Прекрасный Грейвс
– Пойдем со мной.
– Кто теперь убийца с топором? – устало спрашивает он, но не сопротивляется. При всей крепости и мускулистости его рука в моей сейчас вялая и холодная. Он идет за мной.
– Пойдем накормлю тебя чем-нибудь другим, но не чипсами, а потом расскажешь мне о своей смене, хочу услышать от тебя все.
Я замираю на мгновение, а потом добавляю:
– А потом я убью тебя. Не волнуйся, я подброшу твое тело в какое-нибудь необычное место.
Он слабо смеется, потому что должен, но он все равно смеется, а это именно то, к чему я стремилась.
Сажаю его в свой «Шевроле», откручиваю бензонасос и начинаю движение. Делим с ним упаковку Oreo, и после этого я завожу легкий разговор. В каком колледже он учился? (Окончил он Северо-восточный университет для получения высшего образования, а Бостонский колледж – для получения диплома медработника.) Какой у него любимый цвет? (Пурпурный.) Если бы ему выпала возможность встречаться с одной любой знаменитостью, кто бы это был? (Возможно, с Кендалл Дженнер, хотя он допускает, что может переключиться на Зендею.)
На все мои вопросы Доминик отвечает подавленным голосом. Везу нас в Wendy’s, где покупаю ему бургер «Беконатор» с гарниром в виде картофеля фри, замороженный молочный десерт «Фрости» и соус чили. Так и быть, чили на самом деле для того, чтобы я смогла съесть крекеры, которые к нему прилагаются. Паркуюсь на прилегающей к заведению стоянке, достаю нашу еду и затем прислоняюсь к капоту машины. Дом присоединяется к трапезе. Передаю ему еду.
– Как долго она пробыла у вас? – спрашиваю я его.
Он прекрасно понимает, о ком я говорю. О той девятилетней девочке. Дом опускает голову и качает ею. Я не вижу его лица, но чувствую, что он плачет.
– Три месяца. Это было ужасно, Линн. Ей уже ничем было не помочь. Нечем было поддержать ее. А она была такой храброй. Такой энергичной, смелой, участливой во всем. Она пыталась бороться изо всех сил. Ты бы ее видела.
– Ох, Дом. – Меня несколько удивляет, насколько до глубины души мне жаль их обоих, хотя они оба для меня чужие люди. – Чертовски тебе сожалею. Пожалуйста, поешь. Продолжай, но и перекусывать не забывай.
Дом нерешительно надкусывает картошку фри, только чтобы успокоить меня. Его тусклые глаза буквально загораются, когда соленая картошка ударяет по его вкусовым рецепторам. Он берет еще две штучки и отправляет их в рот. Кажется, он постепенно поддается собственному голоду, а это хороший знак. Мне было бы очень неприятно узнать, что Дом, как и я, забывает поесть. Хотя представить себе это довольно сложно, судя по тому, каким здоровым и подтянутым он выглядит.
– Это было… она?.. – не знаю, как сформулировать вопрос. К счастью, Дом сразу понял, что я хочу спросить. Он отпивает чуть-чуть коктейля и передает его мне. Кладу соломинку в рот и пью, словно это в порядке вещей между нами. Как будто делиться секретами, напитками и слюной с красивыми мужчинами – для меня нечто обыденное.
– Нет. На самом деле она ничего не чувствовала. Она находилась в медикаментозной коме. Части ее организма одна за другой начали отключаться во второй половине дня. Худшая смена в моей жизни. Это как наблюдать за сжиганием церкви, где обваливается обломок за обломком, смотреть, как огонь поглощает все – Библии, скамьи, Иисуса на кресте.
Закрыв глаза, я представляю это. Холодок пробегает у меня по спине. И вовсе не надо быть верующим, чтобы почувствовать приступ тошноты.
Прислонившись спиной к капоту моей машины, Дом берет свой бургер и откусывает огромный кусок. Я поглаживаю его руку, понимая, что слова сейчас излишни.
Он отгрызает еще один кусок своего бургера. Его челюсть резко дергается при каждом укусе.
