Городская фэнтези-2006
— Ты… охотник на меня.
Знакомые вроде бы с детства слова прозвучали чертовски непривычно. Вроде бы все правильно и даже ударение верно расставлено, но все же… Лейтенант несколько секунд пытался поймать, понять, что же это за странность, и сообразил-таки: сами звуки были иными. Даже не акцент, а нечто более глубокое… словно кто-то записал фразу, а перед тем, как проиграть ее, изрядно пошалил с настройками.
— Да. Я — охотник на тебя.
Так вот и попадают на страницы истории, подумал он. В анналы. Седьмой по счету зарегистрированный случай полноценного контакта с «гостем» за всю историю отдела. Впрочем, поправился он, пока еще незарегистрированный. И очень даже просто может таковым и остаться.
— Почему? — спросила она.
— Ты пришла в наш мир.
Она тихонько охнула.
— Вы убили того, кто помог мне… кого я призвала.
— Да.
— Почему? Я пришла в этот мир… Разве это наказуемо смертью?
— Ты сама — смерть.
Кажется, она удивилась. Кажется — потому что на самом деле это почти незаметное движение лицевых мышц могло означать все что угодно. Удивилась… рассердилась… поразилась… расстроилась… Кто знает, как отражаются чувства на лицах обитателей Зазеркалья? И есть ли у них чувства вообще?
— Я — не смерть.
— Ты несешь ее в себе, — тихо сказал лейтенант.
Какой-то дурацкий разговор получается, тоскливо подумал он. Так же могли бы беседовать, скажем, скальпель хирурга и раковая опухоль. Можно ли убедить метастазу, что жрать здоровые клетки — нехорошо?
— Не понимаю.
Лейтенант вздохнул.
— На тебе отпечаток твоего мира. Вернее, — он досадливо поморщился, — в тебе. В твоей голове. Его часть. Ты — его часть. И то, к чему ты прикасаешься, тоже получает этот отпечаток. Чем больше таких следов, тем тоньше грань между мирами. Однажды эта грань может попросту исчезнуть, и тогда, — лейтенант резко развел ладони, — все. Большой бум. Взаимоаннигиляция… если ты сумеешь понять это слово.
— Конец всего?
— Конец обоих миров, — сказал он. — Того, где мы сейчас, — и того, из которого ты пришла. Остальные уцелеют. А может, — коротко усмехнулся лейтенант, — и нет. Может, все мироздание махом накроется.
— Из-за меня… смерть всего мира! Только из-за меня? Одна… — Следующее слово Алексей не смог даже разобрать, настолько непривычным было его звучание. И уж тем более воспроизвести его в виде букв. Шелест весенних листьев, плеск ручья, крик осенней стаи и хруст первого снега — попробуйте-ка сплавить все это в единое целое. — Одна может погубить миры? В любой миг?
— Нет. — Врать лейтенант не хотел, да и, наверное, не смог бы. — Одна — не сможет. Потребуются миллионы таких, как ты… и пара сотен лет.
«…теоретически, — мысленно закончил он. — Теоретически… потому что мы слишком мало, ничтожно мало знаем о том, как устроены грани Зазеркалья. Какие уж точные расчеты — просто с научников потребовали хоть какую-то цифру, они и выдали… какую-то. Всего лишь одна из теорий, далеко не самая обоснованная, с кучей дыр и белых пятен, но слишком уж высока ставка, чтобы рисковать. Как там у Стругацких: „Нам одного не простят: если мы недооценили опасность. И если в нашем доме вдруг завоняло серой, мы просто не имеем права пускаться в рассуждения о молекулярных флюктуациях — мы обязаны предположить, что где-то рядом объявился черт с рогами, и принять соответствующие меры, вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах“. Это сказал тамошний гэбэшник, и, понятное дело, никаким производством святой воды он не занимался, а занялся он тем, что у человечества пока что — да и в будущем, скорее всего, тоже — получается лучше всего. Убийством. Вот и мы, обнаружив новую игрушку, придумали, что это большая бомба, и теперь с радостным повизгиванием занимаемся отстрелом потенциальных „детонаторов“. Шлеп-шлеп, на „раз-два-три“… вот идет защитник человечества, да что мелочиться — Вселенной, а как его узнать? Да очень просто — по кровавым следам!
