Фрилансер. Сверх (СИ)

Стук молоточка.
— У меня всё, всем спасибо.
Члены трибунала встали, Маргарита поправила мантию. Обменялся с нею взглядом — поддерживающе кивнул. Успокоил. Судя по облегчению на лице, она до последнего думала, что не поняла, чего я хочу. Я ж мальчишка, мало ли что молодому и не опытному в голову взбредёт?
Да, повод надуманный. Вернуть дело? В связи с чем? Ни одного аргумента, ни одной улики для этого. А если реально хотели бы подтянуть к процессу наказания кого-то из «крыши» — кто мешал нам вначале сделать это, а уже потом устраивать процесс?
Фишка в самих словах — мне надо было произнести их на всю страну. Ибо Сантана смотрят нас, ручаюсь, в прямом эфире. Не напугаю, нет — таких людей очень непросто напугать. Но я обозначил, что могу и их притянуть к «вышке» вместе с протеже.
Пятерых упирающих и голосящих обвиняемых… Теперь уже обвинённых, девочки Сюзанны по моему жесту попытались поставить в ряд. Фиг вам — изба североамериканских индейцев! Обвинённые не только голосили (а оператор та вообще орала на пол-итальянского), но и вырывались, брыкались, лягались, и только жёсткие захваты королевских телохранителей не давали им разгуляться. И речи не шло ставить их в ряд для «процедуры расстрела».
— Давай по одному, раз так не выходит, — согласился на компромисс я. Да, картинка не такая эффектная, но и затягивать казнь тоже не хорошо.
Теперь дело пошло. Пленника, скрученного, ставили более менее ровно, выпрямляли, не давая согнуться или дёрнуться, «Жало» к затылку… Пиу!… И аккуратно положить бездыханное тело на напольное покрытие сцены, в самой передней части, почти на авансцену. Видно со всех ракурсов, и особенно хорошо — с балкона. Встретился глазами с сеньором Серхио — тот держал маску равнодушия, но я видел, ему нравилось. Театрал этот сеньор Серхио!
Второй казнимый.
Третий.
И так пять раз. Под истерические шепотки в зале, не переходящие в шквал криков или ор. Все слишком сильно обалдели от… Жестокости? Нет, наверное. Неотвратимости? Не совсем верная формулировка. От… Быстроты, и смелости реализации? Ибо напомню, при Лее Филипповне не было произведено ни одного подобного мероприятия, все скользкие процессы заканчивались договорами с элитой, уступками в пользу королевского клана, но без кровопролития. Подсознательно люди и сейчас ждали помилования в зале суда, последнего китайского предупреждения, замену наказания на сроки в тюрьме… А оно вон как — реальные трупы на сцене.
Визг, дескать, мёртвые тела, будет, но чуть позже, когда до клерков в зале дойдёт масштаб (там много женщин, а женщины не любят вид трупов). Но пока общее обалдение почти в тишине.
— Сеньор Сантьяго, разрешите вопрос? — усмехнулся я стоящему рядом министру. — Вы что, не понимали, на что идёте?
— Иди в ад, щенок! — Надо отдать должное этому аристо, он держался. Его две девочки страховали, но сеньор стоял сам, не висел у них на руках. Был бледен, да, и, кажется, понял, что всё по-взрослому, но всё же стоял ровно, не визжал и не вопил, не просил пощады и не грозил карами небесными. Уважаю таких.
— Сеньор, всё равно. Вы видели за окном сотни тысяч горожан с оружием в руке. Вы видели, как Веласкесы жёстко за всё взялись и не прощают тех, кто выступил против них, зачищая их семьи. Зачем вы в это влезли, зная, что правила изменились?
— А они изменились? — злобный оскал. — Они выпустили вперёд волчонка, не напившегося ещё на своём веку крови, чтобы порвал некоторых их самых одиозных врагов за них. Которого волчонка, то есть тебя, потом сольют, когда придёт время. А с теми, кто остался, договорятся — они как раз дойдут до кондиции, когда готовы идти на любые уступки. Не льсти себе, что «завалил» меня. Тебе просто дают резвиться, делая грязную работу.
— Вы не открыли мне новую галактику, — едко парировал я. — Но вы не ответили. Оно того стоило?
— Иди к чёрту! Давайте уже, стреляйте! Я готов.