– И все, о чем я думал, пока наблюдал за этой битвой с болезнью, было то, что… в этом мире столько грязи, понимаешь? Вот прямо сейчас, в сию же секунду какой-нибудь бульварный обозреватель строчит мерзкую статью о той или иной поп-звезде просто потому, что он может себе это позволить. Потому что, видишь ли, в наше время круто – ненавидеть знаменитостей. Или, допустим, какой-нибудь политик замышляет погубить своего коллегу, который стоит у него на пути к президентству. Или девушка рыдает в подушку, потому что не может потратиться на сраную сумочку от Гуччи. А ведь в это время гибнут люди, которые готовы прожить без всяких там сумочек и высоких постов. Я в курсе, что не принято сводить проблемы других людей на нет, но, черт возьми, мне кажется, что в некоторых случаях лучше как раз так и поступить. Понимаешь? О да, оказаться в роли афганского беженца, пытающегося избежать ужасной участи, – это проблема куда посерьезнее, чем если бы тебя не пригласил на бал твой любимый. А я устал делать вид, что у всех беды одинаково равны, хотя это, черт возьми, неправда!
Равенство проблем. У Дома их в жизни хоть отбавляй. Теперь я понимаю, почему он одновременно ходит и в хор, и в книжный клуб, и занимается кроссфитом, и ходит в кино по два раза на неделе. Он лучше других знает, насколько хрупка человеческая жизнь.
– Никогда не жди, что жизнь будет к тебе справедлива. Всегда окажешься в проигрыше. То, чем ты занимаешься, – это потрясающе. И то, как ты помогаешь этим детям… не представляю, как можно себя такому подвергать. Но я безумно рада, что в этом мире существуют такие люди, как ты, Дом, – говорю я.
Он расправляется с бургером еще за три укуса и только потом запивает его молочным коктейлем. Его лицо наконец обрело естественный цвет. Он все еще выглядит грустным, но уже не таким болезненным.
– Все верно, но у меня не было выбора. – На лице его видится безысходность.
– Это ты сейчас о чем?
Он берет упаковки от еды и выбрасывает их в ближайший мусорный бак. Это дает мне время полюбоваться его телом в медицинском костюме. Я знаю, что сейчас не время о таком думать. Но в голове невольно просыпается желание узнать, что же скрывается под его униформой. Затем он снова расположился рядом со мной, приготовившись рассказать свою историю.
– Когда мне было пять лет, мне диагностировали острый лимфобластный лейкоз. Самый распространенный рак крови среди детей.
Этими словами меня будто ударили в живот. Я даже немного сгорбилась. У Доминика, красивого, большого, высокого и крепкого Доминика, была лейкемия? Как такое возможно?
– Мне жаль, – почти неслышно говорю я. А точнее, застенчиво. Что еще можно сказать в такой ситуации?
Он кивает.
– Все проходило, как по инструкции. История со счастливым концом, как несложно догадаться. Мне сразу же назначили химиотерапию. Ввели анестезию. Через четыре недели у меня началась ремиссия. Однако мы не могли избавиться от болезни в течение нескольких лет. Это был целый процесс. Промежуточное лечение, обследования, ожидание результатов каждый раз. Бессонные ночи. Слышал, как родители плакали в своей комнате, пока думали, что я сплю. Понимал, что мой младший брат сидит там и ждет, когда кто-нибудь бросит ему хоть крошку внимания, потому что все были слишком заняты заботой обо мне. Это было похоже на… слов не подобрать, чтобы описать, каково это.
– Могу представить. Ни один ребенок не должен проходить через это. – Моя рука снова касается его, и я понимаю, что такие жесты, уже набившие всем оскомину, существуют, просто потому что они правдивы. Ни один ребенок не должен проходить через это.
– Больше всего мне запомнились медсестры. Доктора. Люди, окружавшие меня, – продолжает Дом, – я чувствовал, что им действительно не все равно. Они звонили маме после работы, чтобы узнать, как мое самочувствие. Они дарили мне подарки, рассказывали истории и играли со мной. И те несколько человек из персонала, которые не были столь милыми, тоже были замечательными. Поэтому я для себя довольно рано решил, что хочу стать фельдшером. Хотел изменить мир к лучшему. Хотел, чтобы следующий Дом знал, что я всегда его прикрою. Вот почему я выбрал работу в отделении онкологии.
Мы еще немного поговорили о его детстве: о том, как оно было омрачено частыми напоминаниями о неизбежности его смерти. О том, как его младшего брата отдавали на попечение бабушке и дедушке, иногда на целые недели. Дом до сих пор испытывает чувство вины за то, через что он заставил пройти свою семью. Затем Дом делает глубокий вдох и говорит: