя.
К тому же я прибыл сюда не развлекаться и отдыхать, а активизировать законсервированного семь лет назад агента, поэтому считать, что я встречаю здесь Рождество, можно было с очень большой натяжкой. И жары особой тоже не было: двадцать пять—двадцать семь, разве если сравнивать с московскими морозами… А вот зима была – это абсолютно бесспорный факт.
Такие коктейли из правды, лжи, догадок, домыслов и преувеличений привыкли пить в нашем ведомстве, причем соотношение ингредиентов в моей первой фразе гораздо более благоприятно, чем в большинстве отчетов.
Активизация – дело отнюдь не столь будничное и безопасное, как кажется на первый взгляд. И все об этом знают. Психология агента темна, как ночь в пустыне, и неустойчива, как поставленный острием на палец нож. Его постоянно мучают сомнения, угрызения совести и страх перед разоблачением. Личность раздваивается, половинки упрекают друг друга, спорят, а иногда начинают жить своей жизнью, тогда бедолаге прямая дорога в дурдом с диагнозом «шизофрения». Поэтому оператор, как недвусмысленно называют в наших кругах курирующего офицера, выполняет функции психотерапевта: постоянно успокаивает своего подопечного, находит для него кучу оправданий и изображает лучшего друга, прекрасно понимающего все сложности его души.
Но после консервации агент остается наедине с самим собой, его проблемы обостряются и могут довести до крайностей. Самоубийства, например. Или добровольной явки с повинной в местную контрразведку. Или переоценке ценностей, при которой бывший друг превращается в коварного врага, виновного во всех твоих бедах. Поэтому, появляясь после длительного перерыва на глаза бывшего помощника, всегда рискуешь – угодить в тюрьму, получить нож под ребро или, в лучшем случае, нарваться на взгляд, полный презрения, ненависти и боли.
Когда Иван сказал мне: «Слетай на недельку в лето, развейся, заодно выкупаешься в Заливе – сказка, а не командировка, я тебе даже завидую», – он врал. Потому что, если бы все действительно обстояло таким образом, он бы сам и отправился сюда или послал своего любимого зятя Петруху. Но он знал печальную статистику активизаций. И надеялся, что я ее не знаю. Впрочем, скорей всего, ему на мои знания, незнания и все другие проблемы было наплевать.
Вдобавок ко всему, работать предстояло с чужим агентом. Его куратором был Олег Павловский. Это он провел вербовку и поддерживал с ним связь долгих шесть лет, он передавал ему деньги Центра, а сверх того, вроде бы от себя, делал дорогие подарки в День рождения, и даже, как тонко чувствующий влюбленный, – в годовщину первой, будто бы случайной встречи. Он вникал в его дела и брался улаживать его проблемы, он искренне интересовался здоровьем жены, матери и детей, передавал им приветы и милые сувениры. Олег вел с ним длинные душеспасительные беседы, исповедовал и помогал облегчить душу, внушал убежденность в правильности и высокой моральности избранного пути.
Как хороший профессионал, он искренне дружил с ведомым, и, судя по официальным отчетам, тот отвечал ему взаимностью.
Это чрезвычайно важно, потому что добрые чувства и теплые воспоминания могут сгладить психологические сложности в момент активизации и исключить эксцессы. Но ко мне все это не относилось. Я видел агента только один раз, и то издали, когда прикрывал Олега на их встрече с передачей секретных материалов. А он меня и вовсе никогда не видел. Естественно, и никакого расположения ко мне не испытывал. Я был сбоку припека. По всем правилам, на активизацию должен был выходить Павловский. Но он, к сожалению, не мог этого сделать, потому что привык мочиться стоя, а не сидя на корточках, как женщина.
По прямой широкой улице с легким шелестом проносятся блестящие дорогие машины. Дешевых, старых, поцарапанных и ржавых здесь просто нет. Яркое солнце отражается в зеркальных боках небоскребов. Прохожих на улице немного. Большая часть в европейской одежде, хотя немало и в местной.
Три молодые девушки с открытыми лицами, но полностью закутанными фигурами заходят в уличное кафе. Лицо, ступни ног и кисти рук не возбраняется показывать посторонним мужчинам. Все остальное тело – это аурат: запретные, срамные места. Чтобы надежней скрыть самый страшный аурат, все дамы обязаны носить длинные кружевные панталоны…
Девчонки весело пересмеиваются, так же, как их сверстницы где-нибудь в Москве или Тиходонске. Так, да не так… У одной абая распахнулась, открывая сапоги, короткую юбку и голые белые ноги между ними – меня как током ударило! Хотя короткими юбками нас не удивишь, по контрасту, невинный кусочек обнаженного тела производит необычно сильное впечатление! К тому же просто голые ноги – это одно, а аурат – совсем другое… Девчонки садятся за столик, будут болтать, пить кофе, может быть, курить кальян. Здесь тоже существует новая формация! А вот старая… На углу стоит женщина – вся в черном, из узкой щели платка выглядывают невыразительные глаза, из открытых тапочек вытарчивают босые ступни. Такие пальцы были у нашего сантехника дяди Пети.