— О, нет, сеньор Сантьяго. Не так быстро… — коварно усмехнулся я и дал знак Кассандре. А та подтолкнула вперёд Мию и Розу.
Вот тут, наконец, тишину и прорвали голоса и звуки из зала. В том числе истеричные. В том числе просьбы прекратить — «мы всё поняли». Ибо это было красиво — голосящего сеньора, которого таки прорвало, когда понял, что иглой в затылок не отделается, распяли косым крестом, прицепив к рукам и ногам лебёдки, вздёрнув его вверх с помощью механизма, поднимающего занавес. После чего между ног сеньора поставили газовый баллон, рядом с которым водрузили горелку. Которую запалили, сделав так, чтобы пламя касалось мотни самым-самым верхом, не спалив сеньора к чертям раньше времени. Но именно на самом верху пламени самый сильный жар. Расплавивший брюки, и начавший спекать… То, что под ними.
 
В зале блевали. Многие. Блевал кто-то из девчонок Сюзанны. Несколько человек из «Братства» свалили со сцены, хотя не должны были (но их охраняемые объекты уже мертвы, так что это не нарушение). Паркинсон с пристяжными заседателями вообще свалила сразу, понимая, что я тот ещё выродок и собираюсь устраивать трешак. Дескать, они вынесли приговор, а дальше то, что творил я — на моей совести, они не при чём. Правильная позиция. Но сам я при виде разворошенных обугленных анатомических подробностей сеньора впал в состояние ступора. Ибо вспомнились вдруг другие обезображенные трупы. Которые делали трупами из живых людей боевики диаспор, вооружённых нашими аристократами из клановых запасов. Издевались над пойманными нашими мирными, особенно над женщинами, «венерианскими шлюхами». Вспомнились венерианские десантники, погибающие в ядерном огне под куполом Сердца Млечного Пути — у них пламя на несколько миллионов градусов пожарче было. Вспомнились все парни, и наши, и марсиане (и те и те для меня наши, пусть одни и сражались против Веласкесов), которых в шести окружающих дворец куполах накрывала арта. И вспоминались погибшие рядом со мной, когда я сам, лично, ездил по городу между зелёными зонами чтоб организовать гражданскую оборону. Если б не Кассандра и её чутьё, и сам мог остаться там, ибо не все наши клановые бойцы дошли до нужного купола.
Тысячи людей погибли!
Потому, что моральные уроды из аристократии возомнили себя «жёнами Цезаря». Как вот этот сеньор, переведший врагу четыре миллиарда четыреста миллионов империалов после того, как в одном только Ванкувере на улицах растерзали под тридцать тысяч наших рабочих и туристов. Там наш кластер — верфь, куча производств на побережье, далеко ходить не надо, и многие рабочие жили не на территории окружённого охраной посёлка, а просто в городе. Канада же союзник, мы ж друзья, чего в военном городке в бараках ютиться?..
Нет, у меня даже позывов рвотных не было, как когда-то в подземельях под Дворцом. И когда девочки знаками показали, что всё, сеньор «одвухсотился» и выключили горелку, обработав тело из углекислотных огнетушителей (коими периодически по чуть-чуть подрабатывали, сбивая пламя с загорающейся одежды сеньора), обошёл его со стороны зала, то есть спереди. М-да, хорошо, что я давно не ел — ком всё же подступил к горлу. Но вот появившаяся от этого зрелища злость «дала по шарам» так, что руки задрожали. И я понял, что поймал «волну», как называю это состояние. Достигаемое лишь на некоторых исполнениях на концертах — когда максимально открыт и способен задавить своими эмоциями кого угодно. Я в такие моменты настолько искренен, что зритель прощает всё, чувствуя то, что и я. А потому быстро зашёл за кулису и набрал номер, стоявший всё это время на запрете входящих.
Ответили не сразу, гудка с десятого.
— Да, Хуан? — Голос абонента подавленный, его обладательница была в состоянии обалдения, и не надо заливать, что аристократы её уровня такие все из себя прожженные циники, их подобным говнищем не проберёшь. Ещё как проберёшь! И из себя вывести можно.
— Софи, ты одна, или нас слушает сейчас весь ваш клан?
Пауза, осознание, приход в себя. Наконец:
— Хуан, минуту, услышит весь.
Пауза, и через время мужской голос, причём явно говорящий в большом помещении — эхо акустики.