Охота на гончих
В мутных глазах сэконунга зажглась злоба. Он выпустил чашу и, стиснув пальцами запястья отца, коротким движением боднул его головой прямо в лицо. Удар был настолько силен, что не ожидавший такого поворота Длиннобородый с воплем отшатнулся назад.
«Но это ненадолго, – отметил Ивар, видя, как непочтительный сын лезет на лавку с ногами – вероятно намереваясь перемахнуть через стол и всыпать родителю по первое число. – И мордобоя, похоже, все-таки не избежать… Одна радость, что не Ингольфу этот буян под горячую руку попался. Эйнар ему не сын, чтоб с ним миндальничать».
– Ивар, – испуганно зашептала Нэрис, прижимаясь к мужу. – Они же сейчас подерутся!
– Вполне возможно. И я между ними уж точно не полезу.
– Но…
Развить мысль леди не дали – Харальд, наконец осознавший серьезность намерений молодожена, кое-как сбросил сонное оцепенение и рывком поднялся с лавки. Покачнулся, взмахнул рукой, чтобы сохранить равновесие, а потом, в два шага оказавшись возле младшего брата, сдернул его со стола.
– Остынь, – велел он. – Не зли конунга.
Эйнар затрепыхался, силясь высвободиться:
– Пусти! Пусти, слышишь?! Не твое это дело…
Харальд промолчал, но захвата не ослабил. Длиннобородый, утирая с лица кровь, снова навис над столом. «Зол как черт», – подумала Нэрис, краем глаза заметив появившихся из-за полога в углу невесток конунга. Новобрачная следом за старшей женщиной подошла к столу, взглянула на невменяемого от злости супруга, костерящего последними словами отца с братом, – и застыла на месте. Прекрасные синие глаза вновь наполнились слезами.
– Вот, значит, как? – медленно произнес конунг, с неожиданным любопытством вглядываясь в лицо младшего сына. – Кулаки зачесались? Отцовская воля не по вкусу? Ну, хорошо…
Он вытер окровавленные ладони о штаны и принялся закатывать рукава. Харальд нахмурился:
– Отец?
– А чего… – ни к кому не обращаясь, проговорил Длиннобородый. – Коли уж кой-кому здесь так приперло зубами-то поплеваться… Пороть – оно, может, и поздно, а в пол рожей уткнуть всяко не помешает!
– Отец! – повысил голос Харальд, еле-еле сдерживая извивающегося брата. В голосе мужчины зазвенела тревога. – Во имя богов, оставь ты его в покое!.. Тебе рать вести, а он себя не помнит!
Затрещала ткань вышитой золотом рубахи: воспользовавшись тем, что брат занервничал, сэконунг вырвался из его рук. Дернулся было к обидчику, но вдруг остановился – только с силой уперся стиснутыми кулаками в край столешницы. Олаф невольно отпрянул, такой яростью дышало лицо сына.
– Вовремя братец поход помянул, – глухо сказал Эйнар, не сводя с отца полубезумного взгляда. – Кабы не даны, так валяться бы тебе сейчас со свернутой шеей… А Гуннара ты, конунг, попридержи. Как бы чего не вышло – вдруг я бочонок с твоей головой перепутаю? Нам ведь, свиньям, разницы особой нету!..
Он явно нарывался на драку. Нэрис испуганно втянула голову в плечи и еще теснее прижалась к мужу. Тот нахмурился: в сторону главного стола теперь уже были повернуты головы всех присутствующих. Скальды заткнулись, музыканты перестали играть. «Черт бы побрал эту семейку, – в сердцах подумал королевский советник, на всякий случай заслоняя супругу плечом. – Два норманнских барана, один другому не уступит. И был бы смысл – а так? Одна радость, что безоружные, с этим у северян на пирах строго. Только б Гуннар и правда Эйнарову секиру из сундука не вынул!» Ивар с тревогой оглянулся на дверь. Перегородки, за которой стояли сундуки с оружием, из-за толпы гостей ему было не видно. Остается только надеяться, что Гуннар не слышал приказа конунга и…
– Черт! – тихо выругалась королевская гончая.
К столу, держа под мышкой заиндевевший бочонок, а в руке – немалых размеров топор, медленно приближался ярл Ингольф. Следом за ним сквозь толпу торопливо продирался Гуннар.
– Нэрис, буди Тихоню, и уходите отсюда.
– А как же…
– Без разговоров! – зашипел лорд. Отодвинул от себя пискнувшую жену и, уже начав подниматься с места, услышал спокойный голос рыжего ярла:
– Не тереби парня, Олаф. Что ему секирой махать без пользы? Не в бой небось. Да и рассвет не за горами, уж перина лебяжья молодых заждалась. Кончай реветь, Хейдрун! Муж тебе отныне господин. Чем сырость разводить, лучше б чашу поднесла супругу, как заведено. Я вот и браги принес, у вас-то здесь хоть шаром покати…
Ингольф, плечом оттерев сопящего конунга в сторону, поставил перед Эйнаром свою ношу. Подкинул в руке секиру, примерился – и одним точным, хрустким ударом снес половину бочонка. Прилипшая ко льду крышка откатилась под ноги чьим-то дружинникам. Ярл сунул топор в руки подошедшему Гуннару и бросил через плечо:
– Подать мне мой кубок! С зятем дорогим выпить желаю!
