Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)

— Та-ак, Маша Григорьева, рассказывай, что с тобой случилось?
— Меня ночью вытащили из постели и заперли в холодной комнате, босиком, в одной ночной рубашке, — начала Маша, стараясь не встречаться взглядом с мутноглазой теткой.
— Вот просто взяли и заперли? Ни за что?
— Я читала под одеялом.
— Как это под одеялом? В темноте?
— Нет. У меня был фонарик.
— Та-ак. А почему же ты читала? Не могла уснуть? У тебя бессонница?
— Нет никакой бессонницы, — слегка рассердилась Маша, — просто я привыкла читать перед сном, и все.
— Та-ак. Ну ладно. Давай подробно, с самого начала. Ты читала под одеялом. Что было дальше?
— Воспитательница отняла у меня книгу, фонарик, потащила на третий этаж и заперла в холодной комнате. — Неожиданно для себя Маша замолчала и всхлипнула.
Рассказывать этой Франкенштейн-2 о том, как влажная лапа лысого парня нырнула к ней под рубашку, оказалось совершенно невозможным делом, просто язык не поворачивался, и, чтобы сменить тему, она попросила:
— Вы не могли бы связаться с моей мамой? Мне надо поговорить с ней, хотя бы по телефону.
Вместо ответа повисла странная тишина. Психиатр уставилась на Машу, тонкие подрисованные брови поползли вверх и поднимались все выше, пока не исчезли под ободком зеленой шапочки.
— Та-ак, деточка, — произнесла она наконец, совсем новым голосом, тихим, ласковым и фальшивым, — скажи мне, пожалуйста, как тебя зовут?
— Маша Григорьева.
— Сколько тебе лет?
— Тринадцать.
— Ты помнишь свой домашний адрес и телефон?
Маша продиктовала, удивилась, что тетка не записывает, только кивает, и тут же пояснила:
— Мама сейчас не дома, она в больнице, хотя не исключено, что ее уже выписали. Если дома никто не подходит, надо позвонить моей бабушке, Зинаиде Алексеевне, правда не стоит ей сразу рассказывать про мой перелом, у нее больное сердце… — Маша опять запнулась, застыла с открытым ртом, потому что тетка вдруг вскочила и, не сказав ни слова, пулей вылетела из палаты.
Вскоре из коридора донесся ее голос, уже не фальшивый, а вполне естественный, скандальный и злой:
— Как это — скрывают? Почему? Надо было предупредить, что она ничего не знает! Вы меня ставите в идиотское положение! Вы это нарочно, что ли, делаете? Как так можно, не понимаю!
Через несколько минут явилась целая делегация врачей, и вместо Франкенштейн-2 с Машей беседовал очень приятный пожилой доктор. У него были нормальные человеческие глаза, в которые можно смотреть, и в голосе ничего фальшивого, и никаких педагогических "та-ак". Пожалуй, ему, этому доктору, Маша сумела бы рассказать о лысом ублюдке. Она была убеждена, что рассказать необходимо. Он не просто хулиган-наркоман, который случайно оказался ночью в лесной школе. Он специально для этого залез в школу и заранее готовился. Иначе как у него оказались с собой ножницы и лейкопластырь?
Нельзя позволить преступнику разгуливать на свободе. Он может напасть еще на какую-нибудь девочку. Маше повезло, а вдруг другой девочке не повезет? Однако доктор заговорил первым, и вскоре Маша забыла про лысого.
Доктор говорил тихо и долго. Маша не верила и молча мотала головой. Это мотание окончательно убедило врачей положить ее на обследование в психиатрическое отделение. Там она немного оправилась от шока, испугалась, попыталась рассказать о преступнике первой же врачихе, уже не столько для того, чтобы его нашли и посадили в тюрьму, сколько ради самой себя, чтобы не считали сумасшедшей, которая просто так выпрыгнула с третьего этажа.
Врачиха не возражала, участливо заглядывала в глаза, согласно кивала, а потом Маша услышала слова "галлюцинации", "посттравматический психоз". Ее стали кормить таблетками. От них сводило судорогой все тело и в голове стоял мутный мерзкий туман, отдаленно напоминающий вонючее дыхание лысого ублюдка в ледяной комнате со старыми плакатами.
Маша хитрила, прятала таблетки за щеку, потом выплевывала. Ее на этом застукали и стали делать уколы. От них Маша слабела. Наверное, поэтому так долго не заживала сломанная рука, не срасталась кость.
 
Бабушка Зина задействовала все свои связи, чтобы перевести Машу из психиатрии в неврологию. Забрать ее к себе она не могла. Она была на инвалидности, заботливое государство не считало возможным доверить ей психически больного ребенка, склонного к суициду, да и сама она побаивалась взять на себя такую ответственность.
За месяц, проведенный в больнице, Маша очень изменилась, стала слабой и странной, отказывалась от еды, почти не разговаривала, целыми днями лежала, глядя в потолок. При появлении медсестры со шприцем уже не сопротивлялась, как вначале, но упрямо мотала головой, пока не засыпала под действием очередной инъекции.
Наконец, нашлась какая-то добрая душа в Минздраве, которая согласилась принять в качестве скромного новогоднего подарка единственную драгоценность бабушки Зины — старинную платиновую брошку с сапфирами.
В начале января Машу перевезли в другую больницу, в санаторно-неврологическое отделение. Там гадостью не кололи, поили бромом, кормили витаминами, проводили сеансы лечебной гимнастики и психотерапии и даже кое-как учили по школьной программе. Маша довольно скоро пришла в себя, стала есть, разговаривать, читать, заниматься математикой и английским, правда, только устно. Писать она не могла. После перелома подвижность правой кисти была ограничена, а левой пока не получалось. Ходить могла только опираясь на костыли. Большие дозы аминазина и галоперидола вызвали мышечную слабость и какие-то сложные нарушения в нервных окончаниях.
В феврале бабушка Зина умерла от очередного инфаркта. В марте больницу посетили представители международной благотворительной организации. Они одарили больницу разным медицинским добром, от одноразовых шприцов до аппаратов ультразвуковой диагностики. Вместе с больничным руководством они ходили по палатам и раздавали детям наборы фломастеров, игрушки, конфеты.
В больнице лежало несколько сирот, и на них зарубежные гости обратили особое внимание. Когда дошла очередь до Маши Григорьевой и был подробно обсужден ее анамнез, один из гостей, французский хирург, выразил удивление, почему до сих пор девочке не восстановили подвижность правой кисти, ведь существуют новые методики и нельзя терять время. И почему не проводится положенный курс терапии для устранения тяжелых последствий неудачного лечения психотропными препаратами. Главный врач печально признался, что о возможности такого дорогостоящего лечения ему в его рядовой больнице пока остается только мечтать.
— У нас есть специальные фонды и программы, — сказал француз, — мы вывозим в Западную Европу сотни больных детей из стран третьего мира, оплачиваем лечение.
— Но Советский Союз — это не страна третьего мира! — возмутилась заведующая отделением. Она была секретарем парторганизации больницы. — Никто вам не позволит вывозить наших детей за рубеж!
— Мы могли бы на свои деньги отправить девочку во Францию, вылечить и вернуть ее на родину полностью здоровой, — мягко заметил хирург, — что же в этом плохого?
Главный врач покосился на заведующую, потом на новенькие часы "Сейка", сверкавшие на его волосатом запястье. Гости, кроме общественных даров, преподносили еще и частные. Надо же случиться, что главному врачу достались именно такие часы, о которых он грезил во сне и наяву всю свою сознательную жизнь.
Исполнение мечты делает человека мягче, добрей. Главный врач вообще не был черствым и злым, он переживал за больных детей и желал им только добра, но все-таки оставался реалистом, а потому вынужден был сказать французскому хирургу:
— Боюсь, это невозможно.
В 1986-м лечение простой советской сироты в странах Западной Европы было, правда, делом невозможным.
— Ну хорошо. Если не во Францию, то в Финляндию, — подала голос другая участница делегации, детский травматолог из Хельсинского государственного госпиталя.