Не гламур. Страсти по Маргарите

* * *
И дернул же меня черт в тот день послушаться Настю.
Я сидела на посту, занимаясь обычными послеобеденными делами – вклеивала в истории болезней результаты анализов, заполняла журнал размораживания холодильника в процедурной, слушала принесенную из дома кассету Кашина. В ближайшие два часа все должно быть спокойно. Тихий час. Девчонки в сестринской пьют чай и сплетничают о врачах. По понятным причинам я в этих разговорах не участвую: все знают, что у меня есть сын, но никто не знает, что его отец работает в нашей больнице двумя этажами ниже. Насладиться Кашиным мне не дали.
– Доченька, мне бы обезболивающее… Опять дедок из 405-ой.
– Сейчас.
Два кубика анальгина, один димедрол, ватка со спиртом. Поправляйтесь, дедушка!
– Оля, будь другом, сгоняй в ОПК, я не успеваю! – просунул голову в двери дежурный хирург.
Не успевает, ха! Все они такие хитрые. Кому охота связываться с чокнутой Людмилой Степановной…
– Сколько?
– Литр и литр. Всего ничего!
– Эпикриз есть?
– А то как же.
Сам бы и шел в таком случае. Теперь мне предстоит выслушать, что хирурги – недоумки, им бы только человека на стол взгромоздить, крови не хватает, а плазма – тоже не ослиная моча, и где ей, несчастной, летом взять два литра тройки минус…
– Ладно, схожу.
– Олечка, ты супер!
Супер, как же. Сейчас потащится в сестринскую чаи гонять, а я бегай…
Вернувшись с вожделенными пакетами, вижу на посту напарницу – совершенно бестолковую новенькую Ирку. Глаза – как плошки.
– Ну что еще?
– Капельница…
Это значит, она опять проткнула вену очередному несчастному.
– Пошли. Когда я тебя только научу?
– Ну, Оля.
– Ладно, не ной. Смотри лучше.
Сегодня я не в настроении. Мне не до дедков, не до заведующей отделением переливания крови, не до капельниц. Егорка с утра куксился, мама ругалась, и всю ночь снился Андрей, с которым было неприлично хорошо. В этот день мне особенно надоела стойка с искусственными цветами, за которой надо торчать еще половину суток, и все больные, взятые вместе. Вот тут и появилась Настя, с которой мы дружим еще с медучилища.
– Олька! Бросай свои дурацкие анализы, смотри, что я нашла!!
Еще не легче. Моя подруга всегда полна идей, одна другой лучше.
– Анализы, между прочим, не только мои.
– Не злись, читай лучше! – верещала она, размахивая какой-то газетой и оставляя без внимания мой тонкий намек.
– Объясни толком. Что за очередная желтая пресса?
– И вовсе не желтая – «Явка с повинной»! Зайцев из 210-ой, который утром выписался, оставил.
– О, Господи, а мы-то тут при чем? Вроде никого не убивали.
– Режиссер Вортко собирается снимать «Мастера и Маргариту».
– Ну и что с того?
– А то, что он ищет исполнительницу на роль Маргариты. Неужели тебе не надоела эта больница?
Конечно, надоела. Не далее как полчаса назад. Но Маргарита…
– Всего-то и надо – сфотографироваться и отослать снимки, – не отставала от меня Настя. – Давай попробуем. Неужели тебе не хочется хоть на минуточку стать актрисой.
– Да ты совсем сдурела. Какие из нас Маргариты? Ты роман-то читала? Помнишь хотя бы, сколько ей было лет?
Настя на минуту смутилась, но тут же нашлась:
– Ну и что? Зато мы красивые. Посмотри на себя – у тебя зеленые глаза, а волосы похожи на дорогой мех.
Лесть – великая сила. Я начинаю сомневаться. А вдруг повезет? Стану знаменитой, востребованной. Он еще пожалеет… Чувствуя мое душевное смятение, Настя подливает масла в огонь:
– Учти, Клюева, может, это наш шанс. А не то так и просидим на отделении весь век с этим валежником – клизмы, уколы, капельницы.
