Распускающийся можжевельник (ЛП)

— Почему я? Почему бы тебе не найти какую-нибудь хорошенькую маленькую курицу, чтобы испортить?
Его зубы прикусывают мочку моего уха, и с гримасой я отдергиваю голову.
— Потому что ты не такая, как другие девушки. Ты дикая. И твердая. Нерушимая.
Прикусив губу, я выдыхаю через нос.
— Один рывок, и ты оставишь меня в покое?
— О, да, детка. Тебе не понравится то что ты увидишь, и ты можешь уйти.
— Я уже видела это. И ушла раньше.
От его дыхания на моей шее мои мышцы вздрагивают.
— Я тверже, чем в прошлый раз. Дрочил на мысли о твоей сладкой киске.
— Ты никогда не видел мою киску, так как же это работает?
— О, я уверен что это так же красиво, как это лицо. И эти сиськи. И твоя упругая задница.
— Если мы собираемся сделать это, давай сделаем это быстро. Я позволяю ему взять инициативу в свои руки, следуя позади, когда опускаю руку в карман своей сумки. Два пухлых кожаных шарика проскальзывают мимо моих пальцев, когда мы заворачиваем за угол здания в узкий переулок, где вдоль кирпичной стены стоят мусорные баки. Оказавшись вне поля зрения, Дэмиан отступает глубже в переулок и расстегивает брюки, натягивая их чуть ниже яиц, позволяя своему эрегированному члену торчать из молнии.
Спиной к стене позади себя, он гладит себя передо мной с самодовольной ухмылкой, которую мне хотелось бы стереть с его лица.
— Представь это внутри себя, Рен. Тебе нужен мужчина. Ты злобная сучка, которой нужно потрахаться.
Моя кровь вспыхивает при этом, и я сжимаю кожаные боласы, лежащие у меня на ладони.
— Я уверена, что твоя жена оценила бы это, Дамиан.
— То, чего она не знает, не причинит ей вреда. Он дергает головой в мою сторону.
— Покажи мне свои сиськи.
— Это не было частью сделки.
— К черту сделку. Я хочу увидеть твои сиськи. Его челюсть отвисает, когда он увеличивает темп своих движений.
Я опускаю взгляд на свою рубашку, где зашнурованные завязки моего коричневого кожаного топа без рукавов открывают вид на ложбинку под ним. Моя грудь стала полнее за те месяцы, что я охотилась на мясо, добавив больше изгибов моей прежней мальчишеской фигуре. Поддразнивая, я расстегиваю шнуровку, дырочку за дырочкой, увеличивая промежуток.
— Вот и все, — говорит он на форсированном вдохе.
Облизывая губы, я лукаво улыбаюсь.
На следующем вдохе я подбрасываю одну из болас так, что она обвивается вокруг его горла, все еще держа другой конец в руке. Обернутый кожей камень сворачивается три раза, и его руки взлетают к шее, когда он падает на колени.
Держа в руках конец боласа, я наклоняюсь к нему.
— Это был один рывок? Или два?
Он давится ответом, его глаза расширяются, а лицо приобретает нездоровый оттенок красного.
— Отпусти его. Голос сзади пробегает у меня по спине, и я оборачиваюсь чтобы увидеть Альберта Эрикссона, полностью одетого в форму, стоящего в начале переулка.
Прикусив губу, я переключаю свое внимание обратно на Дэмиана и разматываю тонкую тканую ленту, впивающуюся в его пищевод.
Он падает вперед, кашляя между тяжелыми вдохами.
— Гребаная сука!
Я засовываю болас в сумку и топаю по аллее к Альберту. Когда я пытаюсь пройти, он встает у меня на пути, выставив руку, чтобы преградить мне путь.
— Если тебе нравится трахаться в переулке, возможно, ты могла бы присоединиться к Дочерям.
Дочери — это группа женщин, отобранных самим Шоленом для привлечения талантов в сообщество, подобно какой-нибудь священной банде проституток. Их метод не является секретом: они отправляются в Мертвые земли вместе со стражами Легиона и заманивают незараженных потенциальных клиентов единственной вещью, которой так мало, как еды. Они носят платья с оборками и живут на виллах вместе со всеми другими надменными придурками, и как бы это ни было отвратительно, многие родители надеются, что их дочери однажды станут одними из избранных, точно так же как они хотят, чтобы их сыновья стали Легионом. Чтобы обезопасить себя внутри испорченной ткани Шолена.