И этот путь уже привел нас к „Конденсатору“, а думать, куда мы пойдем по этой лихой дороженьке дальше, очень не хочется, потому что исторический опыт нашептывает: на войне как на войне. А войны, как известно генералам и политикам, — которые, если всмотреться, тоже в общем-то генералы, только без погон, — не выигрываются сидением в пассивной обороне, и пора бы уже определиться с врагом и направлением главного удара, ну а на их удар нужно отвечать нашим контрударом, да так, чтобы… и вообще, линия обороны наших родных „граней“ должна проходить по „граням“ вражеских миров, ясно вам?! Это ж как аксиома Пифагора…»
— Тогда… почему охота?
— Потому что у правила не должно быть исключений. И если сквозь плотину… Ты знаешь, что такое плотина?
— Да. У нас есть звери… как ваши бобры.
— …если сквозь плотину просочится одна капля, вскоре за ней последуют десять других. За ними — сто. И однажды какая-то капля станет той самой, последней.
Лейтенант замолчал.
Она сидела, обняв руками колени и спрятав лицо — точь-в-точь как обычная девчонка. И тонкие плечики едва заметно вздрагивали.
Но когда она подняла голову, лицо ее было сухим.
— Смерть. Там, откуда я пришла… большая беда. Враг, с которым нет сил бороться. Мрак и отчаяние. Лес, что дарил нам жизнь, отравлен черной ненавистью.
— Наши леса тоже не очень-то дружелюбны.
— Ваши леса… — На миг она замялась, подыскивая нужное слово. — Угнетены. Много железа. Больны, но в них есть жизнь, есть надежда. Там надежды нет. Впереди только тьма. Понимаешь?!
— Понимаю, — тихо отозвался лейтенант.
— Мы… — Она вновь замялась, досадливо мотнув подбородком. — Беженцы. Так это называется у вас. Мы никому не желаем зла. Неужели это настолько страшно вам?..
— У правила не должно быть исключений, — медленно повторил Алексей. — Ни-ка-ких.
«Прекрати! — крикнул кто-то внутри его. — Ненормальный, псих! Что ты делаешь? Жалость? С чего бы? Только потому, что этот „гость“ так похож на несчастную девчонку?! Да ты на лук ее посмотри! И вспомни тех, со стрелами в башке, которых ты помогал закидывать в кузов грузовика! А год назад, помнишь… тот, похожий на огромного фиолетового червяка… у него-то никакого лука не было, и „куклу“ он притягивал, и даже когда в него начали стрелять, он всего лишь пытался уползти прочь. Не защищался… Не мог? Не умел? Или не хотел? Огнеметом бы его, сказал тогда ты, а Латохин заржал и выкрикнул сквозь рев турбин: ну да, „шмелем“, чтоб наверняка! Вертолет развернулся, и на кончике черного хоботка под кабиной расцвел ярко-рыжий цветок, белая нить коснулась земли, кустарник сразу же вспыхнул, и сосна качнулась, медленно заваливаясь назад, „двойные“ пули ЯкБ выбивали целые гейзеры песка, щепок и хвои…»
— Просто мы хотим спастись. Жить.
— Не повезло. Ты выбрала неправильный мир для бегства.
— Я не хочу исчезать, — прошептала она. — А ты… ты ведь не хочешь убивать, я чувствую! Почему же тогда?! Почему?!
— Выбора нет.
Он почти ненавидел себя за эти слова.
Скорее бы уже все кончилось…
— Не верю!
Вскочив, она вскинула руку, словно пытаясь отмахнуться от назойливого насекомого. А в следующий миг сжала ладонями виски.
— Не верю тебе! Слышишь! Страх… ложь… ненависть… движет вами! Не хочу! Почему… Просто оставьте меня!
— Все уже решено, — выдохнул лейтенант. — Так или иначе, но финал будет один.
— Не верю, — в третий раз повторила она. Уже почти спокойно. И подняла лук. — Ты не хочешь убивать меня. Твой… пистолет не выстрелит. А значит — выбор есть. И есть надежда. Прощай.
И в этот миг он вспомнил — «гребенка»! Медленно, словно во сне, начал открывать рот, чтобы сказать… но слишком поздно. Она уже шагнула назад — и растворилась в темноте.
Еще можно было крикнуть. Можно было… можно… можно… пока еще…
Лейтенант отвернул манжету куртки и посмотрел на часы.
Секундная стрелка почти не шевелилась. Ползла, словно парализованная улитка, судорожными рывками, подолгу зависая у каждого деления.