Приказ был исполнен мгновенно. Ингольф, зачерпнув брагу прямо из ополовиненного бочонка, поднял руку:
– Эйнар!
Глотающая слезы Хейдрун, схватив ближайшую к Эйнару чашу, по примеру отца наполнила ее и подала мужу. Все затаили дыхание. Тесть и зять молча смотрели друг другу в глаза, и встревать в этот безмолвный поединок не осмелился даже Олаф… Хрустнули в тишине костяшки пальцев. Эйнар отвел взгляд.
А потом обхватил непослушными ладонями ножку золотой чаши и поднял ее над головой.
– Ингольф! – хрипло ответил он.
Рыжий бесстрастно кивнул. Забулькала в глотках брага. Лорд Мак-Лайон, мысленно выдохнув, улыбнулся. Гроза миновала – второй раз за этот день, но теперь уже окончательно. Последний бастион сопротивления рухнул.
– Победил сильнейший… – услышал советник тихий голос жены. Радости в ее тоне не было.
Ивар пожал плечами:
– Это закон природы, милая, ничего не попишешь.
– Да, я знаю, – отстраненно сказала Нэрис.
Из-за спин недавних танцоров вынырнула приземистая фигурка Тиры. За ней показался Рагнар. Он перекинулся парой слов с кем-то из старших дружинников, насупил брови, покачал головой. Повернулся в сторону Хейдрун – девушкой уже завладела деятельная жена Гуннара – и, поколебавшись, направился в ту же сторону. Ни на отца, ни на братьев он даже не взглянул. Астрид тяжело опустилась на лавку, успокаивающе кивнув подошедшим к столу двум видным молодым норманнам с огненными шевелюрами. Они, недобро косясь на Эйнара, окликнули Хейдрун. Видимо, братья? Нэрис перевела взгляд на юную жену сэконунга. Тира, как всегда, оказалась на высоте: Хейдрун уже не плакала. А когда повернулась к подошедшему Рагнару, на ее бледном личике даже вновь засияла улыбка.
Конунг, вспомнив, кто здесь главный, лихо опрокинул чашу и обернулся к музыкантам.
– Ну, чего притихли? Чай, праздник, а не похороны! Гуннар, поди сюда. Выпьем натрое, как бывало… – Он оглядел взбудораженных дружинников и струхнувших гостей, после чего добавил со смешком: – Не на что тут глядеть, а до рассвета недалече. Ешьте, пейте да молодых славьте!..
Народ зашевелился. Послышались первые несмелые аккорды, кто-то из скальдов вновь затянул песню. Рагнар, улыбнувшись Хейдрун, протянул ей руку. Девушка неуверенно обернулась на мужа. Увидела, что все внимание последнего сосредоточилось на бочонке и, закусив губу, тряхнула кудрями.
– Вот так бы сразу, – одобрительно сказал Ивар, наблюдая, как новобрачная об руку с деверем решительно направляется в круг. – Я же говорил тебе, Нэрис, девочка не так проста, как кажется.
Жена не ответила.
Эйнар, вновь поднявшись с лавки, куда только было опустился, потянулся к разрубленному бочонку. Обхватил обеими руками скользкие стенки, поднял посудину над столом и широко улыбнулся отцу:
– За семью, а?
Конунг не отозвался – тост звучал по меньшей мере двусмысленно. Но сын одобрения не ждал. Преувеличенно вежливо он поклонился тестю – и, выдохнув, приник губами к неровной зазубренной кромке.
Норманн Ульф Тихоня, растянувшись во весь рост на тюфяке и прикрывшись овчиной, изучал взглядом потолок. Спать ему не хотелось, да и не полагалось – нынче он, а не Творимир дежурил за двоих. И ничего не имел против: в доме тепло, кругом тишина да спокойствие, на морозе торчать не надо, хозяева за перегородкой, вот они, ни забот, ни хлопот! Всегда бы вот этак-то. Ульф расслабленно зевнул, прислушиваясь. Ничего, только тихие завывания метели. Даже собаки не лают. А уж прочие-то и подавно мертвецким сном спят – кто у конунга в дому, кто на конюшне, кто в сараях. Даже Гуннар с семьей не уехал, хотя живет всего через пару улиц. Жених с невестою, понятно, особняком – им еще с вчера дом приготовили, все честь по чести. «Хотя брачной ночи молодая сегодня не дождется», – подумал Тихоня, вспоминая разрубленный ярлом бочонок и Эйнара, единым духом опрокидывающего в себя брагу. Прямо так хлебал, вместе со щепками. И ведь больше трети высосал, не поморщился!