— Я лучше буду потреблять собственную мочу и дерьмо до конца своей жизни, чем стану рабыней в платье.
 
— Следи за собой, Рен. Твой старик не будет рядом вечно, чтобы защищать тебя. Скоро ты останешься одна. Уязвимая. В отчаянии.
— Иди к черту, — говорю я, отталкивая его руку со своего пути, и направляюсь к грузовику.
В отличие от Дамиана, Альберт не женат ни на ком, кроме Легиона. То, что когда-то было дерзким ребенком, попавшим в неприятности со своими друзьями, превратилось в жесткого и лишенного чувства юмора сторожевого пса. По общему признанию, он единственный человек в этом сообществе, от которого у меня мурашки по коже, и он имеет на меня зуб с того самого дня, как напал на меня.
Эрикссоны — единственная трещина в моей броне. Единственная часть моей жизни, которая кажется выходит из-под моего контроля — веревка, которая порхает вокруг моей головы, дразня меня, чтобы я за нее ухватилась, но я не хочу этого делать из-за правды, которая лежит в конце. Именно Эрикссон-старший первым лишил меня невинности, а его сын Иван старший брат Альберта, полностью вырвал ее у меня из рук.
К счастью, их двоих редко можно увидеть по эту сторону стены, так что это всего лишь случайные акты запугивания Альберта и его приступы достойного удара злорадства за то, что он украл единственную в мире вещь, достаточно мощную, чтобы проникнуть в мое каменное сердце.
Шесть.
Я не могу даже мысленно произнести его имя без мучительной боли. Именно благодаря ему я наконец узнала секреты, которые папа скрывал добрых три года моей жизни. Воспоминания, которые я подавляла.
Я узнала, что мой улей в частности, был мишенью для набегов, из-за его близости к старой индейской резервации. Прион, вызвавший широкомасштабную вспышку, был извлечен из почвы и доставлен в подземную лабораторию, где его поместили в вирус для использования в качестве биологического оружия. По словам папы, это отдаленные потомки тех аборигенов, которые несут альфа-ген вместе с феромонами, которые позволяют им ходить среди Бешенных.
Никто из мальчиков из моего улья не выжил.
Папа все еще работает в лаборатории, хотя большая часть его исследований теперь проводится дома, из-за изнурительных последствий болезни, которую ему удавалось сдерживать ежедневными инъекциями антител. К сожалению, прион изменяет поверхность вируса, делая практически невозможным поиск лекарства.
И вот я жду того дня, когда у него начнется вторая стадия болезни и он больше не сможет помнить, кто я. В тот момент я поклялся убить его собственноручно.
Приезжая домой, я паркую грузовик на подъездной дорожке и останавливаюсь перед выходом. По небу вдалеке вздымаются столбы дыма, и когда узлы вины скручиваются у меня в животе, мне приходится отвести взгляд.
Иногда я чувствую себя как остальные невежественные ублюдки в этом месте, которые отказываются их видеть. Они отказываются верить или принимать, что невинным людям причиняют боль и пытают прямо за пределами их идеального маленького существования. Люди, которые не просили, чтобы их забирали из их семей и убивали. Община Шолен считает их дикарями, животными. Нецивилизованными и недостойными сострадания. Для них они монстры, ничем не отличающиеся от Бешенных, просто потому, что они носители Драги.
Но нет монстра более ужасающего, чем человеческое существо, которому не хватает сострадания.
Я была дикарем, прежде чем меня ассимилировали в образе жизни Шолен. Теперь я просто пленник, пойманный в ловушку их мышления. Дикари вызывают у них отвращение, потому что представляют собой ужасающую реальность. Без этих стен они были бы одними из них. Грязные. Голодающие. Зараженные. Борющиеся за выживание в суровом мире.
Если бы не папа, тайно трудящийся над лекарством в одном из немногих уцелевших учреждений в этой части страны, если не во всем мире, я бы выплеснула огненный коктейль через эту стену и сама сожгла это место дотла. Однако он слишком много работал, и его время на исходе. Он говорит, что близок, но боюсь единственное к чему он приближается с какой-либо уверенностью, — это смерть.