И мы послали фотографии в «Явку с повинной» и чрезвычайно гордились тем, что они были опубликованы. Когда Настя принесла газету в больницу, мы с ней превратились в героинь дня. Оставалось только надеяться на то, что слух о нашей славе докатится до доктора Бахтина, который наконец поймет, какую жар-птицу он упустил.
Через две недели я получила приглашение на кастинг. Не знаю уж, какими критериями руководствовались его организаторы, но Насте такое приглашение не пришло. Моя подруга была убеждена в том, что все дело в сексапильности, которой она якобы не обладала.
 
– Глупости! – утешала ее я. – Ты гораздо сексапильнее меня. Вспомни, какими глазами смотрит на тебя новый ординатор с хирургии. Просто они там все дураки.
– Тебя-то вот выбрали, – расстроенно вздыхала Настя.
– Ну, хочешь, я не пойду?
– И не вздумай даже, расскажешь мне потом, как все прошло.
Рассказывать было особенно нечего. В узком коридоре толкалось множество молодых женщин, которые по очереди заходили в комнату с табличкой «Фотостудия». Оттуда они вылетали со смутной улыбкой посвященных и тут же попадали в плотное кольцо претенденток, жаждущих узнать, как проходила съемка и нужно ли при этом раздеваться. Как выяснялось – нужно: от будущих Маргарит требовался максимум раскрепощенности. Оказавшись в просторном помещении, где было множество осветительных приборов, я сто раз пожалела о том, что отправилась на этот кастинг. «Какая из меня Маргарита», – с ужасом думала я, глядя на свое отражение в зеркале, откуда на меня смотрела девчонка с испуганными глазами, смущенно прикрывающая руками голую грудь. Съемки проходили как во сне. «Свободнее, чувственнее, – командовал фотограф. – Ногу чуть-чуть вперед, улыбнись, распусти волосы, представь, что ты на балу у Сатаны».
Домой я летела, как угорелая, проклиная себя, Настю, режиссера Вортко и Зайцева из 410-ой палаты с его газетой. Хорошо еще, что у меня хватило ума не рассказать о кастинге матери, которая относилась к булгаковскому роману с некоей мистической опаской, считая его гениальным, но запредельным произведением. В ту пору, когда она пыталась привить мне эстетические воззрения, необходимые, по ее мнению, каждому культурному человеку, о «Мастере и Маргарите» было сказано следующее: «Эту книгу необходимо прочитать, но необязательно перечитывать».
Роман произвел на меня странное впечатление. Как только я добралась до главы, где «в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…», остальные герои перестали для меня существовать. Вся эта фантасмагория не имела никакого отношения к тем главным событиям, которые происходили между Иешуа и Пилатом. Наверное, и здесь не обошлось без влияния матери. Она много раз рассказывала мне о том, как читатели Публичной библиотеки с утра занимали очередь, чтобы получить журнал «Москва», в котором был напечатан роман Булгакова, а какая-то сотрудница от руки переписывала его.
Впрочем, мать вечно все преувеличивает. Если ей верить, так и за «Детьми Арбата» читатели когда-то стояли в очередь, а кто теперь их читает? Но одно было несомненно: если бы мать узнала о том, что я пыталась изображать из себя Маргариту, мало бы мне не показалось. По накалу страстей этот скандал не уступал бы вечеру, когда я сообщила ей о своей беременности. К счастью, мать не заметила моего взвинченного состояния. После рождения Егорки она целиком переключилась на внука, очевидно, надеясь, что сумеет воспитать из него ту всесторонне развитую личность, которой не получилось из меня. Даже известие о моем уходе из больницы она восприняла на удивление спокойно, вероятно, связав его с тем, что мне тяжело работать вместе с Андреем. Я не стала ее разубеждать, сказав только, что хочу попробовать свои силы в журналистике.
– Ты уверена, что у тебя это получится? – спросила она.
– Не уверена, но все-таки попробую. Не могла же я иначе объяснить ей причину столь неожиданного изменения в моей судьбе.
* * *
– Оля, – услышала я тихий Катин голос, – ты о чем думаешь?
– Да так, о разном.
– А мы сегодня с Наташкой должны были идти выбирать подарок для мамы. Завтра у нее день рождения…
– Завтра мы будем дома, – сказала я.